По крутосклону, как дождинка по небритому стариковскому лицу, катилось стадо, и его мычание парными струйками наполняло улицы. Пригнал сваю юную Маису семилетний Мишико, дальний родственник Дато.
Маиса, годовалая телка, была душою Мишико.
— Моя корова,— солидно говорил он всем.
А всем казалось, что он говорит: мой хлеб,— так он любил свою Маису.
Сам он ее в стадо провожал и терпеливо ждал обратно. Дождавшись, обнимал за шею, целовал и вел во двор, будто невесту. Нежная кукурузная поросль ждала ее к ужину. Резонная бабушка старалась кукурузу подсунуть дойной корове. Вся деревня слышала смертный бой.
— Никто не любит мою Маису! — отчаянно кричал Мишико.— Для чего родили, если не любите?
— И убегал с ревом в сад, в виноградник, в кукурузу — куда подальше, чтобы Маиса не была свидетелем его бессилия.
— Вырасту — всю кукурузу скошу и принесу ей! — плакал он.— Для чего мне их мчади, если Маиса голодная… Уйду с ней в горы…
— С медведем как справишься? — говорил ему Дато.
— Справлюсь,— отвечал Мишико.
Разговор о медведях ходил по округе часто. Сегодня утром Дато от соседей пришел и тоже сказал:
— В Нуниси ночью медведь корову задрал.
Когда стадо уходило, про нунисское событие еще у нас не знали. А то кто бы отпустил Мишико. Ушел он сегодня со стадом, сбылась его мечта.
Нуниси стоит вверх по речке — крайняя деревня. За нею — только отвесные горы и лес. Вдоль речки дорога в три километра вытянулась, Да от нас вниз спуститься — половина этого. Но все в Нуниси так ходят, хотя прямо через гору — совсем близко. Как оседлаешь хребтину — спуск крутой, все равно что по худому коровьему боку. Внизу сырой овраг, в нем ручей сквозь лед и камень сочится. Между оврагом и хребтом — пологая равнинка. За оврагом опять ровное место, а потом отвесная гора начинается. Ручей с речкой сливается, за речкой на том берегу прицепилась к горе Нуниси. Сумеешь тут пройти — пожалуйста, не для чего и кругом обходить.
Если по хребтине вправо идти, то на покосах окажешься. Люди там косят, а деревня у них под ногами лежит. Косари отсюда, из деревни, огромными кажутся, быки — величиной с гору. А оттуда все одним ковром стелется, и ничего особо не различить, разве что дом свой, да и то только по какой-нибудь особой примете.
Сюда стадо гоняют только после косьбы, когда сено волокушами вниз спустят. Все остальное время оно пасется на той пологой равнинке.. И пастухи ревностно следят, чтобы скот к ручью близко не подходил. До воды метров десять обрывистого берега — не напьешься. Поят скот в углу равнинки — есть там возможность воду зачерпнуть. Там и деревянные колоды поставлены. Пока один пастух со стадом управляется, другой в колоды воду наливает.
Мишико на самой хребтине перед тем, как за нее уйти, на деревню оглянулся, мол, прощай, в горы с Маисой ухожу. А деревня ему теплым мчади в ответ дыхнула. В этот час обычно бабушка его из глиняной сковороды вынимает. И не видно ее, бабушку, деревню тоже не видно — облака между Мишико и деревней. А запах идет.
Вниз Мишико захотелось. Нащупал он в кармане сахар, про Маису вспомнил. Она каждый день уходит, а он одного раза забоялся. Стыдно. Вчера вот сахар у бабушки стащил. Днем отдаст. Как Маиса пить соберется, так он ей и скормит. Потом она сахар водой запьет. Все как у людей будет, не то что во дворе у бабушки.
Что она, Маиса, видит в своей жизни! Утром ее угонят в эту теснину, где только четыре стены и небо. Целый день ходит тут, голову к земле приклонив. Вокруг такие же, как она, коровы, овцы, овчарки да пастухи с ружьями. Вечером дома тоже для нее нет ничего интересного. Загонят во двор и даже кукурузу, что Мишико принесет,— и то ей не отдадут. И ничего она не знает. Мищико, сколько успеет, расскажет ей, да ведь сам он много ли может, еще и в школу даже не ходит.
Идет Мишико за стадом, смотрит на свою Маису и налюбоваться не может. Лучше всех она. И что бы такое для нее сделать, чтобы на всю жизнь она счастливой была, сахар и молодая кукуруза — этого мало. Такое каждый догадается сделать. Вот если бы медведь на нее напал, а он, Мишико, ее бы защитил, поймал бы медведя и в деревню связанного принес…
К полудню, когда напоенное стадо улеглось жвачку жевать, Мишико крепко уснул. Под него положили пиджак и сверху тоже накрыли пиджаком. И он проспал долго. Когда проснулся, стадо уже было в стороне, перешло ближе к дороге домой.
Мишико застыдился, подхватил оба пиджака и припустил вверх по склону к стаду. Собаки ему навстречу залаяли, пастухи оглянулись. И овцы тоже вскинулись. Смотрят, а сами ничего в толк не возьмут. Всегда они так, овцы.
— Я думал, ты от медведя удираешь, — сказал один пастух.
— Нет, немного поспал. А с чего бы мне от него удирать,— с достоинством ответил Мишико.
— Люди были, рассказывали, в Нуниси сегодня медведь корову задрал, настороже надо быть
Мишико отыскал глазами Маису, беспечно уткнувшуюся в траву. К самым кустам приблизилась она, не знает, какая опасность оттуда может случиться. И на Мишико даже не смотрит. Овцы вытаращились, а она не смотрит. Вот как любит! И не беспокоилась о нем, когда он спал. Хоть бы боднула в бок, мол, вставай, парень, уже уходим. Медведь где-то тут, до беды недалеко. Зашлось сердце обидою у Мишико. Хотел он отвернуться и больше никогда не смотреть на свою Маису. Пусть-ка сама с медведем поборется. Но не смог, дрогнул, стал отгонять ее от кустов внутрь стада. А она, почуя его, потянулась к нему, как огнем опалила вздохом.
— Недостойная ты, предатель, только о себе думаешь! — сказал Мишико.
И до самого мгновения, когда стадо вышло на хребтину и нетерпеливо замычало, втянув в ноздри тепло деревни, держался от своей любимицы поодаль. Правда, все время между кустами и ею, но все равно далеко от нее — пусть почувствует, каково.
А на хребтине обиду забыл и в деревню входил счастливый. Впереди шла старая бабушкина корова, за нею — Маиса, за Маисой — Мишико. Шел, гордо подняв голову и неспешно отвечая на приветствия. Проходя мимо нас, Мишико не удержался и зашел.
— Нет, нельзя мне было уставать, медведь рядом ходил,— сказал в ответ Мишико и стал рассказывать, как он зорко, по-орлиному, охранял стадо и выследил медведя. Но ружья у него не было, поэтому в бой с ним он вступать не стал, а отвел стадо подальше. Медведь опять пришел и нацелился на Маису. Такого Мишико снести не мог. Он взял у пастухов пиджак, накинул его на дикую яблоньку и к согнутому рукаву приткнул палку. Сам тоже с палкой вышел к медведю.
— Уходи,— сказал Мишико.
— Дай Маису,— ответил медведь;
— Видишь, мы с ружьями! — сказал Мишико и показал на яблоньку в пиджаке.
— Не успеете выстрелить,— сказал медведь.
— Он стреляет без предупреждения! — указал Мишико на яблоньку.
— Э,— не выдержал Дато,— а пастухи где были?
— Спали они, не захотел их будить… Устали,— с небольшим снисхождением к пастухам и к Дато ответил Мишико.— Погнал я медведя, долго гнал, мимо Нуниси пробежали, он даже и не заметил, как… эти нунисцы проспали у себя корову. Акмоя корова — вот она, у бабушки во дворе.
После ужина Мишико опять пришел и еще рассказал много интересного.
— Ты телевизор видел? — спросил он меня.
— Да,— кивнул я.
— Я тоже,— гордо сказал он.— В гости в город ездили, стоит прямо дома, целый день смотреть можно. Клуба не надо. А у нас телевизора нету. Говорят, горы мешают. Ничего себе придумали! Раньше горы от турок спасали, а теперь телевизор смотреть мешают! Я одну штуку задумал для Маисы. Хочешь, скажу?
— О чем речь, очень хочу,— говорю я и делаю вид, что без этой его новости мне дальше жить нет смысла.
— Телевизор Маисе поставлю, вырасту, куплю в городе и поставлю. Все знать будет.
А уже совсем ночью, спать мы уже укладывались, пришел, прячась от бабушки, Мишико и вновь жарко сказал: .
— Нет, телевизор бабушка заберет. Кукурузу у Маисы забирает, и телевизор точно заберет. Я кино Маисе построю, клуб!
Дато посмотрел в стриженную макушку его.
— Ты, Мишико, брехун! — сказал он по-русски.
Счастье иногда приходит с такой стороны, откуда не думаешь. Какие катаклизмы миновали Мишико только потому, что он, кроме родного, не знает никакого другого языка. Да и Дато поступил осторожно, старый вояка, стрельнув обидным словом из чужого ружья.
