или Истории, найденные в коллекционном шкафу
Сухопутный город Казань. Я с мамой в гостях. Взрослые разговаривают, а я подхожу к тумбочке, заставленной безделушками, и вижу среди них нечто, до тех пор невиданное. Нерешительно тянусь рукой и слышу голос хозяйки: «Возьми, Рудик. Это рапана. Приложи ее к уху: в ней шумит море!»
Я долго слушаю смутный гул, доносящийся из устья раковины. Не помню, о чем я тогда думал, но знаю наверняка: я . не подозревал, что жизнь моя окажется навсегда связанной с морем и с коллекционированием раковин.
…Открываю дверцы коллекционного шкафа. Вынимаю ящики. Можете представить, сколько раз за эти годы я проделывал это! Все в ящиках знакомо. Кажется, могло бы и приесться, но я знаю, что этого не будет никогда.
Поначалу мое отношение к раковинам, к их собиранию сводилось к одному: разве мало — любоваться их красотой? Постепенно, в процессе коллекционирования, чтения специальной литературы мне стал открываться новый мир. По-иному зазвучало то, что я вроде бы знал чуть ли не с детства… Я делал открытия! И не только в книгах, посвященных моллюскам и их раковинам, но повсюду, в любой книге. С тех пор я словно прозрел: во всем, что я читаю, я теперь безошибочно, вылавливаю все, что касается раковин.
Теперь мне кажется, что, когда я открываю свой коллекционный шкаф и беру в руки раковины, в их неумолчном гуле я начинаю различать слова. Ракушки рассказывают. Как в стихах никарагуанского поэта Рубена Дарио:
Я отыскал ее на берегу морском.
Она из золота, покрыта жемчугами.
Европа влажными ее брала руками,
Плывя наедине с божественным быком.
Я с силой дунул в щель. И словно дальний гром,
Раскат морской трубы возник над берегами.
И полился рассказ, немеркнущий веками,
Пронизанный насквозь морями и песком.
А мне хочется пересказать услышанное всем, поделиться.
…Но с чего же начать?
Человечество многим обязано моллюскам. Не зря считается, что в темные времена каменного века своеобразной эколого-экономической революцией явился переход первобытных племен, занимавшихся охотой, на питание моллюсками. До сих пор сохранились на местах первобытных поселений целые кучи пустых створок. В подобных кучах в Японии обнаружены остатки более 200 видов двустворчатых моллюсков.
И сейчас в океанах и морях их добывают десятки тонн, а устрицы и мидии стали просто домашними животными. Их разводят по всему миру. В 1984 году мне пришлось побывать в испанском порту Вилья-Гарсия, расположенном в глубине залива Ароса. Причудливо изрезанные берега образуют здесь что-то вроде шхер. И везде на водной глади разбросаны бесчисленные плоты мидиевых хозяйств.
А Вилья-Гарсия-Перла де Ароса, как он себя рекламирует (то есть Вилья-Гарсия — жемчужина Аросы), связана с раковинами не только этим. Недаром она относится к провинции Галисия, в гербе которой изображена раковина, да не абстрактная, а вполне определенная с точки зрения специалиста по моллюскам. Это гребешок — Пектен максимус. И находится Вилья-Гарсия в тридцати минутах езды автобусом от города Сантьяго. Как мне хотелось туда съездить. Увы! Удел моряка — любоваться лишь фасадом страны, и мне не пришлось посетить знаменитый собор Сантьяго де Компостела, история которого связана с историей раковины моллюска морской гребешок двух видов: Пектен максимус и Пектен якобеус.
Но — по порядку.
Морской гребешок — ценный промысловый объект. «Моллюск для рагу», как его называют в разных странах Европы. При раскопках в Турции и в других районах Причерноморья находят статуэтки богини Афродиты, выходящей из створки этой морской раковины. Не зря же в Древней Греции ее звали Афродита Анадиомена Киприда — Афродита, рожденная из пены морской у берегов острова Кипр. И родилась она, значит, в раковине моллюска Пектен якобеус.
Изображения этой раковины можно найти на стенах садов Помпей, в мозаиках Геркуланума, на свинцовых гробах римской Британии и мраморных саркофагах Малой Азии.
В средние века Пектен якобеус стали приносить в Европу паломники, ходившие на поклон ко гробу господню. Они подбирали нижнюю, глубокую створку гребешка, для удобства затыкали ее за тулью шляпы, а использовали как черпак, как тарелку. Когда начались крестовые походы, ракушки стали появляться на щитах рыцарей-крестоносцев в качестве символа посещения Палестины (вроде современных этикеток на чемоданах туристов). До сих пор изображения гребешка сохранились в гербах некоторых аристократических семейств Европы как память о тех временах. Например, в гербе небезызвестного Уинстона Черчилля, происходящего из семейства герцогов Мальборо, изображены шесть серебряных Пектенов.
Паломники же стали ходить на поклон к гробнице одного из апостолов Христа — Якова Завадеева, которая обнаружилась в северной Испании, в Галисии.
Это отдельная, почти детективная история о том, как гробницу полководца времен Римской империи преобразили в захоронение христианского святого. Здесь же достаточно сказать, что однажды епископу собора Сантьяго де Компостела пришла в голову «замечательная» мысль — собирать на берегу пустые створки гребешка и продавать их паломникам у дверей собора. Папа Римский дал разрешение на это, а купцы претворили идею в жизнь, монополизировав сбыт гребешка. И потянулись по дорогам путешественники, облик которых хорошо передают стихи средневекового поэта Вильяма Ленгленда («Видение о Петре Пахаре»):
Дорожный посох был его обвязан
Широкой лентой, вьющейся, как плющ;
Мешок и кружка на боку висели,
А шляпу, точно гроздья, отягчали
Святой водой наполненные склянки,
И галисийских раковин немало…
Собственно говоря, именно этот вид надо бы назвать Пектен якобеус, то есть гребешок Якова, но великий естествоиспытатель Карл Линней что-то перепутал и назвал так вид из Средиземного моря, а гребешок от берегов Испании был им назван Пектен максимус.
Но вот кануло в небытие раннее средневековье, и вместе с ростом интереса к сюжетам античного искусства Возрождение вспомнило и о том, что именно в раковине гребешка родилась богиня любви. Изображение Пектена стало непременной частью картин на этот распространенный мифологический сюжет. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитую картину Ботичелли «Рождение Венеры».
В конце XVII века— новая трансформация: в украшениях интерьеров стал господствовать изысканный стиль рококо. А слово «рококо» произошло от французского «рокайль», что означает «орнамент из раковин и камней». Именно причудливые орнаменты, основой которых вместе с другими дарами моря и камнями была несколько стилизованная раковина Пектена,— наиболее характерная черта этого стиля. Он властвовал сравнительно недолго — лет тридцать, но влияние его сохранилось чуть ли не до наших дней. Всего два примера.
Эрмитаж. Павильонный зал. В нем бросаются в глаза четыре «Фонтана слез». Вода сочится по мрамору, падая из чаши в чашу. А чаши — в виде четырех больших и четырех меньшего размера раковин Пектена якобеуса. И еще два небольших изображения по углам фонтанов.
Кто-то стал объяснять, что фонтаны — копия знаменитого бахчисарайского «Фонтана слез», воспетого Пушкиным. Я усомнился: в моем сознании не совмещались фонтан из дворца крымских ханов с символами рокайля и Сантьяго де Компостела.
Разыскав изображение подлинного «Фонтана слез», я убедился, что «фонтан любви, фонтан живой», высеченный из белого мрамора иранским мастером Омером у саркофага возлюбленной хана Крым-Гирея Диляры-Бикеч (1764 г.),— типичный садовый фонтан: розетки листьев поддерживают чаши с водой. И близко нет никаких раковин!
А вот более близкий пример: подземный переход Московского метрополитена от Ярославского к Ленинградскому вокзалу. Обратите внимание на светильники. Их плафоны — стилизованные \ изображения раковины гребешка.
И наконец последняя из метаморфоз. В XIX веке нашелся еще один «паломник ко гробу господню». Но «пилигрим» — англо-голландская компания «Ройяя Датч Шелл» — отправился не к святым мощам, а за нефтью. Разница в целях не помешала предприимчивым бизнесменам нацепить на свой герб по примеру крестоносцев изображение гребешка святого Якова и заставить его блистать неоновым светом над бензоколонками в разных концах земного шара. «Шелл», между прочим, в переводе с английского означает «раковина».
Пектен якобеус — не единственная раковина, связанная с именем Афродиты. Есть целая группа моллюсков, около 180 видов, названных в честь прекрасной богини, рожденной из пены у берегов Кипра. И сегодня киприоты показывают место ее «рождения» на юго-западной части острова, вблизи города Пафос. Вот как описывает это место Владислав Дробков в своих заметках о Кипре:
«На узком галечном пляже, прижавшемся к дороге, ведущей из Пафоса в Лимасол, лежит, далеко вдаваясь в море, громадный камень: Он так велик, что напоминает скалу высотой с многоэтажный дом. Уже само его присутствие здесь, на ровном пляже, вдали от гор… загадочно… Это и есть известный далеко за пределами острова камень Афродиты, возле которого, как повествуют легенды и поэмы древности, ступила богиня из волн на землю Кипра».
Греческое слово «Киприда» на латинском языке произносится как «Ципрея», и именно этим именем Афродиты назвал шведский натуралист Карл Линней упомянутую выше группу моллюсков.
Их своеобразная полуяйцевидная форма, блестящая, словно специально отполированная, поверхность раковины, богатейший набор цветов и рисунков сделали ципрей любимицами коллекционеров.
Когда я достаю из шкафа четыре ящика, в которых хранятся 115 видов ципрей, я выпускаю на волю целый ворох разнообразных историй. Я расскажу лишь несколько.
Вот Лурия лурида, обитатель Средиземного моря, прибрежных вод Западной Африки от Марокко до Анголы и островов Фернандо-По, Сан-Томе, Аннобон и Принсипи. Благодаря темным пятнышкам у переднего и заднего краев устья раковины она похожа на какую-то зверюшку. Именно за это ее, а также Эрозарию спурку, Зонарию пирум и Шильдерию ахатидеа в Италии называли «порцелла» или «порцеллана», что значит… «поросенок» (от итальянского— свинья).
Когда Марко Поло, вернувшись из своего знаменитого путешествия, привез не менее знаменитый китайский фарфор, его соотечественники так были поражены сходством между их любимой порцелланой и как бы светящимся глянцем китайской диковинки, что назвали ее… порцеллан. Так и называется фарфор на всех европейских языках, кроме русского! И — своеобразный бумеранг — теперь уже все ципреи называют в конхиологической литературе фарфоровыми улитками.
А эта, покрупнее, с пятнистой спинкой, напоминающей своим рисунком шкуру леопарда, так и называется: Ципрея пантернна. Этот вид обитает в Красном море и у Восточной Африки, но ее осколки находят археологи на огромном удалении от исконных мест ее обитания: в развалинах древнего Кносса на острове Крит, на месте, где когда-то была Пантикапея (в Керчи), и даже в Средней Азия, в руинах легендарного города Мерв. Не знаю, чем она привлекла наших античных предков, но арабы в средние века называли ее «минкаф», вешали от сглаза на шеи любимых лошадей (а что такое был араб без коня?). Ювелиры использовали ее для лощения золота, то есть для изготовления тончайших золотых листочков, используемых для золочения. Кроме того, они просто любили держать в руках Ципрею пантерину, считая, что это обостряет осязание, так необходимое при изготовлении ажурных украшений.
А вот блестящая россыпь золотистых ракушек, которые по латыни называются многозначительно Монетария монета.
В далекой от моря провинции Северо-Западного Китая Ганьсу эти раковины были известны уже несколько тысяч лет тому назад. Археологи находили их в местах древних поселений, вместе с медными предметами и бусами из мрамора и полудрагоценных камней, в таких количествах, что можно предполагать о существовании уже в те времена проторенных торговых путей из Ганьсу к морскому побережью, в места обитания этих моллюсков. А свое воплощение в искусстве они стали получать с бронзового века. Изготовлялись, например, целые ожерелья из их золотых изображений в натуральную величину. Монетарии в течение нескольких тысячелетий составляли непременную деталь в орнаментальной росписи на керамической посуде. Именно здесь еще за полторы тысячи лет до нашей эры их стали использовать в качестве монеты. Раковины добывали на островах Рю-Кю и через море везли в Китай. Позднее они проникли в том же качестве в Корею и Японию.
К началу нашей эры в Китае появились медные деньги. Они стали вытеснять ракушки. Однако’и в конце XIII века Марко Поло писал о провинции Юньань: «Вместо денег у них в ходу белые морские раковины, те самые, что вешают собакам на шею. Восемьдесят таких раковин равняются одному серебряному сайе или двум венецианским грошам». Кстати, в провинции Юньань Монетария в качестве средства оплаты продержалась до конца XIX века.
Индия как бы приняла у Китая эстафету. Здесь Монетария монета получила название каури. Появившись до начала нашего летосчисления, наибольшего распространения каури достигли между IV и VI веками. Постепенно стоимость каури падала.
Обесцениваясь, каури переходили в сферу художественных промыслов. Они использовались для изготовления украшений, в частности, сбруи слонов, верблюдов, лошадей и ослов, и везли караваны в своих вьюках среди прочего товара множество каури. Одни из них шли из Ормуза (существовавшего когда-то на побережьи Персидского залива большого портового города) к южному побережью Каспийского моря, в порт Мазандаран. Там их перегружали на суда, плывущие на север, к устью Волги, в город Итиль. Отсюда каури везли вверх до Булгар — столицы Булгарского государства, располагавшегося недалеко от устья Камы, где их перекупали славянские купцы. Стоит ли удивляться, что каури находили в могиле скандинавской принцессы раннего средневековья, что мастеровые в Западной Европе обшивали фартуки этими ракушками?
Кстати, каури знали очень хорошо и в Древней Руси. Их называли ужовками, жуковинами, жерновками или змеиными головками. (Н. С. Лесков описывает в повести «Зверь», как барин садится «…на седло, покрытое черной медвежьей шкурой с пахвой и паперсями, убранными бирюзой и «змеиными головками»…). Такая ‘популярность была не случайной. В так называемый безмонетный период (XII—XIV века) имевшие хождения на Руси монеты (главным образом арабские серебряные дирхемы или куфические монеты, как их еще называли) стали исчезать из обращения. Их превращали в слитки — гривны, а поступление новых монет прекратилось. Ввоза других зарубежных монет тоже не было, и в торговле приобрели значение валюты наряду с шиферными пряслицами каури. И сейчас их находят в погребениях новгородской и псковской земель, а также в виде своеобразных кладов. Иногда вместе с куфическими монетами.
Другие караваны арабских купцов в течение сотен лет шли через Персию, Аравийский полуостров и Египет до Судана, оттуда направлялись в город Томбукту, лежащий как бы на перекрестке множества торговых путей. Там каури стали завоевывать область озера Чад и реки Нигер. Сначала их брали на украшения, а в конце концов удобные и красивые раковины Монетарии монеты стали опять средствами платежа, «валютой».
Когда на сахарных плантациях Нового Света понадобились рабы, начался своеобразный бум. Купцы словно обезумели. Они по дешевке скупали мальдивские каури на месте их добычи, загружали в междудонное пространство своих судов вместо балласта, везли в Гвинею, скупали на них рабов, переправляемых затем в Америку.
В течение XIX века в Западную Африку ввезли по меньшей мере 75 миллиардов раковин, общим весом 115 тысяч тонн. Если уложить рядком эти раковины вдоль экватора, они бы 37 раз обернулись вокруг Земли, или 4 раза протянулись бы от Земли до Луны.
Непрерывный ввоз раковин на западное побережье Африки не мог не сказаться на «курсе» каури. Одно время они официально сопоставлялись с европейской валютой.
Теперь они непременный атрибут сказок. Фольклор да сохранившиеся ритуальные и танцевальные маски, украшенные орнаментом из каури, да разменная монетка с ее изображением в Гвинее-Конакри — «кури» (французское произношение этого слова) — вот все, что напоминает о былом их значении в жизни многих африканских народов. И на рынках Дакара, Котону, Ломе и других африканских городов продают их поштучно и горстями — на амулеты, украшения любителям и на потребу многочисленных гадалок. Они сидят тут же, на базарной площади, и если захотите, с помощью каури за гроши предскажут вам все, что угодно…
Вы думаете, я исчерпал мои истории? Нет! Ведь с помощью ракушек Афродиты в Полинезии когда-то делали «звездные карты», позволяющие аборигенам совершать тысячемильные плавания. А на Фиджи сегодня, прикрепленные на погоны, они служат знаками различия у военных.
А вот… Но поставим ящик на место и закроем шкаф. Потому что нет конца этим историям! Кто же виноват, что среди тех бесчисленных ниточек, тянущихся из глубин веков и сплетающих вокруг драматической истории человечества тонкое кружево былей и небылиц, найдется не одна, связанная с раковинами…
«Чудесна и величественна природа… но раковины лучше всего, потому что вид у них такой, будто игривый дух божий, вдохновленный собственным всемогуществом, сотворил их для своего развлечения. Розовые и пухлые, как девичьи губы, пурпурные, янтарные, перламутровые, черные, белые, пестрые, тяжелые, как поковки, изящно-филигранные, как пудреница королевы Мэб, гладко обточенные, покрытые бороздками, колючие, округлые, похожие на почки, на глаза, на губы, стрелы, шлемы, и ни на что не похожие. Они просвечивают, переливаются красками, как опалы, нежные, страшные, не поддающиеся описанию».
КАРЕЛ ЧАПЕК
