1941 год… Два месяца отступал наш батальон к Ленинграду.
Позади остались пылающие города и села, холмики братских могил. Из тех, кто отражал первый удар врага, в батальоне почти никого не осталось. В конце августа под станцией Мга мы попали в окружение и прочно засели в болотистом лесу. Фашисты несколько раз пытались выбить нас оттуда. Бомбили, наугад забрасывали минами и снарядами. Лес стонал от взрывов, заволакивался дымом, густым и желтым, как разведенная горчица. На головы нам сыпались с деревьев листья и колкая хвоя, пронзительно свистели осколки. Идти в лесную чащобу фашисты не решались. Их танки топтались на опушке, приминали тонкие осинки и снова уходили на грунтовую дорогу, подальше от лесного сумрака и зябкого дыхания зеленых трясин.
Когда артиллерийский обстрел прекращался, откуда-то издалека доносился чужой хриплый радиоголос: «Рус, сдавайся!»
А потом звучала музыка. Немцы крутили наши русские пластинки. И странно было слушать в этом фронтовом лесу истерзанном снарядами и минами, родную, хватающую за душу песню:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман
кремнистый путь блестит…
Мы не стреляли. Молчал израненный лес, вместе с нами вслушиваясь в эти слова. Несколько минут стояла тишина, а потом снова ухали снаряды, квакали мины, взметая прелую листву, валежник, ошметки вонючей тины, переплетенные корнями болотной травы. И вроде не было никогда песни. Просто приснилась она в минуту короткого затишья.
Ночью обстрел прекращался. Только в это время и можно было пробиться к своим. Ровно в полночь, когда тусклая луна нырнула в кучерявую тучку, мы поднялись в атаку. Фашисты не ожидали этого. Они метались в ночном лесу, стреляли куда попало, гибли под своим и чужим пулеметным огнем. И последнее, что мне запомнилось: яркая вспышка и тупой удар в грудь, лес, тихонько вызванивающий надо мной:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
А потом была тишина госпитальной палаты, ласковые руки медицинской сестры, первые стихи о любви и ненависти.
Война сделала многих моих ровесников не только солдатами, но и поэтами.
Тишина госпитальной палаты… Не было этой тишины. Я просто придумал ее. Был концертный зал Бакинской консерватории, превращенный в госпиталь, было сорок коек в этом зале, на которых метались от боли сорок изувеченных ребят, кричащих в бреду «ура» и зовущих маму.
Моя койка находилась возле органа. Блестящие трубы его уходили куда-то высоко-высоко, словно сосны в солнечном бору. Орган молчал. Некому было играть на нем. А мне все слышалась песня о звезде, разговаривающей со звездой. И рождались стихи, первые стихи о войне:
Давным-давно окончилась атака
И черный дым развеялся давно
А я лежал в глубоком буераке
И красил кровью глиняное дно.
И смерть жестоко стягивала путы,
Туман кровавый стлала надо мной…
Считало сердце медленно минуты,
Дробя на доли час последний мой.
И были доли долгими, как вечность,
Тысячелетий, кажется, длинней…
А клен шумел.
В ветвях свистел беспечно
Дождавшийся затишья соловей.
Весь день свистела маленькая птица.
В моей крови кленовый плавал лист.
И я не знал, что раньше прекратится:
Мое дыханье или птичий свист?
Замолкла птица…
Сердце тихо билось,
Настойчиво выстукивая: «Жить!»
И кровь из раны больше не струилась,
И вновь глаза потухшие зажглись.
Я жить хотел!
И смерть прошла сторонкой,
Меня не тронув лапою своей.
Быть может, песней, радостной и звонкой,
Ее прогнал веселый соловей.
Быть может, и соловей…
Но, пожалуй, основная заслуга в этом все-таки принадлежит замечательному хирургу, профессору Топчибашеву, оперировавшему меня.
Многое вспомнилось в госпитале. Вспомнилась в бессонные госпитальные ночи девушка Галя, оставшаяся в далеком Выборге, оккупированном врагом. Провожая меня на фронт, она просила не забывать своей первой любви. И я помнил ее, помнил парк Торкелли.
Любимая, вспомни, о чем нам шумели
Старые липы в парке Торкелли.
Все ты припомни. Сердце захочет
Снова вернуться в белые ночи,
В светлое счастье, в майскую лунность —
В нашу хорошую чистую юность.
В наши тревоги, в наши волненья
Сердце свое ты верни на мгновенье.
Сердце за бьется, примет, как ласку,
Юности нашей светлую сказку.
Сказку, которую нам нашумели
Старые липы в парке Торкелли.
И конечно, больше всего думалось о России, о Родине, о ее трудной и величавой судьбе, о тех испытаниях, которые вынесла она на своем многовековом пути, о том страшном испытании, которое еще раз выпало на ее долю, о войне, бушующей на просторах России. Много лет спустя я написал стихотворение «Россия». Однако первый вариант его появился на госпитальной койке в 1942 году.
Россия
Мой предок далекий, я вижу тебя,
Одет ты в тяжелые латы.
И сокол садится на кончик копья —
Предвестник победы крылатый.
Я вижу, шатер твой стоит у Днепра,
Парчой дорогою украшен.
Пируешь с дружиной своей до утра,
Пьешь брагу из праздничной чаши.
А ночью сидишь над стремниной речной,
Облитый сиянием лунным,
И трогаешь тихо уставшей рукой
На гуслях волшебные струны.
Звенят твои гусли. И свет голубой
Струится на волос твой белый.
А завтра опять засвистят над тобой
Хазарские острые стрелы.
И будешь ты снова в сраженье скакать,
Твой конь будет с княжеским рядом.
И встретится взгляд васильковый опять
С раскосым кочевничьим взглядом.
И снова скрестятся два острых меча
И щит загремит от удара;
Ты меч свой тяжелый опустишь с плеча
На черные кудри Хазара.
И будешь ты рваться вперёд и вперед,
Оглохший от грома и крика,
Но сердце твое под кольчугой найдет
Чужая каленая пика…
Ты рухнешь на землю.
Набьется в твой рот
Степная соленая глина
И ветром степным
Над тобой промелькнёт
Твоя боевая дружина.
Откатится шлем.
И на лоб упадет
Волос твоих прядка льняная,
Ее в своем клюве в гнездь унесет
Крылатая птица степная.
И выведет птица весенней порой
Птенцов на льняной этой прядке.
И все повторится: и Днепр голубой,
И с недругом новые схватки.
Рана моя плохо поддавалась лечению. На фронтах шли ожесточённые бои, враг уже рвался к Сталинграду. Хотелось на фронт, но врачи запрещали мне даже мечтать об этом. И я писал стихи о войне. Вот еще одно из них.
Холм
Лежал он в замети морозной,
Чуть возвышаясь над землей,
А лейтенант вполне серьезно
Назвал тот холмик высотой.
Казалась нам: пустое дело,—
Давно бы взять его пора,
Что враг отступит очумело,
Заслышав грозное «ура»,
Что он покатится со склона,
Теряя каски на бегу.
Но враг стоял…
Полбатальона
Легло на вздыбленном снегу.
Легли хорошие ребята —
Мои погодки-земляки,
Вонзив в окопные накаты
Непритупленные штыки.
Мы отошли…
А на рассвете
Опять под пулями — вперед.
И мне казалось, что на свете
Тот холмик выше всех высот.
Есть боя кровь,
Есть пот работы.
Я видел бой и жаркий труд.
Холмы! Холмы!
И вы —высоты!
Когда в сраженье вас берут.
Частенько к нам в госпиталь приходили пионеры; они ухаживали за тяжелоранеными, писали письма под диктовку солдат, читали им книги, выступали даже с маленькими концертами. Особенно выделялась среди них быстроглазая, непоседливая девчушка Юля. Она успевала и подмести полы в палате, и письмо написать, и стихотворение прочитать, и песенку спеть… Узнав о том, что я пишу стихи, она попросила меня сочинить «что-нибудь для нее, чтобы она могла читать это стихотворение раненым. И я такое стихотворение сочинил. Называлось оно: «Рассказ о кастрюле и снайперской пуле».
В стихотворении рассказывалось о том, как девочка сдала в металлолом кастрюлю. Из нее отлили на заводе пулю, которую доставили на фронт. Там она попала к лучшему снайперу Семенову, а тот сразил ею фашистского генерала. Юля быстро выучила это стихотворение, часто читала его в палатах, получая в награду горячие аплодисменты своих благодарных слушателей. Написал я для Юлиного репертуара и ещё несколько стихотворений, которые уже в 1942 году стали книжкой «Рассказ о кастрюле и снайперской пуле», ее выпустило в свет издательство детской и юношеской литературы ЦК ВЛКСМ Азербайджана.
Эту книжку я до сих пор храню как самую ценную реликвию суровых военных лет.
Летит время… В этом году советский народ отметил 42-ю годовщину нашей славной победы над гитлеровской Германией. И радостно сознавать, что в этой великой Победе есть и частица моего труда, есть капелька мой крови в алом знамени Победы, водруженном над поверженным рейхстагом!
И снова рождаются стихи о войне и Победе:
В светлых рощах,
В чистом поле
Пули валят наповал.
…Я еще и сотой доли
О войне не рассказал. ‘
Ни к чему солдату слава.
Нет медалей на Груди.
Танки слева,
Танки справа,
А Победа впереди.
Значит, бей из автомата,
Падай замертво на дот.
Был у нашего солдата
Путь единственный — вперед!
