Похороны пришлись на воскресенье. Погода для осени выдалась удивительно хорошая— теплая, тихая, солнечная. Проститься с учителем пришли и взрослые, и подростка, и дети. Да и то сказать — ни в Крохалеве, ни в ближайших окрестных деревнях не было, пожалуй, ни одной семьи, из которой кто-либо не учился бы у Козырева.
Прощальные речи говорили вполголоса, и в словах сквозила искренняя печаль. И мало кто в эти скорбные минуты с тревогой не думал о будущем семьи Андрея Аркадьевича: скромно, очень скромно по нынешним временам в сравнении с семьями рабочих совхоза жили Козыревы, а каково им будет теперь, когда в доме не стало мужика, а детей — трое?..
Беззвучно плакала возле гроба совсем ослабевшая Елена Александровна Козырева, шмыгали носами младшие — Оля и Костя, да и у Димы щемило в глазах. Ему казалось, что все это— и красный с черной окантовкой гроб, и люди вокруг него, и речи, и само тихое кладбище,— все это сон, нелепый и страшный.
Когда могила заполнилась землей и мужики установили на ней временный деревянный памятник со звездой наверху, Елена Александровна громко зарыдала. Ее голос да этот памятник, крашенный охрой, напомнили Диме предсмертные слова отца: «Помоги матери, ты — старший».
— Не надо, мама… Пойдем. Оля и Костя с утра голодные,— он кивнул на младших.
— Пой-дем!..— Мать ткнулась мокрым лицом сыну в плечо и с тяжким вздохом прошептала:
— Как мы теперь жить станем, Димушка?
— Проживем, мама,— так же тихо ответил он.
Учеников распустили на осенние каникулы третьего ноября. Сияло солнце, но было ветрено, и деревянное двухэтажное здание школы гудело, в рамах больших квадратных окон дребезжали стекла.
Как обычно, Дима Козырев и Женя Старков встретились в коридоре у широкой лестницы.
Старые друзья, восемь лет просидевшие за одной партой, они уже второй год учились в разных классах. Год назад, когда в девятые пришли выпускники нескольких восьмилетних школ, педсовет растасовал учеников так, чтобы классы получились примерно одинаковыми по числу «сильных», «средних» и «слабых». Диму зачислили в девятый «А», а Женю — в девятый «Б».
Казалось бы, что тут такого? Ведь на уроках надо заниматься делом, а поговорить можно и на перемене. Да и после занятий времени хватит, тем более что Козыревы и Старковы жили на одной улице почти по соседству. И тем не менее именно на уроках весь минувший год Диме, замкнутому по своей натуре, не хватало Жени, не хватало его веселой энергичной уверенности.
У Жени был бесшабашно-возбужденный вид: пиджак распахнут, кудрявые волосы разлохмачены, голубые глаза блестят озорно и весело.
— Чего так светишься? — хмуро спросил Дима.
— Погодка-то — видел? По всему озеру беляки гуляют, а буксиришки плоты против волны тянут.
Они медленно спускались по лестнице, не обращая внимания на шум и гвалт.
— Тебе-то от этого какая радость?
— А ты мозгой пошевели. Подходящая халтурка наклевывается! Плоты в такую штормягу верняком раскидает.
— А-а!..— Дима согласно кивнул и подумал, что в самом деле было бы неплохо изловить в озере и приплавить десяток-полтора хороших бревен: лес в цене, семье — приработок.
Вышли на улицу и оба чуть не задохнулись под напором резкого ветра. В воздухе метались поднятые вихрем жесткие тополиные листья, клочки бумаги, пыль.
— Видал что делается! — переводя дух, воскликнул Женя.— Если не стихнет, и в озеро не сунешься. Ну, до завтра!
…В сумраке утра деревянные мостки и жухлая трава белели инеем, будто подсвеченные лунным светом; на мелководье, у берега, тонко потрескивала ледяная корочка. Ветра не было, и над рекой гулко громыхали якорные цепи, то тут, то там тишину вспарывал рев подвесных моторов.
— Думал, первыми будем,— разочарованно сказал Женя.
— Хоть того раньше встань, первым не быть,—отозвался Дима.— У которых оханы, те, бывает, и ночуют на озере…
Их лодки стояли рядом. У Жени была «Казанка», у Козыревых «Сарепта». Моторы и баки с горючим хранились в железном бункере, вкопанном в крутой берег реки. Там же были и сцепки со скобами. Моторы запустились легко.
На полкорпуса зависнув над темной водой, лодки помчались к озеру. Чайки, которых задержала в местах гнездовий необычно теплая осень, лениво взлетали с фарватера, но едва моторки уходили вперед, плюхались на воду, старательно складывали длинные сизые крылья и долго поправляли перья желтыми клювами.
На озерном просторе колыхалась мертвая зыбь. Волны, гладкие, будто полированные, без гребней и пены, все еще катились в сумеречную даль. И в той стороне, куда они убегали, на горизонте четко вырисовывались три моторки. Женя уверенно направил свою лодку туда, втайне радуясь, что -район, где плавают бревна с разбитых плотов, уже найден и не придется впустую рыскать по озеру.
Женя считал себя везучим: так уж получалось, что его желания исполнялись сами собой. Легко давалась учеба, был он одним из лучших в школе спортсменов, и даже стереомагнитофон — единственный в Крохалеве — был им выигран по лотерее. Вот и теперь, только при Крупноячеистая рыболовная сеть. встал, чтобы на всякий случай поглядеть — не плавает ли где бревнышко, как сразу увидел прямо по курсу темную полоску. Он сбавил обороты, взял в руки багор и, обернувшись к Диме, потряс им над головой: дескать, начало есть! Дима все понял и чуть отвернул вправо, продолжая вести свою моторку на полной скорости. Он тоже знал, что Женя везучий.
Это был великолепный сосновый кряж без единого сучка, прямой, как струна. Ловким, точно рассчитанным движением Женя воткнул острый крюк багра в вершину, подтянул бревно к лодке и даже крякнул от удовольствия: вот это хлыстик!..
За прозрачной далью озера над зубчатой кромкой темного леса, там, где по-осеннему багряно румянилась заря, вспыхнул первый солнечный луч. И как-то неожиданно быстро вслед за этим лучом всплыла из-за горизонта огненная горбушка.
Не раз встречал Женя солнечный восход на озере, но раньше не замечал, насколько стремительно это Происходит. Вот уже над лесом возвышается половина раскаленного диска, и в его красном свете плавятся острые верхушки елей. Еще мгновение — и сверкающий шар удерживает лишь одна истонченная, будто истаявшая вершина дерева. Но и эту последнюю призрачную связь с землей рвет устремленное ввысь светило. Между ним и горизонтом ширится блеклая полоска зари.
— Надо же!..— прошептал изумленный Женя.— Как оно… вынырнуло!..— И обернувшись к Диме, во все горло восторженно крикнул: — Видал! Солнце взошло!..
Дима вел лодку по дуге, заворачивая вправо. На озере появлялись все новые моторки. Темными клиньями, летящими над водой, они спешили туда, к первым трем, куда правил свою «Казанку» и Женя. Сколько же их наберется? Дима начал считать: пять, семь, одиннадцать… Но тут в полсотне метров от своей лодки он вдруг увидел целую пачку бревен. Нет, бревна, конечно, не были связаны друг с другом, покоились на воде свободно, но в поле зрения их виднелось около двух десятков. Вот это удача! Дима сбросил обороты, встал и, сложив ладони рупором, крикнул:
— Жень-ка!.. Давай сюда! Э-эй!..— и замахал руками. .
Но Женя был далеко и, весь устремленный вперед, не услышал.
— Ах, черт!.. Ведь обоим хватило бы! — огорченно пробормотал Дима.
Он перевел мотор на холостые обороты и направил лодку, быстро теряющую скорость, меж двух ближних бревен. Багром сблизил торцы, соединил сцепкой, но на буксир брать не стал, чтобы не терять маневренности. Орудуя багром, как веслом, он приблизился к следующему бревну, вбил в него штырь сцепки, потом к четвертому, пятому…
У Димы было пятнадцать сцепок, и он решил использовать их все, хотя прежде никогда не плавил более десятка бревен. А тут — целых шестнадцать! Расположенные одно за другим, цугом, они растянутся за лодкой на сотню метров.
— Ничего, как-нибудь управлюсь,— бормотал Дима и проворно работал багром и топором.
Из всех ловцов леса Дима возвращался с озера первым. Натужно, на полных оборотах ревела безотказная «Москва», лодка шла медленно, утюгом, и ее, как стоячую, обгоняли рыбацкие моторки. Рыбаки, каждого из которых Дима знал в лицо, кивком головы здоровались с ним, и в их взглядах он читал молчаливое одобрение.
А солнце меж тем поднялось высоко, и с востока все напористей дул упругий холодный ветер. Волны хлестко били о борт. Холодные брызги, подхваченные ветром, будто струи проливного дождя, то и дело обдавали Диму с головы до ног. Привыкший к тому, что с озера редко приходилось возвращаться сухим, Дима не унывал. Он уже отчетливо видел желтые островки тростника в устье Сорехты и знал, что волне и ветру не удастся сбить его с курса и прижать к мелководному озерному берегу. А в реке, за тростниковыми островками, никакой ветер не страшен.
В полдень Дима вошел в Сорехту. Медленно проплывали назад островки по-осеннему блеклого тростника. Наконец берега сблизились, четко обозначив речное русло. Дима сбросил с головы капюшон, расстегнул плащ. С покойным чувством хорошо поработавшего человека он глядел на берега, заваленные штабелями дров и строевого леса для совхоза.
Откуда-то из-за штабеля леса показался высокий человек в зеленом плаще. Он что-то крикнул Диме и показал рукой — похоже, просил причалить. Приставать к берегу Дима, конечно, не стал: свой причал близко. Если человек в плаще хочет купить бревна, то сам подойдет. И тот действительно пошел берегом, неловко перешагивая через причальные тросы.
Едва лодка чиркнула днищем о песок, человек в плаще подошел к Диме и, не здороваясь, весело спросил: .
— Откуда дровишки?
— Оттуда… вестимо! — в тон ему ответил Дима и кивнул в сторону озера.
— Понятно! — человек в плаще прищурил глаза и, сдвинув рыжие кустистые брови, уставился на приплавленные бревна.
Дима понял: считает — и сказал:
— Шестнадцать штук. Бревнышки отборные.
— Вижу,— и вдруг выпалил: — А ты знаешь, что это — уголовщина?!
— Что — уголовщина?!
— А вот это. Отлавливать в озере лес и присваивать его.
— С каких пор? — усмехнулся Дима.— Бревна всегда ловили.
Но человек в плаще не был расположен к рассуждениям. Откинув полу плаща, он вытащил из полевой сумки блокнот.
— Фамилия? .
— А на что вам моя… фамилия? — растерялся Дима.
— Лодка твоя?
— Конечно.
— Хорошо. Так и запишем: лодка номер двести восемнадцать, серия «ВСО». А фамилию я узнаю!
— Вы бы, дядя, хоть сказали, кто вы такой есть? — спросил обескураженный Дима.
— Я представитель лесхоза. Это наши плоты раскидало. А вы и рады хапнуть!.. Много там лодок, которые лес ловят?
— Лодок много. Кто ловит рыбу, а кто лес — я не знаю.
Дима убрал в бункер мотор и бачок с ничтожным остатком бензина, закрепил его за бетонный столбик, вкопанный в берег, и к тому же столбику замкнул на цепь лодку. Пока делал все это, человек в плаще стоял на берегу и неотрывно смотрел на озеро.
— Ты, парень, куда? — подозрительно спросил он, когда Дима пошел прочь от лодки.
— А чего?
— С бревнами-то надо… закончить.
— Бревна привязаны. Никуда не денутся. Я скоро приду.
Засунув руки в карманы брезентовых штанов, Дима, ссутулясь, шагал в поселок. В сущности, он и сам не знал, куда и зачем пошел. Домой идти глупо. То, что с лесом получилась осечка, он понял: человек в плаще не станет придумывать отсебятину. Вспомнилось, что отец никогда не отлавливал бревна и не выказывал особого одобрения, когда этим занимался Дима. И сцепки для бревен заказывал совхозному кузнецу Женькин отец — себе два десятка и Козыревым полтора.
«Может, лес-то и вправду нельзя ловить? У кого бы узнать?»
И тут пришло в голову сходить к председателю сельсовета Виктору Леонтьевичу Игошину, который жил от Козыревых через улицу и которого Дима хорошо знал и как соседа, и как заядлого рыбака.
Виктор Леонтьевич был в сельсовете. Небольшого роста, смуглый, со скуластым лицом, очень похожий на цыгана, он окинул промокшего Диму беспокойным взглядом и негромко спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Да нет… Я посоветоваться…— Дима сел.— В общем, дядя Витя, я выловил в озере шестнадцать бревен. А какой-то мужик, высокий такой, в плаще, встретил меня на берегу и говорит, что это — уголовщина. Вот я и пришел…
— Я так и думал,—- Игошин понимающе кивнул.— Был этот человек у меня. Вихров его фамилия… Видишь ли, он — прав.
— Прав? Это чего, новый закон? Ведь лес всегда ловили.
— Закон, понимаешь, не новый,— Игошин вздохнул.— Но раньше, как бы тебе сказать, на это смотрели сквозь пальцы. Разобьет плоты, ну и бог с ними. Спишут лес на убытки, на стихию. А теперь, видишь ли, представителя послали.
— Значит, я бревна выловил на средине озера, с этакой дали приплавил, сколько бензина спалил, а он их у меня заберет? Да если так, я их обратно на фарватер уплавлю и пущу по волнам, пусть пропадают!
— Ну-ну-ну!.. Не горячись. Не даром же! За то, что ты их выловил и доставил, он заплатит. По два рубля за бревно. И квитанцию выпишет. А как же! Ведь ты работал…
Вихров стоял на штабеле дров и неотрывно смотрел в устье Сорехты. Диму, однако, заметил сразу и тотчас начал спускаться вниз. Окинув щупающим взглядом, спросил:
— Чего, расчет будем делать, или как?
— Расчет, конечно.
Они отошли к козыревской лодке сели. Вихров достал из полевой сумки бланки квитанций.
— Значит, так. Я уполномочен платить за каждое выловленное и доставленное на берег полноценное строевое бревно по два рубля. Твои бревна полноценные. Значит, тридцать два рубля. Так?
— Наверно, так.
— Тогда — фамилия, имя, отчество, домашний адрес…
У Вихрова дрожали посиневшие от холода руки, и он еле выписал квитанцию.
— Надо же, собачья холодина, и погреться нечем! Получай и распишись.
Спрятав в карман деньги и квитанцию, Дима достал со дна лодки ломик-гвоздодер и побрел по мелководью к бревнам.
— Эй, ты чего хочешь делать? — забеспокоился
Вихров.
— Сцепки вытаскивать.
— То есть как — вытаскивать? А бревна? Их же унесет?!
— Трелюйте на берег. Чтобы не унесло. А сцепки я уберу,— и, подумав, добавил: — Со сцепками вам никто бревен не даст.
Вихров растерянно заморгал светлыми глазками.
— Вон возьмите из моей лодки багор и выволакивайте концы на сушу, чтобы волной не смыло.
Вихров запоздало подумал, что надо было еще до выезда в Крохалево решить, как обеспечить сохранность выловленного леса. Ведь это не поленья или колья, которые вынул из воды и отнес на берег. Он взял из лодки Козырева багор и, неумело орудуя им, начал подтаскивать бревна к берегу.
Входная дверь была открыта настежь, и Дима понял, что мать дома. В палисаднике возле кучи мусора лежали на земле вверх зубьями железные грабли. Это, конечно, Костя оставил. Сгребал мусор между кустов калины, смородины и сирени да так и забыл убрать. На крыльце, в уголочке, лежал деревянный завертыш, на который запиралась калитка в палисадник.
Дима повесил мокрый плащ на штакетник забора, скинул бродни и, взяв в руки сырые портянки и ощущая блаженную легкость в ногах, босой прошел в избу.
Елена Александровна накрывала на стол. Она обернулась на скрипнувшую дверь.
— Ой, как хорошо! Как раз к обеду.
Костя и Оля уже сидели за столом и вертели в руках ложки.
— Ну-ка марш в палисадник,— сказал Дима брату.— Завертыш прибей, раз уж вырвал, и грабли положи на место.
Костя выжидающе посмотрел на мать, но та будто не слышала слов старшего сына.
— Дим, я лучше потом… А завертыш все время выпадает. Там гвоздик маленький.
Дима открыл тумбочку, в которой хранился инструмент, шурупы и гвозди, выбрал длинный шуруп и вместе с отверткой подал Косте.
— Пока переодеваюсь да моюсь, все сделаешь. Сапоги обуй. В тапках не ходи— сыро.
Костя еще раз, уже без всякой надежды, посмотрел на мать и вышел.
«Совсем как отец!..» — поразилась Елена Александровна и, чтобы сын не заметил внезапно нахлынувшей слабости, спросила:
— Ну, как сплавал? Удалось чего найти?
— Конечно,— Дима вынул из кармана деньги и вместе с квитанцией протянул матери.— Вот, возьми.
Она не стала пересчитывать деньги, но квитанцию развернула, пробежала ее глазами.
— Надо же, как хорошо! А Женя?
— Он еще на озере. Мне сегодня повезло. Не было больше сцепок, а то бы еще бревна три-четыре прихватил… Когда плавил, думал, как раньше, продать. А оказывается, продавать-то — нельзя. И раньше нельзя было,— он пристально посмотрел на мать.— Ты знала это?
— Знала. От отца.
— А я не знал. Но почему папа ничего не говорил мне, когда я приплавлял бревна?..
Елена Александровна смутилась.
— Видишь ли, Дима, отец старался все по совести делать, по закону. Но он хотел, чтобы ты рос, как все, чтобы не оказался белой вороной, как он иногда себя называл.
— Он — себя? Белой вороной?
— Да. Но не будем об этом…
В печальных глазах матери он увидел растерянность и мольбу.
— Хорошо, мама. Не будем.
Вечером Дима пошел на берег: нужно было заправить бензином бачок и прибрать багор. От озера несло холодом. Небо было низким и темным. Казалось, что в стылом воздухе пахнет снегом.
На берегу не было ни души. Женина «Казанка» стояла на месте, запертая на замок и прибранная. Дима заглянул в свою лодку. Багра не оказалось. Подумал не без досады: «Дал как человеку, а ему трудно было в лодку положить…»
Рядом с бревнами, которые он приплавил, на воде лежала приткнутыми в сушу десятка два невзрачных суковатых хлыстиков.
«И это — все? — поразился Дима.— Странно… Столько лодок было на озере!..» — и он медленно побрел вдоль берега.
Но больше никаких бревен он не увидел, зато очень скоро нашел свой багор, брошенный в жухлую осоку. В полсотне шагов от багра, возле осинового, наполовину сгнившего кряжа, скрючившись и втянув голову в воротник плаща, лежал Вихров.
Смутная тревога охватила Диму. Скорым шагом подошел к нему, склонился, осторожно тронул за плечо.
— Эй, дядя, вы чего тут?.. Э-эй!
— М-мы…— промычал Вихров и пошевелился, пытаясь разогнуть окоченевшие ноги. Тошнотворно запахло водочным перегаром.
«Да он, оказывается, напился!» — понял Дима и нарочито грубо сказал:
— А ну, вставай! Ведь замерзнешь!
Долго непонимающе смотрел Вихров на Диму, потом уронил голову на грудь и пробормотал, еле ворочая языком:
— Надо же как… н-напоили…
С грехом пополам Дима узнал, что Вихров остановился у бабки Веры, еще крепкой старухи, одиноко живущей в своем домике близ автобусной остановки. Кое-как он довел лесхозовца до квартиры и сдал, что называется, его с рук на руки.
Дома Козырева ждал Женя. Поднявшись с дивана, на котором сидел рядом с Костей и Олей — смотрел телевизор, он сразу повел Диму в детскую комнату.
— Пошли, а то здесь орет этот идол в ящике, и поговорить нельзя.
Едва Дима притворил дверь, Женя, округлив свои великолепные глаза, изумленно прошептал:
— Ну, Димка, ты и лопух!.. Чего ты наделал?!
— А чего я наделал? — опешил Дима.
— Как — чего?! Такие бревна, считай, задаром отдал! .
— Вот ты о чем!— Дима сел на свою кровать, откинулся спиной к заборке.— Извини, но тут все законно. Вихров — представитель…
— «Законно», «представитель»… Обыкновенный алкаш! И бревна ему до лампочки. Сам же. над тобой смеялся: я, говорит, думал, он за бутылкой побежал…
— Л-ладно. Я — лопух. А ты, умный, куда лес сбагрил?
— А вот слушай! — вдохновенно воскликнул Женя.— Тащусь я еле-еле — все-таки двадцать Лесин на буксире, а моторишко слабоват! Только в устье зашел, вижу, навстречу кто-то на «Вихре» шпарит. А это Венька-хрипун. Уже поддавши. Подлетел, и движок на холостые. Так и так, говорит, на бережке «гости» встречают. И присоветовал: три самых паскудных бревнышка на буксир, а остальные — на якорь, благо ветер в наш берег. Я, говорит, тут покараулю за пару хороших бревен. Пока этот алкаш квитанцию мне выписывал на три бревна, один из мужиков— да ты знаешь его, тракторист Сенька Харычев,— подозвал и спрашивает: сколько на якоре оставил? Я сказал. Молодец, говорит. Я, говорит, заберу. По шесть рублей. Понял, как надо!..
— Понял. Но я не хочу так.
— И хотел бы, да поздно. Надо было сразу соображать. Сенька-то Харычев дом сыну строит, вот и скупает лес. Поторопился ты, упустил денежки.
— Знаешь что? — не скрывая раздражения, ответил Дима.— Если я и завтра наловлю бревен, то сделаю так же. Мне и двух рублей за бревно хватит.
В глазах Жени вспыхнул азартный огонь.
— А ты и завтра хочешь?
— Если погода пустит.
— Тогда и я махну. А куда сбывать, дело твое. Просто подсказать хотел, чтобы повыгоднее… Как раньше…
— Раньше я не знал, что ловить лес — незаконно. А теперь знаю. И не хочу никакой выгоды. Оставшись один, Дима выключил свет и лег на кровать поверх покрывала. Он лежал на спине, заложив руки под голову, смотрел в потолок, точнее, в вязкую темноту, и думал о том, что сегодня Женя, этот веселый, искренний парень, раздражает его.
В полночь пошел снег. Сухой и жесткий, как песок, он дробно стучал о стекла. Усилившийся ветер свистел под крышей. Дима проснулся, подошел к окну, отдернул занавеску. В свете уличного фонаря стремительно неслась, возникая из тьмы и исчезая, густая снежная замять. Улица белела колеями и выбоинами, занесенными снегом, и среди этой белизны резко выделялась отсвечивающая наледью темная колоть. О выезде на озеро нечего было и думать.
«Но если за лесом нельзя, все равно куда-то надо идти,— размышлял Дима.— Ведь каникулы, целых шесть дней. Не сидеть же дома. Может, в совхозные мастерские сходить или на льнозавод? Но там в праздник, наверное, не работают. А вот на комплексе выходных не бывает…»
К утру непогодь набрала силу. Разгулялась такая пурга, что через улицу не видно домов. Раскрасневшийся от холодного ветра, в легкой болоньевой куртке, но в валенках и шапке-ушанке, белой от снега, в дом ворвался Женька:
— Это я погоду испортил! Вчера бизнес сделал и сегодня мечтал повторить. Но верно подмечено: два раза подряд не фартит! — он посмотрел на Диму, усмехнулся: — Только из окошка и любоваться!
— Пошли на комплекс! — ошарашил его Дима.
— Это… зачем?
— Посмотрим современную фабрику мяса, как его называют. Может, и работа подходящая есть.Улыбка слетела с Жениных губ, глаза потемнели.
— Ты хочешь бросить школу?
— При чем школа? Ведь целая неделя впереди. А в праздники — двойная оплата.
— Тю-у!..— протянул Женя и плюхнулся на диван.— Дома, что ли, дел нету? Если нечем заняться, пошли к Левке Звягину Высоцкого слушать.
Новые записи. Целых пять кассет.
— Мне поработать надо.
— Понимаю. Тогда надо подходящую халтуру найти. Вон мы летом с тем же Левкой крышу и забор в больнице красили. За две недели по две сотни. ,
Дима молчал. Он по-прежнему стоял, засунув руки в карманы брюк, и смотрел в окно. Женя видел его в профиль и поразился, насколько Козырев худ, насколько вот такой, высокий, сутулый, с длинной шеей и большим носом, похож на тощую нахохлившуюся птицу. Неожиданно пришло в голову, что у Козыревых, видимо, нет денег— ведь сколько было расходов!
— Дим! Ну-ка, сядь сюда!— Женя хлопнул ладонью по дивану возле себя. .
— Чего?
— Ну, сядь!
Дима нехотя отошел от окна, сел.
— Почему ты прямо не скажешь, что у вас нет денег? Хочешь, бери все, что я за лес отхватил! — и полез за пазуху. .
— То есть как нет денег? — Дима оскорбился.— Деньги у нас есть. И, кроме того, я вчера тоже кое-что заработал.
— Да ты не обижайся! Тогда к чему эти разговоры о комплексе, о двойной оплате?
Дима откинулся на спинку дивана, заложив руки за голову.
— Знаешь, посмотрел я вчера на мать,— задумчиво сказал он,— и такой она мне показалась… слабой. А раньше думалось, мать все может,— он помолчал.— Может, конечно, только чего ей это стоит? Я же сильней ее…
— Конечно, сильней. Но ты и делаешь по дому всю тяжелую работу — вода, дрова, газовые баллоны…
— Вода, дрова… С водой и дровами вон и Костик управится,— Дима умолк.
Отец хотел, чтобы он, Дима, стал опорой для матери. Но как стать опорой? Еще вчера думалось, что достаточно немного приработать, и все будет в порядке, а сейчас…
— Чего молчишь?— Женя ткнул Диму локтем в бок.
— Сам не знаю. Но чувствую: надо что-то менять, как-то по-другому жить, чтобы у матери душа была спокойней.
— Ну, сейчас наговоришь!.. У тебя сама по себе жизнь переменилась. Лишнего-то не придумывай. Пойдем лучше к Левке.
— Не пойду.
— Ну и пожалуйста! — Женя порывисто встал,— Философствуй тут, а я пошел.
В детской комнате на письменном столе меж книг и тетрадей громко тикал будильник, показывая половину девятого. Костя и Оля еще спали. Костя, свернувшись калачиком и укрывшись с головой так, что из-под одеяла выглядывал лишь вихор его жестких русых волос, Оля же, наоборот, разметавшись и столкав теплое одеяло к спинке кровати; рот ее был приоткрыт, а тонкие, хорошо заметные бровки чуть вздрагивали— ей что-то снилось… Дима осторожно накрыл одеялом сестру и, тихо одевшись, вышел на улицу.
Ветер обдал холодом лицо, швырнул за воротник пригоршню снега. Согнувшись перед напором метели, Дима направился в контору совхоза. Директор оказался в отпуске, и его замещал главный инженер Николай Васильевич, отец Вики Задорновой, взбалмошной красавицы, с которой Дима учился в одном классе. С Николаем Васильевичем Дима не раз встречался на рыбалке и потому обрадовался: директор — человек приезжий, а этот — свой, крохалебский, с ним говорить легче.
Задорнов, сорокалетний здоровяк-атлет, принял Диму радушно. Тепло помянув Андрея Аркадьевича, с которым когда-то вместе учился в школе, справился о здоровье Елены Александровны и ребятишек, спросил, не нужна ли семье помощь.
— Спасибо,— поблагодарил его Дима, — все здоровы и ничего не нужно. Просто хочу несколько дней поработать…
На лицо Задорнова на мгновение легла тень.
— Это… пока на каникулах?
— Да. Не то чтобы из-за денег,— Дима запнулся и покраснел.— Чего дома-то сидеть?..
Их глаза встретились.
— Понимаю, отлично понимаю!.. И хорошо, что ты зашел. В мастерских как раз не хватает подсобника. Принести, отнести, подержать — работа, конечно, неквалифицированная, но,.. Помощник под рукой — великое дело…
В действительности, никакого подсобника в мастерские не требовалось, но отказать Диме, не поддержать его Задорнов не мог.
Заведующий совхозными мастерскими Василий Трофимович, пожилой сутулый мужик с крупным красным лицом, работавший последний год перед пенсией, не мог скрыть своей растерянности: куда пристроить, чем занять парня?
— Для начала возьми вот эти книжечки,— говорил он глуховатым баском.— Почитай. Техника безопасности, когда у станков да у машин — первое дело. А потом походи, поприглядывайся, смекай, что к чему. Раз тебе восемнадцати нет, рабочий день укороченный, шесть часов. Тариф, конечно, невелик — три рубля. Но ведь и дела… немного.
Нескладно начался для Димы первый день работы. Долго ли прочитать инструкции? А потом чем заняться? В слесарном цехе прибрал возле верстаков мусор, выгреб из угла гору обрезков труб, прутков, листовой жести и все это отнес во двор в кучу металлолома — и опять нечего делать. Впрочем, и слесаря не очень загружены работой: один счищает шабером заусенцы с деталей, а трое курят, анекдоты рассказывают.
Послонявшись, Дима пошел в токарный цех. И здесь то же самое. Один точит болты, двое толкуют о зимней рыбалке. Поколебавшись, Дима подошел к ним.
— Мне бы… что-нибудь поделать,— сказал он неуверенно.
— Поделать? — удивился один.— А ты кто такой?
— Подсобник.
— A-а, подсобник,— и расхохотался.— Тогда сбегай в лавку. У нас курево кончается.
— Нет, я серьезно,— смутился Дима.
— Ну, если серьезно, иди в ремонтный. Там дел хватает. Во-он, в тот корпус!— и показал темной от въевшейся металлической пыли рукой в окно на кирпичное здание с большими окнами.
Ремонтный цех был забит полуразбросанной техникой: три автомашины, два трактора-колесника, дизель без гусениц. В смотровой канаве, возле двигателей, у колес — всюду рабочие, и Дима понял, что здесь ему действительно найдется дело. Приглядываясь, к кому бы обратиться, он столкнулся со щупленьким мужчиной, сухое красноносое лицо которого показалось знакомым.
— А ты чего тут шатаешься? — накинулся красноносый на Диму.
— Я — подсобник…
— Какой еще, к лешим, подсобник?!
— Меня Николай Васильевич в мастерские направил. И у Василия Трофимовича я был…
— Погоди, погоди,— мужчина вгляделся в лицо Димы припухшими глазами.— Ты, случаем, не Андрея Аркадьевича сын?
Дима кивнул.
— То-то смотрю, лицо знакомое! — Он порывисто схватил Димину руку и неожиданно сильно, при своей тщедушной комплекции, сжал ее.— Вот оно, парень, как бывает! Авторитетнейший человек, не пил, не курил — и на тебе!.. Ошибка судьбы. Я так это называю.
«Свиридов! — вспомнил Дима.— Механик совхоза….» .
— Так ты вправду чего тут? Дело какое есть?
Дима кратко объяснил, как и зачем оказался в мастерских.
— Все ясно. Пошли!
Свиридов отвел Диму в угол цеха, к верстаку, зажал в тиски раззенкованную стальную втулку, в которую снизу входил стержень, скрепленный с рукояткой, потом снял с гвоздя свитую обручем толстую алюминиевую проволоку, отщипнул от нее кусачками небольшой кончик, вложил во втулку и резко ударил молотком по торчащему алюминиевому столбику. Затем нажал на рукоятку и вытолкнул из втулки заклепку с аккуратной круглой шляпкой.
— Понял? Легко и просто. Вот и делай такие заклепки для тормозов. В кусачки проволоку вставляй до упора, вот так,— и он еще раз показал, как все делать.
— И много их надо? — спросил Дима, радуясь, что с такой работой вполне справится.
— Чем больше, тем лучше. Потом покажу, как накладки приклепывать. Трудись! — он потрепал Диму по плечу и отошел к рабочим, копавшимся в двигателе «ЗИЛа».
В рехмонтном цехе гремело железо, скрипела таль, рабочие, незлобно поругиваясь, делали каждый свое дело, а в углу, у верстака, ничем не отвлекаясь и ни на кого не обращая внимания, Дима стучал и стучал молотком. В час дня, когда все стали собираться на обед, шофер «ЗИЛа» подошел к верстаку, поглядел, как работает Козырев, потом взял из картонной коробки горсть заклепок, пересыпал их с ладони на ладонь, хмыкнул:
— Со знаком качества. Молодец! А теперь— кончай. Пора на обед,— и шофер ссыпал заклепки обратно в коробку.
В третьем часу, когда у Димы уже кончалась проволока — остался полуметровый кусок,— пришел Свиридов.
— Ну, парень! — он покачал головой.— Все исклепал! — и, обернувшись к ремонтникам, крикнул: — Мишка! Тащи колодки!
Шофер «ЗИЛа» тотчас принес и свалил на стол кучу тормозных колодок.
— Вот, дядя Володя! Десять штук,— сказал он.— Я и грязь счистил. А две еще хорошие, послужат.
— Никаких хороших! — отрезал механик.— Сколько раз говорил: менять комплектно.
Ни слова не говоря, шофер принес недостающие колодки.
— И ты говоришь, они хорошие? А это что? А это? — Свиридов тыкал пальцем в заклепки, головки которых были вровень с поверхностью накладок.— И работа халтурная: одна заклепка выше, другая ниже.
— Каюсь. Торопился,— вздохнул шофер.
— Торопился… Иди, работай!
Без лишних слов, сноровисто и ловко работая зубилом, дрелью и молотком, Свиридов показал, как срезать старые заклепки, как сверлить и раззенковывать отверстия в новых накладках, чтобы не было смещения и чтобы заклепки были утоплены на нужную и одинаковую глубину.
— Освоишь это дело — шофера спасибо скажут, и самому будет приятно: как увидишь на улице нашу машину, так и вспомнишь, что на ней накладки тобою клепаны.
Механика позвали к полуразобранному трактору, и он, уже на ходу, посоветовал:
— Сначала все колодки подготовь, потом все накладки просверли и раззенкуй все отверстия, и уж после этого клепай. Одним инструментом работай, сподручней…
Казалось бы, чего проще — срубать зубилом заклепки, но и это далось не сразу. С первой колодкой Дима провозился долго: старая накладка не отставала, срезанные заклепки не вываливались из отверстий, пришлось выбивать их бородком. Со второй дело пошло быстрей — зубило, подставленное под определенным углом, скользило от удара по поверхности металла и срубало заклепку заподлицо. И чем дальше, тем точней и проворней становились движения рук, и Дима очень скоро оценил совет механика работать одним инструментом. А не подскажи Свиридов, сам бы, пожалуй, не догадался и каждую колодку обрабатывал бы до конца. Сколько времени потерял бы только на смену инструмента!..
День в работе промелькнул незаметно. Уйти домой раньше Дима отказался, остался до конца смены, но работу закончить все-таки не успел: четыре накладки остались неприклепанными. Вечером в ремонтный цех заглянул заведующий мастерскими. Мрачный, то ли усталый, то ли расстроенный, он повертел в заскорузлых пальцах колодку с новой накладкой, поглядел на свет, плотно ли прикреплена, и скупо похвалил:
— Чисто работаешь. Хорошо! — и ушел, погруженный в свои думы.
Легко, радостно шагалось Диме.
Улицы Крохалева сияли яркими огнями ртутных светильников. Бывало, на весь поселок оставалось всего пять-шесть горящих фонарей, но перед праздником электрики заменили все неисправные лампы.
Дима возвращался с работы и впервые по-взрослому думал о том, как непросто разобраться в людях. Уже в послеобеденную пору к мастерским притащили на буксире грузовую автомашину то ли из Ярославской, то ли из Владимирской области, с какой-то серьезной поломкой, и те рабочие, которые, как думалось Диме, сачковали, без лишних слов пришли на выручку шоферу. Они разыскали Свиридова, призвали на помощь опытного автослесаря и принялись за дело.
Ни в мастерских, ни в гараже места для машины не нашлось, и они до сих пор работают во дворе, под открытым небом, при свете фонаря и переносной лампы и, может быть, провозятся с этой машиной всю ночь…
Идти домой нужно было мимо Дома культуры.
Услышав музыку, Дима вспомнил, что там праздничный молодежный вечер. И вот уже чей-то знакомый голос произнес:
— Э-э, глядите, Козырь шагает!
Тотчас из толпы молодежи, теснившейся у входа, вынырнул Женя. За руку он держал Тоню Миронову, соседку Димы по-парте, худенькую девчонку, самую, пожалуй, неприметную среди старшеклассниц. Преградив Диме путь, Женя с наигранной веселостью произнес:
— Эта юная принцесса горела желанием видеть тебя в образе его величества рабочего! Привет, старик!..
Они поздоровались. Сильная Женина рука была горячей, у Тони, напротив, слабой и холодной, как ледышка.
— Придешь? — уже с теплотой в голосе спросил Женя.
— Нет.
— Труд на благо отечества выжал все твои силы?
— Не треплись… Устал, конечно. Да и настроение не то. .
— Слушай,— тихо, с заметным раздражением сказал Женя,— чего ты изображаешь из себя этакую жертву судьбы?
— Ты… выбирай слова,— еще тише и внутренне напрягшись ответил Дима.
А Тоня молчала. В свете уличных фонарей мерцали ее большие немигающие глаза, белело лицо.
— Ладно, не сердись!— Женя дружески хлопнул Диму по плечу.— А завтра тоже вкалываешь?
— И завтра. И послезавтра.
— Ну, тогда — гуд бай. Наши пути расходятся. Пошли, Тонечка! — И, держась за руки, они побежали в клуб.
Эта короткая встреча оставила в душе Димы неприятный осадок. Особенно неприятно было оттого, что весь разговор слышала Тоня Миронова.
«А в общем-то и ладно, что Тоня. Женька мог запросто появиться вот так, за руку, и с Викой Задорновой…» . ’
Перед глазами тотчас возникло лицо Вики. На щеках румянец, на губах — озорная улыбка, а в черных глазах то бездонный омут, аж заглянуть в них боязно, то шальные бесенята. Вот уж у кого фамилия в самую точку — Задорнова! Сколько раз Дима видел, как летом у клуба Вика бесцеремонно подходила к любому из парней, приехавших на мотоцикле, и, положив руку на руль, говорила: «А ну, дай катнусь!..» И не было случая, чтоб кто-то отказал ей. Сядет, играючи, да как рванет — только песок из-под заднего колеса брызнет! Если движок у мотоцикла слабоват либо неисправен и заглохнет от такого вольного обращения, Вика окинет владельца презрительным взглядом и скажет: «Вроде бы парень, а на такой пукалке в клуб приезжаешь!» Или еще что-нибудь в этом роде, не менее обидное.
В отличие от других, Дима никогда не терял головы в присутствии Вики и ради ее утехи не прыгал на мотоцикле через канаву и огонь, не врезался на малой скорости в столб, не переворачивался вверх дном на моторке, что нередко делали крохалевские — и не только крохалевские — парни, по задорящему возгласу Вики:
— Слабо!.. Духу не хватит!.. ,
Впрочем, и Вика никогда не подхлестывала Димино самолюбие своими безрассудными затеями. Более того, как-то летом в жаркий воскресный день, когда вся крохалевская молодежь была на Сорехте — кто купался, кто катался на лодках,— Вика, неожиданно вынырнув возле Димы и ухватившись руками за его плечо, сказала:
— Ты не обращай внимания, когда я парней завожу,— и в глазах ее, больших и черных,— ни бесенят, ни бездонности.
Ошарашенный ее словами, Дима ответил:
— А я и не обращаю. С чего ты взяла?
— Вижу… Но ведь, кроме тебя, я ни к кому серьезно не отношусь,— и тотчас нырнула, вскинув над водой ноги в голубых ластах.
Вспомнив об этом, Дима даже удивился, что тот короткий, но значительный, разговор так и остался без продолжения.
В первый день после каникул, шагая в школу, Дима опять думал о Вике. Неожиданная мысль — назначить свидание — пришла ему в голову. Сделать это, казалось, просто: на всякий случай заготовить записку, а если удастся, то поговорить на перемене.
Так думалось на улице. Но с первой минуты, как Дима пришел в. школу и увидел Вику, он понял, что надеяться на разговор бессмысленно: как всегда, она окружена девчонками.
На протяжении трех перемен Дима изучал расписание занятий, чтобы определить, какой класс или кабинет после шестого урока наверняка будет свободен и не закрыт (впрочем, на ключ запирались только кабинет физики, химии и биологии). Наконец, класс был выбран — пятый «Б». Там всего четыре урока. Кроме того, пятый «Б» располагался вдали от учительской, раздевалки, столовой и спортзала.
Но всего сложнее оказалось передать записку. На перемене не удалось, а на уроке — как? Дима всегда сидел в крайнем правом ряду. Вика — в крайнем левом, за предпоследним столом. Передать по рядам невозможно, потому что записки, блуждающие по классу во время уроков, читались всеми. Кинуть через головы на стол Вики? Слишком заметно.
Скатанная в рулон записка обжигала Диме ладонь. Вот-вот должен быть звонок на последнюю перемену. Что же делать? Дима повернул голову и в отчаянии глянул на Вику. Она смотрела на него, смотрела вопрошающе и удивленно. Тогда он взял рулончик указательным и большим пальцем так, чтобы он хорошо был виден, и показал Вике. Она понимающе моргнула.
После звонка к двери подошли почти одновременно, и Дима остановился, чтобы пропустить Вику вперед. Но она тоже остановилась и протянула руку ладонью кверху.
— Давай,— сказала чуть слышно.
Он приготовился ждать долго, пока Вика отделается от своих поклонников, но ошибся. Она пришла скоро, румяная и улыбающаяся, в серой кроличьей шубке и такой же шапке-ушанке.
— Ну, здравствуй!..— сказала и протянула руку
Он растерялся: показалось нелепостью здороваться после того, как проведено в одном классе шесть уроков.
— Здравствуй,— Дима соскользнул с парты и почувствовал себя совсем неловко оттого, что был на голову выше Вики.
— Какой ты большой!..— будто угадав причину его неловкости, нараспев произнесла Вика. Ее глаза смотрели из-под черных бровей удивленно и радостно.
Дима засмущался еще больше и почувствовал, что краснеет. А Вика, крепко сжимая его руку, продолжала:
— А ты знаешь, что этого дня я ждала давно-давно?
— Какого… дня?
— Этого. Я верила, что ты назначишь мне свидание, и вот ждала… Больше года ждала,— шепотом повторила она.
— Вика, честное слово, не знал!
— После того разговора на реке — помнишь? — я думала о тебе всегда,— чуть растягивая слова, произнесла она. И совсем тихо добавила:— Каждый, каждый день…
Он смотрел на ее лицо, но почему-то видел только губы, шептавшие это неожиданное признание. Чуть скрипнула дверь, но Диме показалось, что в классе рухнули стены. Он отпрянул от Вики, вскинул голову. В раскрытых дверях стоял Женя Старков. .
— A-а, вот ты где!.. Можно тебя на секунду?
— М-меня? — глупо спросил Дима.
— Ну да, конечно, тебя!
Вика обернулась и с презрением, на какое только была способна, сказала:
— Ты бы хоть взаймы у кого-нибудь совести попросил.
— Извини, Вика! Честное слово, вот так надо! — Женя чиркнул пальцем по горлу. И Диме, когда тот подошел: — Знаешь, лучше выйдем.
В коридоре никого нет.
Вышли. Женя закрыл дверь, привалился спиной к ней.
— Не сердись, что не вовремя. Но дело такое, неприятное…
— Давай короче.
— В общем, приехал следователь. Мне на последней перемене шепнули. Насчет лесу. Тебя, конечно, тоже вызовут, так ты обо мне ни слова. Хорошо?
— Ничего не понял,— мотнул головой Дима.
— Чего тут не понять? Ты приплавленный лес сдал этому уполномоченному, а я, кроме трех хлыстиков, налево пустил.
— Теперь понял.
— Значит, договорились?
— О чем?
— Вот тебе раз! — упавшим голосом произнес Женя.— Я же объясняю: следователю отвечай только за себя. Ты ничего не знаешь обо мне: сколько я наловил, кому отдал… Соображаешь?
— Конечно, соображаю.
— Вот и хорошо. А теперь я побегу. Не сердись, что помешал.
Вика стояла у окна и смотрела на улицу.
Шубка ее была расстегнута, каштановые вьющиеся волосы лежали пышно и красиво.
— Хоть он и друг тебе, а нахал.
— Ладно,— Дима махнул рукой.— Он, правда, по делу…
— А, наплевать!..— Вика вскинула глаза и спросила доверительно, с искренней озабоченностью: — Дима, тебе очень трудно? Я знаю, ты всю неделю работал и на руках у тебя мозоли…
В какое-то мгновение в сознании Димы промелькнуло все: щемящая душу жалость к матери, тревога за судьбу Оли и Кости, обидное непонимание Женьки.
— Да, мне трудно,— признался он.
Она взяла его руку в свою, провела по ладони.
— Мне очень… мне все время хочется помочь тебе. Но как? Чем?.. Между прочим, если бы твоя мама спросила… В общем, понимаешь, у нас много денег. Папа и мама давно копят на машину.
— Вика!..— Дима поморщился.— Разве в деньгах дело?
— А из-за чего? Из-за чего же ты работал с утра до вечера, когда все мы отдыхали, а проще говоря, лоботрясничали?
— Постарайся понять меня,— сказал он после некоторого молчания.— Это очень важно, Вика. Я потому и попросил тебя о встрече. После смерти отца я вдруг почувствовал, что потерял… опору. Ну, не в том смысле, что раньше отец помогал мне, а тут я оказался без его помощи… Нет, я не то говорю…— Дима сокрушенно потряс головой и умолк.
Вика ждала.
— Понимаешь,— продолжал он,— раньше как было? Делаешь что-то вроде бы самостоятельно, а сам думаешь: как на это посмотрит отец? И потом примечаешь: пусть не похвалил, но доволен, и уже ясно — сделал нормально. Или, смотришь, неодобрительно глянул, значит, что-то не так. Поняла? Казалось, все самостоятельно, а на самом деле — с опорой на отца. И вот этой-то опоры не стало. У меня и у матери. Ведь нас трое, а она — одна. И знаешь, Вика,— Дима с силой сжал ее ладони своей большой рукой,— отец перед самой смертью просил, чтобы я помог маме Олю и Костю поднять… Так и сказал. Значит, он надеялся, что после него опорой для матери стану я. А какая из меня опора?
— Дима, я счас… зареву,— дрожащим шепотом произнесла Вика. Она вдруг встрепенулась, привстала, охватила его голову горячими ладонями, привлекла к себе и жарко поцеловала в щеку, но тут же отпрянула: — Дима, а ведь тебе надо бриться!..
Он обалдело смотрел на нее и молчал. И как раз в это время дверь отворилась, в класс вошла техничка.
— Пора, молодые люди, по домам. Мне уборку надо делать,— неласково сказала она.
Костя — в фуфайке, валенках и шапке с распущенными ушами — расчищал от снега деревянной лопатой дорожку от крыльца к сарайке с дровами. Заметив брата, отвернулся и заработал быстрее.
«Опять что-то натворил»,— понял Дима.
Оля, в цветастом фланелевом халатике, босая, с распущенными волосами, встретила его на пороге.
— Дим, тебе! — она протянула голубоватую бумажку.
Это была повестка. Следователь вызывал Диму для допроса в качестве свидетеля в помещение Крохалевского сельсовета 13 ноября к 12 часам дня. Тринадцатого — значит, завтра.
— Тебя будут допрашивать?— с затаенным страхом в глазах спросила Оля.
— Будут.
— А почему? — губы девочки дрогнули. Лишь теперь до сознания Димы дошло, как нелепо поняла сестренка слова «для допроса».
— Это называется так — допрос,— пояснил он.— А на самом деле попросят рассказать, как я ловил на озере бревна.
— А-а,— Оля мгновенно успокоилась и вдруг тихо-тихо спросила: — А ты видел, какой у Кости нос? Толстый-претолстый! И губа опухшая. Мама приходила на обед и сильно-сильно его ругала. И еще сказала, что ты придешь, так тоже не похвалишь. А Костя рассердился и обедать не стал. У него в дневнике замечание записано.
— Ладно. Не ябедничай.
— А я не ябедничаю,— и без всякой паузы, с той же интонацией: — Суп и картошка в печке, сам достанешь. Остальное — на столе. Я пойду гулять,— она взяла с лежанки шерстяные рейтузы и стала деловито натягивать их.
Костин дневник лежал на столе. И хотя Дима знал все, что в нем было до этого дня, тем не менее перелистал страницы первой четверти. Дневник заполнялся аккуратно, хотя почерк у Кости был неважный: буквы какие-то угловатые и все поодиночке, раздельно. Оценки в основном четверки. Но замечаний хватает. Всяких: разговоры на уроках, невнимательность, грубость в отношениях с девочками, беготня по коридорам, драки…
А вот и страница с двенадцатым ноября. По математике «четыре», больше оценок нет, зато внизу красными чернилами рукой классного руководителя написано: «На уроках вел себя нервно. На третьей перемене учинил драку, выбил Хлюстову зуб».
— Н-ну и бандит,— Дима покачал головой. Его охватила злость на брата. До каких пор будут продолжаться эти замечания красными чернилами? Или чем дальше — тем хуже? Он подошел к окну, постучал кулаком в раму, крикнул:
— А ну, марш домой!
Костя вошел, набычившись. Раздевался медленно и громко сопел, сдерживаясь, чтобы не разреветься.
При жизни отца не раз приходилось Диме вершить суд над младшим братом. Вот и теперь закипевшая в душе злость вызвала неодолимое желание взять Костю за красное оттопыренное ухо и так крутануть, чтобы света не взвидел. И Дима шагнул к брату, понуро стоящему посреди кухни, и уже ощутил, как накатывает туманящая сознание волна нервного возбуждения, но в последний миг Костины глаза вдруг напомнили глаза отца. Такие же темные, широко расставленные…
«А как бы он поступил?» — мелькнуло в голове.
И жажда немедленной расправы погасла. Дрожащей рукой Дима взял брата за подбородок, медленно повернул его лицо к свету.
— Ну-ка, покажи, как тебя… разукрасили.
Вздернутый нос на круглом Костином лице всегда выглядел этакой розовой картошкой, тут же была целая картофелина сизоватого цвета. И верхняя, рассеченная, губа тоже вздулась.
— Крас-сиво!.. Болит?
Костя кивнул.
— Чего не поделили с Хлюстовым?
— Когда на перемену отпустили, он меня под коленку пнул. Я его догнал, сделал подножку и толкнул в шею…
— Ну?
— И все. Я ведь не знал, что он упадет на угол парты!
— А он упал на угол? И выломал зуб?
Костя опять кивнул и шмыгнул своей картофелиной.
— А потом что?
— Потом за Хлюстю… за Хлюстова заступились, и кто-то мне ногу подставил. Я упал, и меня стали лицом в пол тыкать…
Дима зримо представил всю эту картину, и ему стало нестерпимо жаль своего непутевого брата. Но он сказал:
— Все законно. Еще мало натыкали. У тебя-то зубы целы. В общем, вот что: мне твои фокусы надоели. Кончай позорить отца. Понял?
Костя утвердительно мотнул головой. Еще нужно было сказать, чтобы Костя чаще причесывал свои жесткие волосы, торчащие в разные стороны, затем напомнить, что в его обязанности входит проверять домашние задания Оли. Но ни того, ни другого Дима не сказал, а лишь спросил: ,
— Есть со мной будешь?
— Пожалуй, маленько поем,— кротко ответил брат.
Женя Старков нервничал. Следователь, молоденькая худенькая девчонка, оказалась дотошной. Еще никого не вызвав на допрос, она побывала на берегу Сорехты (что можно увидеть, когда река замерзла и берега занесены
снегом?), потом сходила на совхозную пилораму и на строительство дома Сеньки Харычева.
Все, кто так или иначе были причастны к «делу о бревнах», находились в напряженном ожидании. Но если одни смиренно ждали — будь что будет! — другие внимательно следили за действиями следователя, пытались определить, что той удалось разузнать. В числе вторых был и Женя Старков. Он буквально выслеживал, куда и к кому ходила «следовательша», допытывался у Веньки Хрипуна, чего она спрашивала и чего говорила. Венька, молодой краснолицый мужик, окинул Женю раздраженным взглядом и хмуро сказал:
— А твое-то какое собачье дело? Ты-то чего тут ошиваешься?
— Ну, как же, дядь Ваня! Мы же вместе, сам меня научил…
— Чего-о? Я научил?! — лицо у Хрипуна стало свирепым.— А ну, мотай отсюда! Я так научу, до гроба помнить будешь!
Поздним вечером Женя забежал к Козыревым. Дима еще сидел за уроками, остальные уже спали.
— Ты зубришь, а я сегодня и книжку не открывал. Как уроки- кончились, весь день в бегах… Следователь-то, понимаешь,— девка! Тощая— плевком перешибить можно, видно, злая. Все обшастала.
— На то и следователь.
— С Хрипуном долго говорила, Я хотел у него узнать, чего спрашивала, так он, паразит, на меня чуть не с кулаками…
— Чего психуешь?
— Да как не психовать? У тебя-то все законно, а мы друг с дружкой связаны. Вот я и хотел с Хрипуном посоветоваться, чтобы разногласия не получилось.
— Пустое! Запутаетесь, и себе хуже сделаете.
— А по-твоему, говорить все как было?
— Конечно.
— Да ты соображаешь, что из этого выйдет?
— Женя округлил глаза.— Отец сказал, даже тюрьму могут припаять!
— Сразу уж тюрьму… Не думаю.
— Ну ты и даешь!..— Женя покачал головой.— Выходит, я и на тебя не могу положиться?
— Считай как хочешь… Лишнего не скажу, но и врать не стану.
Женя ушел от Козыревых с обидой. Его раздражало все: несговорчивость Димы, непривычная серьезность, стремление к правдолюбию. Была еще одна причина, в которой он и себе не признавался: его неприятно задело, что после уроков он обнаружил в классе Диму с Задорновой.
…К встрече со «следовательшей» Женя готовился тщательно. Вечером, возвратившись от Козыревых, вымыл голову: после мытья вьющиеся, соломенного цвета волосы выглядели особенно привлекательно. Отцовской безопасной бритвой выскоблил лицо — насухо, не намыливая, потому что брить, в сущности, было нечего, но легкий пушок над верхней губой выглядел слишком уж детским. Рубашку выбрал голубую — под цвет глаз, костюм — синий, похоже на школьную форму, но тем не менее не форма…
Он ушел в сельсовет после второго урока. Следователь принимала в тесном кабинете участкового инспектора. Взяв из рук Жени повестку, она чуть усмехнулась, изогнув ярко крашенные губы, и спросила:
— И к каким же выводам вы пришли, Евгений Федорович?
Женя непонимающе захлопал глазами.
— Вы вчера полдня следили за мной, как настоящий детектив. Вот меня и интересует: решили говорить правду, полуправду или попытаетесь выгородить себя ложными показаниями?
Женя опустил глаза и почувствовал, как краска заливает лицо, уши.
— Ну, ладно. Дело требует соблюдения формальностей. Фамилия, имя, отчество? Год рождения…
Она писала быстро, вопросы сыпались с такой скоростью, что Женя едва успевал отвечать. Когда все необходимые данные были занесены в протокол, следователь предупредила об ответственности за ложные показания, откинулась на спинку стула и, переходя на «ты», ровным бесцветным голосом сказала:
— Чтобы ты напрасно не мучил себя сомнениями, что говорить, а что утаивать, я тебе помогу. Третьего ноября на Чивицком озере волнами и ветром были разбиты плоты строевого леса, принадлежащего межсовхозному лесхозу. На другой день, 4 ноября, ты выловил на озере двадцать бревен, которые и приплавил своей моторной лодкой в устье Сорехты. Три бревна, кстати самых плохих, сдал по квитанции представителю межсовхозного лесхоза Вихрову, а остальные… Кому и по какой цене был реализован остальной лес? Кто был посредником? Кто тебе посоветовал так поступить с приплавленным лесом? Вопросы понятны?
— Понятны,— упавшим голосом произнес Женя.
Через полчаса он покинул кабинет с ощущением полной опустошенности и медленно пошел в школу.
Школа гудела: была большая перемена. Женя вбежал на крыльцо, распахнул дверь и сразу увидел их. О, как хотелось ему проскочить мимо! Но Дима окликнул его.
— Как дела? — Женя ухмыльнулся и передернул плечами.— Прекрасно!
— А все-таки?
Женя нехотя приблизился и, не взглянув на Вику, будто ее тут и не было, сказал:
— По-моему, эта следовательша знает больше, чем надо. Так что можешь смело резать правду-матушку,— и пошел в раздевалку.
Какое это, оказывается, приятное состояние— не чувствовать за собой вины! И неважно, что в повестке написаны пугающие слова «для допроса».
Так думал Дима, шагая в сторону сельсовета по чистой и пустынной улице.
Он пришел точно к двенадцати, но у следователя была какая-то женщина, и Диме пришлось постоять в коридорчике. Женщина вышла заплаканная. Она мельком взглянула на Диму и обреченно произнесла:
— Век свой мужики бревна ловили, и ладно было, а теперь… О, господи! Чего и будет?..
Безмятежность в душе Димы потускнела от предчувствия чего-то непредвиденного, однако в кабинет к следователю он шагнул твердо. У единственного окна, скрестив на груди руки, стояла тоненькая девушка в сером трикотажном платье, перехваченном в талии узеньким пояском.
— Можно? — спросил Дима.
— Да, конечно,— она сразу прошла за стол, заваленный бумагами.— Давайте повестку и устраивайтесь вот здесь, в уголочке,— потом долго копалась в бумагах, листала блокнот, что-то отмечала в нем. Наконец, отодвинула все от себя, устало положила на стол руки и сказала:
— Пока поговорим так, без протокола, не возражаете?
Дима пожал плечами: дескать, ему все равно.
— Вы, Козырев Дмитрий Андреевич, четвертого ноября совершили хищение шестнадцати бревен, принадлежащих межсовхозному лесхозу.
— То есть как «совершил хищение»? — поразился Дима.— Я приплавил бревна и все сдал представителю лесхоза. И квитанцию могу показать,— он начал торопливо расстегивать куртку.
— Не нужно. Копия квитанции у меня есть. Куда вы сдали лес, это другой вопрос. Пока я говорю о факте хищения.
Дима возмутился.
— Да какое хищение? Я полдня на озере вкалывал, целый бак бензина спалил. Ведь это не просто — отловить и приплавить…
— Верно, не просто. Любое хищение требует затраты сил, средств и времени. Если вы пойдете воровать строевой лес на корню, вам придется «повкалывать» еще больше. Рубить, трелевать, раскряжевывать, везти… Вон сколько работы!
— Рубить без билета нельзя. Это все знают.
— Хорошо. Это знают. Но почему-то никто не знает, что отлавливать лес на озере — такое же воровство, как и тайная рубка.
— Ну, нет! У дерева на корню есть хозяин: государство, колхоз. А когда шторм разбивает плоты и лес разносит по всему озеру, он пропавший, ничей. Он либо утонет, либо прибьется к берегу и сгниет. Разве можно сравнивать?
Следователь рассмеялась, Дима исподлобья мрачно смотрел на ее красивые зубы и не понимал, чему она смеется.
— Вы логично рассуждаете и, чувствуется, убеждены в своей правоте,— наконец, сказала она.-— Но всякое умышленное обращение с корыстной целью чужого имущества в свое владение квалифицируется как хищение. В данном случае вы совершили хищение общественного имущества — строевого леса, принадлежащего
межсовхозному лесхозу.
— Верно, плоты были лесхозовские. Но после того, как их разбило штормом, лес пропал, он стал ничейным.
— Ошибаетесь. Лес не пропал, и свидетельство тому — вами же выловленные бревна. И ничейными эти бревна тоже не стали. Вы только приплавили их, а хозяин тут как тут! Так было?
— Так.
— Но если бы хозяина на берегу не оказалось, если бы лесхоз не стал в спешном порядке разыскивать лес, вы бы эти бревна продали первому желающему их купить. Верно?
— Верно.
— Что же получается? Факт хищения налицо. Но похищенное вы не успели сбыть: вас поймал с поличным хозяин бревен.
Дима насупился.
— Я понимаю, вас коробит терминология. Но вещи надо называть своими именами. Если бы, отправляясь на озеро, вы сказали: я пошел воровать бревна, очень вероятно, что вы отказались бы от задуманного. Но в обиходе вы заменили слово «воровать» словом «отлавливать», и сразу создалась видимость безобидности. Однако суть дела от этого не изменилась. Вы хорошо меня поняли?
— Да вроде бы понял. В общем, пусть лес с разбитых плотов плавает по озеру, пока не утонет, пусть моторки переворачиваются на топляках, люди гибнут — у нас каждый год из-за таких бревен люди тонут, пусть рыба от древесной гнили дохнет, но бревна, топляки эти, трогать не смей. Так?
— Напрасно вы так, с издевкой…— с сожалением произнесла следователь’.— Вы — неглупый парень и отлично понимаете, что, поскольку похищенный лес полностью добровольно сдали, суд вас, конечно, оправдает. . Но мой совет: впредь не занимайтесь таким промыслом.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ
