— И чего мы сюда приперлись? Зачем? — сыпал скороговоркой Пешка.— Айдате к берегу. Вечером клев здоровый на Каме.
Нас пятеро: Ларчик, Мотька, Сурок, Пешка и я — Морячок. Мы — беспризорники, и в том 1919 году бродили по Северному Кавказу, по побережью Каспия, в дельте Волги, а потом, в последние дни июля, добрались на берега Камы.
Кручами, скальными отрогами стоял правый берег над просторами могучей реки. Вековые сосны, ели, сибирский кедр сторожили покой этих мест. И деревья там, в вышине, тихо гудели, разговаривая с ветром. Внизу же, среди медно-красных стволов-великанов, почти тихо. Мы собирали грибы, ягоды и неторопливо спускались к Каме. Завечерело.
Сурок и Пешка собирают сушняк для костра, а я и Ларчик сбежали к воде, вытянули кукан, на котором трепыхались пойманные еще утром окуни и лещи. Вскоре мы уже поджаривали их на камнях, в костре, предварительно обернув в большие листья.
Совсем стемнело. Лес затихал, его охватывал сон. Ночь, северная, весьма светлая против наших южных, разбрасывала над всем видимым свой беззвездный, цвета чеканного серебра, полог.
…Мы не поняли, что это. Вскочив с земли, протирая глаза и не веря им, смотрели на тот берег. Удивленные, чуть испуганные…
Там, где вечером пристал пароход, полыхало большое-большое красное пламя, а над ним взошла звезда — большая, пятиконечная, тоже кроваво-красная.
— Пожар! Пароход горит! — первым вышел из столбняка Пешка. У него, вообще, всегда и на все была быстрая реакция.
— А звезда к чему?.. Откуда?..— неуверенно вопрошая, вставил слово Сурок.
Рассудительный, как обычно, Ларчик сказал:
— Если бы пожар, крики бы были. Давайте сплаваем туда, посмотрим.
Суетясь, подталкивая, торопя друг друга, быстро сбежали к лодчонке.
Пароход стоял освещенный рядами электролампочек, зажженных на первой и второй палубах. На верхней, теперь мы четко видели, буйно бились, колыхались, наверное, вздуваемые от вентилятора, языки красных полотнищ, подсвеченных снизу, а над всем этим сияла, пылала пятиконечная красная звезда! По сходням поднимались на баржу, окрашенную в ярко-красный цвет и стоящую у самого берега, перед пароходом, группы людей. Ринулся туда и Пешка, а через десяток минут, запыхавшийся, взбудораженный, выложил ворох новостей:
— Во дело, братва! От самого Ленина пароход! «Красная звезда» прозывается. С ним баржа — красная, без названием. Это все игитационные корабли. Всякие там бумажки красивые развешаны. «Роста» называется.— Пешка сделал ударение на «а». Но мы ведь не знали, что это такое и как надо правильно сказать.
А дружок наш сыпал щедро всем, что успел узнать:
— Еще кину на тряпку белую-белую, большущую такую, высвечивают. И еще оркестр из медных труб. Пошли скорее…
Мы протиснулись на баржу, а потом на пароход. Поразила чистота на палубах, в коридорах и салонах, украшенных плакатами, лозунгами, картинами.
Простые в обращении и вежливые «товарищи большевики антилегенты», как определил их Пешка, приглашали крестьян и крестьянок:
— Проходите, проходите! В салоне на носу можете прослушать беседу «Что такое Советская власть», а через несколько минут в кормовом зале выступит товарищ командир и расскажете Красной Армии и текущем моменте…
Мы посмотрели кинокартину о боях Красной Армии с кайзеровскими войсками на Украине и с полчищами Антанты на Черноморье. После сеанса оказались близ крутолобого, плотно сложенного человека в косоворотке.
— Этот дяденька тоже от Ленина. Молотов фамилия,— шептал нам всезнающий Пешка.
— Пароход наш «Красная звезда» — агитационный, — говорил Молотов.— Он направлен Центральным Комитетом, по предложению товарища Ленина, в районы Камы, Волги, всего Поволжья, которые недавно еще стонали под властью белогвардейских банд. Раньше назывался «Антон Чехов», теперь «Красная звезда». Это символ нашей власти, нашей революции.
— Среди большевиков,— продолжил речь крутолобый,— которые ведут на пароходе всю агитационно-пропагандистскую работу, находится друг и жена товарища Ленина— Надежда Константиновна Крупская. Сегодня она немного нездорова. Завтра же обязательно будет беседовать со всеми.
…Она стояла среди жителей Николо-Березовки и окрестных деревень. Люди собрались на берегу у стоянки парохода. Надежда Константиновна была в длинной, почти до ступней, юбке в черно-белую мелкую клеточку и в жакете такой же расцветки.
За давностью лет уже не передать в точности ее речь, но запомнилось, что она обращалась преимущественно к крестьянкам, призывая их шире приобщаться к жизни общества, к делам государства, быть на одной ноге с мужчинами, иметь одинаковые с ними права.
Раздались голоса:
— А как же там товарищ Ленин живет? Как здоровье его? Низкий поклон ему, Ильичу, от нас, крестьян камских, передайте, Надежда Константиновна!
— Тетенька! А, тетенька! То есть Надежда Константиновна, а какой он, Ленин? Вот бы повстречаться, познакомиться, поговорить!— и наш Пешка, коснувшись руки Крупской, посмотрел на нее взглядом, полным детской непосредственности и честности.
— А откуда ты, малыш? — спросила Крупская, заметив необычное одеяние паренька. Оно ведь очень отличалось от одежды крестьянских ребят…
— Да мы здесь с товарищами,— Пешка смутился.— Беспризорники мы, с Каспийского моря приехали.
Надежда Константиновна погладила его по голове.
— Трудно живется, милый? А где родители? Есть они у тебя?
Пешка опустил глаза, а Крупская что-то тихо сказала одному из своих спутников.
…Вечером, вымытые под душем с мылом, переодетые, подстриженные, мы были в каюте у Крупской. Она подробно расспросила о нашем житье-бытье. И в глазах ее мы видели и грусть, и любовь, и боль.
— Как же вы — совсем дети, а на войне побывали, в бою, под пулями?
— Мы же только патроны подносили да раненых вытаскивали, Надежда Константиновна! Так что совсем не страшно! — успокаивал ее Пешка.
— Нет, страшно, товарищ Крупская! Не верьте ему. И вся жизнь наша в беспризорщине страшна, жестока! — четко, как отрезал, сказал Ларчик.
— Да, страшно. Иногда невмоготу! Когда бьют, например,— вставил Сурок.
— Конечно, страшно! Я понимаю, милые мои дети,— Крупская вздохнула.
Позже Крупская, Молотов и еще двое товарищей рассказывали нам о Москве, Ленине, о жизни, которая скоро наступит.
На другой день «Красная звезда» уходила на Сарапул. И хотя нас, чистых, приодетых, уже мало похожих на беспризорников, поручили заботам местного ревкома, мы взгрустнули. Тепло человеческих душ, коммунистов с «Красной звезды», простая забота взрослых товарищей о нас, диких ребятах с беспризорных путей, сразу приручили нас. Мы к ним как-то привыкли, что ли, а Крупскую, может быть, и полюбили — по-детски, как мать…
И поныне та далекая встреча помнится мне.
