Остановка

Ночью движение прекратилось. Бронеходы медленно тормозили, зарываясь гусеницами в песок. Что-то случилось в середине, там, где плотной толпой двигался народ со своими повозками и тюками с барахлом.
В свете фар нашей машины был виден широкий темный корпус предыдущего бронехода с габаритными огнями. Я приподнял крышку люка, подавшуюся со скрипом. Песок влетел в кабину вместе с ветром. Черный воздух и беззвездное небо были холодны.
Чем больше мы стояли, тем больше чувствовали бесполезность всего этого предприятия: так нам бесконечно придется двигаться, убегая от внезапно активизировавшихся слепых сил природы. На нас ползли огромные массы сыпучего рыхлого песка, заносящие все на своем пути. Когда прекратится наше бегство? Не раньше, чем песок остановится. Когда песок остановится? Этого никто не знал.
— Захлопни люк. Дует,— сказал Хаскинс. .
Я опустил крышку люка и посмотрел на него. Он скорчился в углу кабины, втянув голову в плечи. Уставшие руки он все еще держал на рычагах управления.
Застряли надолго. Из машин выпрыгивали люди, собирались кучками, переговаривались, курили. Кое-кто пошел узнать, что случилось.
Я выключил фары. Светились только зеленью стрелки на приборной доске. Хаскинс выглядел очень утомленным, похудевшим, Я привык видеть его все время в работе, в действии и только теперь, когда произошла вынужденная остановка, по-настоящему понял, каких усилий стоило ему так держаться. Темнота в машине позволила ему расслабиться.
Было тихо, только ветер с песком бился о стекла да фырчали невыключенные двигатели. Впереди все пространство загораживал бронеход, он стоял, как стена, перед нами — великолепная, что ни говори, машина, отлично приспособленная к условиям песчаной пустыни, тяжелая, массивная, внушающая спокойную уверенность… Всему мешала остановка. Такие сильные, такие мощные, такие надежные бронеходы оказывались игрушкой обстоятельств. Мы двигались по приказу через пустыню, сопровождая группу местных кочевников, так же, как мы, уходящих от песка. Все было ясно и просто, Хаскинс не отрывался от управления, мы зверски уставали, мы боролись с песком и ветром; чередуясь, выезжали вперед и направляли движение, прокладывая дорогу в песке, снова отъезжали назад на уже проторенный путь, вызывали по радио базу и получали приказ: двигаться, двигаться, двигаться…
Мы остановились. И сразу почувствовали пустоту песков, их томящую протяженность. В сознание ворвались сомнения. Откуда они брались? Мне подумалось, что наше покорение планеты сводится к бегству от песков: все эти постоянные перемещения основных баз с места на место, долгие переходы через пустыни только подчеркивали нашу беззащитность. Говорили, будто бы мы помогаем местным жителям,— но ведь они как кочевали, так и кочуют. Разве только впереди и сзади убогих повозок, запряженных песчаными ослами особо выносливой породы, теперь ползут, переваливаясь, бронеходы. Сильные, мощные, надежные…
Мы заняли пустыню. Приняли ее такой, как она есть. С невежественными кочевниками-аборигенами, безводную, необжитую, с небогатой фауной и флорой, с сотнями тысяч километров однообразных песчаных равнин. Теперь мы изменим ее. Построим города, научим жить в них  аборигенов, откроем для них заводы, школы, больницы, добудем воду, посадим деревья, остановим песок…
Мы все это сделаем. Только вот когда? Приезжая сюда, я думал, что наши машины понадобятся максимум на несколько месяцев: нужно было основать первые две-три базы, проложить главные дороги — а дальше придут строители, инженеры, мелиораторы, агротехники…
Не получилось. Места, которые мы выбирали для баз, были удобны, пески — неподвижны. Но стоило хоть немного обжиться, обосноваться, привыкнуть, как песок активизировался. Громадные массы кремнезема приходили в движение, грозя похоронить под собой базу. Приходилось спешно сниматься с места, снова мотаться по пустыне в поисках подходящего уголка. Находили новый участок, где песок точно уж был неподвижен, закреплен длинными корнями корявых кустов… И снова песок приходил в ярость, снова надвигались сыпучие волны, и мы опять эвакуировали базу. Сейчас она располагалась в трехстах километрах к востоку — еще каких-нибудь пять часов езды с обычной скоростью, нет, не пять, я забываю, что мы не одни, с повозками нам понадобится около двух суток. Да еще остановка. Восемь бронеходов передового отряда торчали в песке, не трогаясь с места, уже… двадцать пять минут. Когда двигались, было легче. Хотя мы и злились, что приходится бежать от песка, все же мы были заняты мы работали, не вылезая из машин сутками. Мы страстно желали закрепиться и поэтому двигались. Мы хотели бы остановиться. Но, ясное дело, не так, как сейчас.
Бронеходы стояли. Томительно тянулось время. Дул ветер, и сыпался песок. Хаскинс вдруг грустно и жалобно замычал себе под нос, явно полагая, что поет. Я не мог уловить мелодию. Покосился на него. Откинувшись в водительском кресле, полуприкрыв глаза, он разнеженно стонал. Заунывная песня как нельзя больше подходила к обстоятельствам: воет ветер с песком— и врет Хаскинс. У меня сразу заболели уши. Не столько от ветра, сколько от Хаскинса.
Я сказал негромко:
— Хас-скинс! Пр-рекратить!
Он открыл глаза и удивленно посмотрел на меня. Он никак не ожидал, что мой приказ может относиться к сфере его личных интересов и поступков, касаться способов его самовыражения. Я был его командиром, а он моим подчиненным — что да, то да, но еще ни разу я не делал ему замечаний по поведению… прямо как в школе. Он понял это и обиделся. Я не мог запретить ему петь и не должен был запрещать.
Оставалось теперь только постараться не допустить разлада.
— Слушай, Хаскинс,— сказал я,— а что это ты пел?
Я не ожидал, что он ответит. Но, видимо, он не сильно обиделся.
— Это наша песня, из дома… Танго. «Девушки среди роз, девушки в весеннем саду…» — пропел он.
Я расхохотался. Хаскинс тоже.
— Здорово я фальшивлю? — спросил он.
— Еще как! — смеясь, подтвердил я.— Можно подумать, что ты брал уроки музыки у котов в разгар сезона. Очень похоже.
— Нам намного легче,— вдруг сказал Хаскинс.— Я насчет местных,— пояснил он.— Понимаешь, мы с тобой сейчас сидим, разговариваем, шутим. У нас есть, что вспомнить, хотя бы тот же сад… А они никогда в жизни не видели ничего, кроме песка. Песок, песок и еще раз песок. Все время. Я бы не смог так.
Мне вдруг вспомнилось море. Может быть, по контрасту. Вода, вода и еще раз вода, серая, плотная, с нависающими над ней тучами. Зимнее море, отлив, широкая полоса обнажившихся бурых ламинарий и соленый ветер, ерошащий белые перья на грудке кулика-ходулочника, разгуливающего по отмели в поисках моллюсков. Я с биноклем лежу на скале и наблюдаю. Штормит. Шум волн и песчаная отмель. Тьфу, опять песчаная… Странное дело… Может быть, мы устали. И не может быть, а точно устали. Но мы должны выполнить- свою задачу, невзирая ни на какие остановки и ни на какие воспоминания.
Запищал зуммер вызова. Я включил передатчик.
— Экипаж «Б-06» на приеме.
— Вуперс, Хаскинс, как у вас, в порядке? Хаскинс обрадованно спросил:
— Поехали, да?
— Это Баггинс,— объяснил я Хаскинсу.— Спрашивает, все ли нормально.
— Скажи ему, чтобы не лез с пустяками. Черт, я думал, поехали…
— Хаскинс говорит, чтобы ты не лез с пустяками!
— Это не пустяки,— ответил Баггинс.— Знаешь, почему стоим? Там у одной повозки осел ногу сломал, что ли. Мы им предложили разгрузиться, переложить поклажу на другие повозки, а осла бросить, так нет, не хотят. Собрались сидеть и ждать, пока осел не выздоровеет. Может, ты его посмотришь? Может, и не нога вовсе, а так что-нибудь, упрямится, ведь они, ослы, упрямые, а? Посмотрел бы ты. Посмотришь?
— Ладно,— сказал я.— Посмотрю. Поехали, Хаскинс.
Бронеход, взревев, мощно рванул с места. Через минуту мы уже тормозили у груды скопившихся повозок. Я вылез из машины и увидел Баггинса, Гатчинса и других наших, стоящих возле одной из ветхих колымаг. Я побежал к ним, проваливаясь в песке и закрывая лицо от ветра.
Песчаный осел — крупное выносливое животное, похожее скорее на кулана, чем на осла: жесткая короткая грива, мускулистое туловище с острым хребтом и мосластыми крепкими ногами, злобный характер. Ослы эти в диком состоянии теперь не встречаются. Очевидно, их далекие предки бродили по этим равнинам, тогда еще занятым лесостепью. Песок начал наступать позднее, неприспособленные особи вымирали, и неизвестно, сохранились ли бы песчаные ослы сейчас, если б в то далекое время люди не начали их приручать. До сих пор в сказаниях аборигенов упоминаются быстрые, как ветер, дикие животные, которых ловили храбрые охотники, подкрадываясь к водопоям…
Я подошел к повозке вплотную и увидел лежащего на песке осла. По пятнистому крупу пробегала дрожь, в глазах стояла тоска. Я наклонился над ним и успокаивающе похлопал по напряженной шее. Осел потянулся зубами — укусить. Один из кочевников коротко крикнул, и осел замер, покорно позволив мне осмотреть его.
Передняя нога была сломана, причем безнадежно— я не был уверен, способна ли она срастись даже при наличии квалифицированной помощи… Лучше всего было бы его пристрелить. Я так и сказал Баггинсу, ощущая некоторую неловкость. Как было бы хорошо, если бы осел просто-напросто упрямился!
Баггинс помрачнел, но все же пустился в переговоры с хозяином осла. Тот покорно выслушал его, посовещался со своими и согласился. Мы были уверены, что он скажет «нет», слишком большое богатство для кочевой семьи — песчаный осел. И вообще, непонятно было, как люди, более получаса спорившие о том, как быть, вдруг в одно мгновение пришли к полному согласию. Мне показалось, что здесь что-то не так, и я снова спросил у хозяина осла, понял ли он нас и согласен ли пристрелить животное. Тот покорно закивал.
Я оглянулся на Хаскинса. Он молча пожал плечами. Я вытащил пистолет и вновь подошел к ослу. Выстрел прервал его страдания. Широкие уши чуть дрогнули, длинные ноги проскребли по песку, и все кончилось.
Осталось неприятное чувство, которое, я надеялся, пройдет на базе, незаметно улетучится, когда ребята примутся рассказывать встречному и поперечному, что произошло, и я услышу о своем поступке со стороны. Вот уж — событие… Может быть, только я так остро переживаю? Я посмотрел вокруг. Нет, ребята тоже вроде примолкли. Только Баггинс, с серым от пыли лицом, казался невозмутимо спокойным. Что ему гибель животного, если раньше он видывал и смерть человека, старина Баггинс… И он отвечал за нас. Он оглядел всех, потом вдруг заторопился и стал прикидывать, как прицепить буксирный трос к злополучной повозке. Хаскинс с сомнением посмотрел на манипуляции Баггинса с тросом и сказал: «Не стоит. Она ведь рассыплется». Хозяин повозки закивал. Тогда мы приготовились вмиг перекинуть его вещи на рядом стоящие возки, но он заупрямился. Мы дружно насели на него с убеждениями, Баггинс в нетерпении совал ему под нос свои часы, стучал по циферблату и быстро-быстро кричал поместному, постепенно начиная нервничать. А старину Баггинса не так-то просто вывести из себя.
Абориген вдруг с достоинством отступил назад от группы наших шумно негодующих ребят и отряхнул свою полосатую хламиду. Потом сказал — и то, что он сообщил, поразило нас, как громом:
— Я знал, как решит начальник. Поэтому я послал в деревню за другим ослом. Пара-пара часов, и он приедет.
Некоторое время мы стояли, точно в столбняке. Мало того, что мы оставались здесь еще на пару-другую часов, это ерунда… но ведь мог погибнуть человек, который, пользуясь суматохой, незаметно покинул группу. Теперь он находится где-то в пустыне, в радиусе примерно с километр, ничего себе диапазон для поисков, когда вокруг буря и песок словно взбесились…
— Вот что,— сказал Баггинс.— Сделаем так. Мы больше ждать не можем: воды в обрез, только до базы. Мы поедем. Весь караван пойдет,— он окинул взглядом толпу кочевников.— Скоро поднимется настоящий ураган, и надо помнить, что мы не застрахованы от случайностей. Но бросать здесь человека тоже нельзя. Того, кто ушел, нужно искать или ждать. Поэтому здесь останется бронеход, ну, скажем… Вуперса.
Мы с Хаскинсом переглянулись. Нам вовсе не улыбалось торчать здесь. Но поступить по-другому было невозможно. Все было правильно.
— Вы подождете два часа,— обратился к нам Баггинс,— а затем начнете поиск. Если все будет нормально, двигайтесь тихим ходом к базе. Как только мы доедем и отдохнем немного, несколько машин вернутся сюда вам на помощь. Пока на базе ни одного свободного экипажа, а то можно было бы вызвать машины для поиска прямо сейчас… Связь с нами, как обычно. Желаю успеха.
Он скомандовал ребятам, те немедленно направились к машинам. Почти одновременно зажглись фары, свет их пошел выхватывать пятнами из мрака песчаные холмы. Один за другим трогались с места головные бронеходы, за ними с криками и хлопаньем кнутов потянулся отряд аборигенов. Колонну замыкали три машины, ребята из последней помахали нам и что-то крикнули, но из-за шума двигателей слов нельзя было разобрать.
Хозяин повозки стоял возле своих вещей и смотрел, как и мы, вслед уходящим бронеходам. Потом повернулся к нам с улыбкой доверия на лице.
— Скоро поедем. Пусть начальник не волнуется. Но для волнения были все основания. Неизвестно, что с человеком, который теперь в пути.
И неизвестно еще, благополучно ли он получит своего осла, да если и получит, то и это вовсе не гарантия хорошего конца. Не гарантия.
— Кто пошел за ослом? — грозно спросил я.
— Жена моя пошла.
— Но почему?! — вышел из себя Хаскинс.— Почему ты сам не пошел?
— Жене осла по-хорошему дадут,— невозмутимо ответил абориген.
Я вдруг понял, что значит: «биться лбом об стену». Я ощутил с негодованием вопиющую несуразность жизненной логики кочевников, основанной, однако, на вековом опыте выживания  в условиях пустынь. Главное в том, подумал я, что ни один из нас не совершил бы такого поступка. И еще в том, что я должен, обязан понять человека независимо от своих личных представлений о целесообразном и нецелесообразном, о допустимом и недопустимом. И принять единственно правильное решение.
Хаскинс сказал, что нужно немедленно ехать на поиски. Я прикинул, сколько у нас шансов не найти женщину, а повозку — потерять, и отказался. Хаскинс вспылил: «Ты понимаешь, ведь она может погибнуть!» А я словно заразился спокойствием аборигена, который укладывался на ночлег в своей повозке, как ни в чем не бывало. Я спросил у него, уверен ли он, что жена скоро вернется. Он, казалось, был удивлен. Конечно, вернется. Как это его жена посмеет не вернуться!
— С каким удовольствием…— мрачно начал Хаскинс, напрягая руки, но я поспешил остановить его. Не хватало мне еще такой ссоры!
— Мы выедем с рассветом. Через два часа. И никаких возражений, Хаскинс! Если она не вернется к назначенному сроку, только тогда мы должны будем начать поиск. Это приказ Баггинса. Все.
Мне легче всего было сослаться на Баггинса. Залезая в бронеход, чтобы немного поспать, я вдруг подумал, что Баггинс, возможно, поехал бы. Ведь он совершенно не рассчитывал, привыкнув иметь дело с такими молодцами, как мы, что в бурю, в вихри песка и темноту кочевник пошлет именно женщину, слабое существо. Это просто не пришло бы Баггинсу в голову, и свое решение он принимал, исходя из того, что ушел все-таки мужчина, который сумеет за себя постоять. Получалось, что , я не прав. Мне следовало сейчас мчаться на ее поиски. Но, в конце концов, два часа ничего не меняют, а я чертовски хотел спать. Хаскинс остался торчать снаружи. Он о чем-то разговаривал с аборигеном. Было видно, что он собирается ждать вот так все два часа. Железный парень, подумал я с уважением и тут же уснул. Сквозь сон я слышал, как в машину наконец-то сел Хаскинс, сказал, ни к кому специально не обращаясь: «Надо ехать»,— повозился и притих в углу. Окончательно засыпая, я еще подумал о женщине, но вместо  того, чтобы волноваться, ощутил вдруг уверенность, что все будет в порядке, и поэтому уснул крепко.
Разбудил меня крик Хаскинса:
— Приехала! Слышишь, Вуперс,— растолкал он меня,— она приехала! Приехала же!
Я открыл глаза и сразу зажмурился от солнца, бьющего в лобовое стекло. Прямо перед бронеходом стояла молодая женщина в синем балахоне с капюшоном, защищавшим от ветра. Она смеялась, смотрела на нас и смеялась. Я открыл дверцу, собираясь отчитать ее, но гнев мой совершенно прошел, едва я выскочил под освежающий утренний ветер и увидел, как улыбается ее юное лицо. Новый осел уже стоял, впряженный в повозку, и недовольно прядал ушами.
— А ведь она привела осла из какой-то деревни,— вдруг сказал Хаскинс.— Неужели там кто-то остался?
Из этих мест все уходили, спасаясь от песка. Мысль Хаскинса показалась мне сначала нелепой, но потом я понял, что он прав. Где-то ведь она взяла осла, значит, кто-то еще оставался здесь, поблизости, в то время как местность медленно заносилась песком. Здесь опасно было находиться, а в селении кто-то жил, и спокойно держал ослов, и спокойно наблюдал надвигающиеся сыпучие пески, не трогаясь с насиженного места. Я насторожился,
— Слушай, девочка, а где ты взяла осла? — спросил я у нее, уже чувствуя, что ввязываюсь в нехорошую историю.
В душе я надеялся, что она ответит примерно так: «тут их целое стадо пасется, и совсем ничьи…» — настолько мысль об оставшихся людях была мне неприятна. Но, конечно, я уже понимал, что люди остались.
— Здесь, во-он там,— она показала рукой,— живет один старик. Он говорит, что песок живой, и не боится его, Как только песок подойдет к дому, он с ним поговорит, и песок посыплется обратно в дыру, из которой вылез.
— В дыру? — озадаченно спросил я.
— Ну, в нору…
— Ты что-нибудь понял, Хаскинс? — сказал я.
— Я понял, что мы должны найти этого старикана и увезти его отсюда. А дыра там, понимаешь, или нора, мне совершенно все разно.
— А эти? — показал я на кочевников.
— Они доедут сами,— безапелляционно заявил Хаскинс.— Вызови базу, пусть их встречают, наверное, уже есть свободные машины.
Я вернулся в бронеход и вызвал Баггинса. Его голос был хриплым и злым: они попали в самую бурю, до базы еще ехать и ехать, а продвигаются они очень медленно. Но два бронехода с базы уже посланы к нам, так что все в порядке.
Я рассказал ему про старика. Он тихонько выругался, а потом приказал немедленно ехать за ни ал, забрать со всеми пожитками и расспросить хорошенько, что это за «живой» песок.
— Понял,— ответил я и махнул Хаскинсу,
Тот проводил взглядом медленно удалявшуюся повозку и полез в машину. Запуская двигатель, довольно замурлыкал.
Кончилась остановка, подумал я.
Через десять минут мы уже разыскали жалкую лачужку, полускрытую среди песчаных холмов. Старик вышел на шум мотора, приставил руку к глазам. Заметив нас, растерянно затоптался на месте, но быстро успокоился, оперся на палку и принялся с любопытством рассматривать. Он был очень старый и очень худой, одежда висела на нем мешком, кожа на лице и руках была бурой и иссеченной мелкими шрамами — следами от ударов песчинок. В глазах его светилось беспокойство, но внешне старик никак его не проявлял, стоял в непринужденной позе и был готов ко всему.
Мы подошли, и Хаскинс начал с места в карьер:
— Зачем остался здесь? Надо было идти вместе с женщиной. Мы приехали, чтобы тебя забрать. Нужно уходить в безопасное место. Собирайся.
Старик молчал. Он медленно соображал что-то свое, шевеля губами. По всему было видно, что он не понял Хаскинса.
— Куда уезжать? Зачем уезжать? — наконец спросил он.
— Все люди уходят от песка,— ответил я.— Женщина взяла осла, чтобы уехать. Она сказала, что ты остался. Ты не должен оставаться, а должен ехать. Сейчас ты поедешь с нами туда, где песок спокойный. А здесь все засыплет…
— Песок, живой,— сказал старик.— Он меня послушает. Он не станет меня трогать. Это вы разрыли его нору и разозлили. А меня он не тронет. Я давно здесь живу. И никогда песок меня не трогал.
Мы с Хаскинсом переглянулись. Со стариком явно было не договориться, и я потерял терпение. Я зачерпнул ладонью горсть песка и сунул под нос старику:
— Смотри! Где же он живой? Где?
Старик покачал головой.
— Песок, который внутри, живой.
— Слыхал я сказки о силикатовой жизни, но чтобы такое…— сказал мне Хаскинс тихонько. Он почему-то развеселился.
— А как же,— сказал старик.— Который внутри, он живой, и он, живой, лезет вверх. Из дыры,— добавил он.
— Погоди-ка,— сказал Хаскинс.— Который внутри, говоришь? А вдруг он о трепеле, а?
…Песок был кристаллический — и был песок аморфный. Аморфный, или трепел, более древний, залегал глубоко под поверхностью обычного кристаллического кремнезема, так глубоко, что его даже не сразу обнаружили. Трепел образовался из органических остатков местных растений, для внутреннего строения которых было характерно отложение оксида кремния в стебле и листьях. Вероятно, для прочности. Растения постепенно вымирали, так как климат становился более сухим, а их стебли сгнивали, кремнезем откладывался в почве и там, на глубине нескольких метров, образовал слой аморфного трепела, занесенного сверху обычным песком. Интересно, что здешний трепел был почти аналогичен земному, образованному из наслоений скелетов некоторых древних диатомей. Почти, но не совсем. Эта бурая текучая масса поляризовалась в электрическом поле и довольно легко деформировалась. Деформировалась и текла в направлении движения отрицательных зарядов. И теперь Хаскинс подумал о местном трепеле как о возможной причине движения песка, и я понял, к чему он клонит, похоже, он свихнулся вместе со стариком, ведь трепел был глубоко и никак не мог влиять на процессы, происходящие на поверхности, возможно, целиком под действием ветра. Да к тому же здесь не было электрического поля.
А Хаскинс был уверен, что напал на след. Он принялся взахлеб расспрашивать старика о «живом» песке. Я же отошел в сторонку и молча ждал, пока они наговорятся,
— А где дыра, ты можешь показать? — лихорадочно вопрошал Хаскинс.— Можешь, а? Слушай, Вуперс,— обратился он ко мне,— понимаешь, я думаю, если эта дыра глубокая, то аморфный песок выходит там на поверхность, а если он на поверхности, то еще неизвестно, что с ним происходит. Давай поедем, посмотрим?
— Не глупи, Хаскинс! В лучшем случае, это легенда. Я вовсе не намерен искать какую-то там дыру, когда у нас есть конкретное задание — доставить старика в безопасное место. В конце концов, командую здесь я.
— Много тут всяких командует…— ворчливо сказал Хаскинс.— Ночью командовал-командовал, теперь опять. Нет уж, хватит.
— Как ты со мной разговариваешь? — заорал я.— Смирно!
И опять мне стало неприятно, как в прошлый раз… Поймав себя на этом, я решил согласиться с Хаскинсом.
— Хорошо. Я проверю, что это за дыра. Проверю, потому что спорить с тобой бесполезно. Но на базе я подам рапорт Баггинсу, пусть с тобой разбирается.
— Ладно, Вуперс, кончай ты выделываться,— просто сказал Хаскинс. И посмотрел на меня.
Не люблю, когда на меня так смотрят. Но старик стоял здесь же, рядом, и при нем орать на Хаскинса мне больше не хотелось. Я демонстративно повернулся к нему спиной.
— Где твоя дыра? — спросил я старика.
— Прямо за солнцем поезжай, быстро приедешь.
И не моя это дыра вовсе,— с достоинством сказал старик.— Вы ее разрыли, и песок полез наверх. Сам бы он не полез, даром что живой.
— Послушай,— тронул меня за плечо Хаскинс.— Ведь наши как раз там искали воду. И дыра — это, наверное, скважина?
— Проверим,— сказал я. И подумал: может быть, Хаскинс прав? Тогда какой же я идиот! Ведь если он прав, то мы найдем причину движения песка и сможем наконец его остановить. Сможем остановить песок!
— Поехали. — сказал я.— Ты, старик, собирайся. Сейчас мы вернемся и заберем тебя.
— Заберите оттуда свою дыру,— буркнул старик.— Ходят тут всякие…
Не слушая его больше, я бегом бросился к машине. Хаскинс уже сидел в водительском кресле. Он заговорщически подмигнул мне. Не злопамятный он парень, это хорошо. А уж не пользуюсь ли я этим? Впрочем, командир всегда прав…
Бронеход тяжело урчал, увязая гусеницами. Песок двигался прямо нам навстречу и, может быт*ь, именно от пресловутой «дыры». Хаскинс гнал машину. Его глаза нетерпеливо блестели. Поднявшись на склон, мы внизу, в долине, заметили то, что искали. Хаскинс остановил бронеход, и мы вышли. Он вытащил бинокль, вгляделся, понимающе свистнул и передал бинокль мне.
«Дыра» была не дыра и не нора, а скорее воронка с высокими краями. И располагалась она как раз там, где пробурили пробную скважину. Воды там не нашли, хотя теперь, принюхиваясь, я чувствовал запах ржавчины. Я понял, что так пахнет трепел. Наши ребята вызвали джинна из бутылки. Песок по краям воронки волновался,* было видно, как концентрическими кругами от ямы рассыпаются его струйки; несомненно, источник активности был скрыт там, внутри.
— Что я говорил! — сказал Хаскинс. Он хлопнул себя по коленям.— Вот влипли, а? Выходит, сами себе работу задаем! Приезжаем, разбиваем базу, все хорошо, ищем воду, бурим скважину — и на тебе! Ребятам скажи, они ведь со злости заплачут, честное слово! И все потому, что сначала делаем, потом уже начинаем думать. Мы здесь действуем по стереотипу, как у себя дома, и никакой сукин кот ученый ни в чем не разобрался — песок и песок себе! А вот оно как получилось! Боком! — орал Хаскинс.— Ну, теперь все! Теперь-то мы поняли!
— Ничего мы не поняли,— сказал я.— Неужели от того, что трепел попадает на поверхность, остальной песок как-то активизируется?
— А почему нет? Ведь трепел попадает на свет, понимаешь? И поляризуется, чуешь, Вуперс? Он начинает двигаться, и теперь движется, смотри!
Он взял горсть песка и показал мне. Среди мелких зерен кварца проглядывали бурые аморфные чешуйки. Под действием света трепел лез на поверхность, смешивался с обычным песком и, двигаясь сам, двигал и его. По всем направлениям от нашей скважины.
Воронка медленно расширялась. Чем больше песка попадало на поверхность, тем больше активизировались внутренние слои. Нужно было немедленно прекратить доступ света внутрь воронки. Я прикинул размеры: ничего себе… Забросать песком, зарыть? Он тут же расползется. Вернее всего будет залить яму цементом, но где его сейчас взять?
Хаскинс, будто угадав мои мысли, полез в машину.
— Так ведь не зарыть, Хаскинс? — удивленно сказал я.
— Не зарыть,— согласился он, хлопнул дверцей и рванул машину с холма вниз. И тут я понял, что он задумал.
— Не смей! — закричал я.
Я бросился за ним.
Конечно, я не догнал бронеход. Песок из-под гусениц летел мне в лицо, я задыхался, но все же бежал за ним, как будто мог остановить. Словно в фантастическом сне я увидел, как бронеход приблизился к краю воронки, завис на мгновение и рухнул точно в центр, закупорив ее, как пробка. Хаскинс успел выпрыгнуть. Когда я подбежал, он лежал на песке.
— Хаскинс, Хаскинс! — только и мог сказать я.
Он медленно поднялся. Правая щека была рассечена дверцей, он молча вытирал кровь и улыбался.
— Хаскинс!!
— Мы его остановили, Вуперс! — тяжело дыша, сказал он.
— Да ты соображаешь, что угробил машину?! Да ты вообще соображаешь, что ты сделал? Нас теперь не найдут. Я ведь не сообщил никому, что поехал сюда, мы действовали самовольно, это ты понимаешь?
— Ага,— сказал Хаскинс.— До старика мы как-нибудь с тобой сегодня доберемся, а о нем наши знают, И бронеход потом вытащим, не волнуйся. Но ты посмотри, мы же его остановили! Теперь нужно проверить все наши скважины, зацементировать — и будет порядок!
Действительно, края воронки уже замерли. Песок еще рассыпался по долине, но уже гораздо медленнее. И тут я вспомнил про надвигающуюся бурю, о которой говорил Баггинс. Нам следовало торопиться.
Мы быстро пошли обратно. Я злился на Хаскинса, но молчал. Не до того было. Здорово жарило солнце, потом подул этот ветер, и жара сменилась пронизывающим холодом. Мы шли, пока могли. До лачуги старика было еще несколько километров, когда ветер остановил нас. Он вздымал целые кучи песка, который вихрился в воздухе, бил в глаза. Мы остановились и повернулись к ветру спиной.
Хаскинс выплюнул изо рта песок.
— Нехорошо получилось,— сказал он.— И во всем я виноват, так? Но ты тоже перегнул со своей осмотрительностью, и не один раз, скажешь, нет?
Я молчал.
— Чтоб ты понимал!..— не унимался Хаскинс.— Руки у меня чесались, когда ты не поехал за женщиной. И теперь чешутся, когда вижу, какой ты умненький-благоразумненький.
— У нас нет никаких оснований действовать неблагоразумно,— ответил я.— Если мы что-то не учли, недосмотрели, то расхлебывать приходится самим, как видишь. И поэтому я склонен и дальше действовать по приказу, хватит вольницы.
— Ты все еще не понял, что мы остановили песок, действуя вовсе не по приказу? И что любой приказ должен быть соотнесен с обстоятельствами? Был у ребят приказ бурить скважины — бурили. И набурили! Мы здесь не дома. Здесь нужно самим смотреть, что делаешь. И как еще смотреть! — Хаскинс помолчал.— Баггинс меня поймет. И катись ты со своим рапортом…— огорченно закончил он.
Я уже и думать забыл про рапорт. Я понимал, что был неправ. Бывают обстоятельства, когда действуешь по наитию, повинуясь внутреннему чувству, которое одно подсказывает тебе, как поступить. И бывает так, что ты стоишь перед выбором, остановился, застрял и сдуру сделал глупость. Такие парни, как Хаскинс, дают тебе понять, что ты здорово опростоволосился. Думать, думать надо! Только так..,
Сквозь шум ветра донеслось знакомое гудение. Из-за гребня ближнего холма вываливали два бронехода. Они медленно подъезжали к нам.