На поляну обрушиваются громовые раскаты. Это роботы-монтажники топают по жести палуб и винтовых лестниц, спуская на землю контейнеры с оборудованием. Мягко плывут ленты транспортеров, вынося на своих рубчатых резиновых платформах бухты кабеля, затянутые в надувные мешки приборы, капсулы с реагентом, связки стальных труб и полиэтиленовых лотков. Обшивка корабля разъезжается, словно на застежках-молниях, и на траву плавно опускаются огромные пандусы-лепестки. По ним, тяжело грохоча и подпрыгивая на клепке, ползут бульдозеры-нивелировщики, ощетинившиеся серебристыми ножами, рыхлителями и крюками корчевателей. Они скатываются на поляну и тут же принимаются расчищать площадки под трубопроводы и сорбционные установки.
Под опорой пробегает неуклюжий робот-цементировщик. За ним, как паутинка за пауком, разматывается прозрачный шланг растворопровода.
Встряхнув «Альбатрос», бухает первый взрыв, и в воздух взлетает целая роща салатовых деревьев.
«Альбатрос» — звездолет-добытчик класса В. Он напичкан горной техникой и, конечно, не так изящен и стремителен, как субсветовые лайнеры. Это корабль-рудник, единственная цель которого — разработать месторождение, под завязку загрузиться концентратом и доставить груз на транзитную базу. А через несколько месяцев опять приземлиться где-нибудь на Промаксе либо Бергони и снова добывать фосфор, полоний или титан…
Экипаж корабля — это я и мой сменщик Павел. Не сказать, что мы приняли назначение на «Альбатрос» с радостью. В астронавигационной школе мы, как и все, мечтали о далеких созвездиях, подвигах, романтике… Но работа есть работа.
Сейчас у меня свободное время. Пашка принял дежурство и, обложившись банками с апельсиновым соком, засел за пультом управления. Хрустальный фонарик наблюдательной рубки пристроился под самым рассекателем «Альбатроса», и его глаз помигивает в вышине, распуская во все стороны нестерпимо яркие лучики-нити.
Расстегнув ворот рубахи, Пашка сидит в окружении тысяч кнопок, лампочек, экранов и в паре с корабельным компьютером руководит беспокойным воинством роботов и автоматов. Прихлебывает сок, покрикивает в селектор, отдавая команды. На дисплее выстраиваются неоновые очереди дополнительных запросов, и Пашка карандашом-световодом корректирует схему развития рудника.
А я — отдыхаю! Еще полчаса назад, охрипнув под конец, я тоже что-то кричал в микрофоны и выводил на экранах немыслимые малиновые загогулины. А теперь — восемь часов полной свободы!.. Все бы хорошо, да только не представляю я, куда девать такую уйму времени. Так всегда: ждешь, ждешь, ждешь пересменки, а дождешься — и не знаешь, чем себя занять.
Отдых, конечно, начинается в библиотеке. Не потому, что я такой уж страстный библиофил, просто библиотека-—самое тихое место на корабле. Сюда не забежит перегревшийся робот-бурильщик, не придет искать машинное масло тонконогий автоматический перфоратор.
Я полулежу в кресле и смотрю в окно. Лес раскорчеван, снят почвенный слой, намечены контуры будущего карьера. На бетонных постаментах замерли ребристые кубы трансформаторных подстанций. Сейчас начнётся самое интересное.
В корпусе «Альбатроса» открывается широкая ниша, и из ее глубин выползает чудовищный агрегат о четырех роторах, пяти опорах и нескольких дюжинах зубчатых ковшей. Это один из двух наших красавцев экскаваторов. Размером он с хороший многоквартирный дом, но ведь и «Альбатрос» — не карлик: от стабилизаторов до носового рассекателя в нем около пятисот метров!
Зубастая машина выбирается из ниши, подъезжает к краю и… срывается с огромной высоты. У меня, как всегда, замирает сердце. Кажется, еще секунда, и от чудо-экскаватора останется лишь куча сплющенного железа. Но в нужный момент включаются силовые установки, и тысячетонная махина, зависнув в воздухе, плавно опускается на землю. Еще через минуту экскаватор гигантскими шагами выдвигается на контур карьера и приступает к вскрышным работам. Грунт веером вылетает из метателей, образуя высокие зигзагообразные отвалы. Земля мгновенно подсыхает, над кучами стелется плотный молочный туман.
За окном светло-зелеными волнами покачиваются верхушки деревьев. Небо — ярко-синее, с аметистовым отливом по краям. С высоты двухсот метров можно разглядеть вдали бирюзовое море и ветвистую дельту впадающей в него реки. В противоположной стороне узконосый зазубренный вулкан плюется в небо порциями курчавого фиолетового дыма и зажигает на ближнем склоне рубиновую ниточку лавового потока. Солнц — два: одно — маленькое, колючее, иссиня-белое, другое — оранжевое и сочное, как спелая хурдла. Двойные тени оленьими рогами разбегаются по земле, распуская неровные отростки по впадинам и трещинам грунта.
Я здесь уже бывал, тоже с Пашей, года полтора назад. Сейчас у «Альбатроса» четвертый рейс, а тогда был второй, и мы были молодыми, ничего не понимающими стажерами…
Задергиваю шторы и иду к лифту. Восемь часов — это лишь кажется, что много. Не успеешь оглянуться — снова твоя смена, снова вой и скрежет тысяч механизмов. А отдохнуть пока так и не удалось. Но… что может быть лучше прогулки по лесу? Вот именно: ничего! Поэтому я нажимаю кнопку, и кабина проваливается в бездонную шахту.
Экскаватор по самую крышу зарылся в землю, и только воронки транспортеров тянут на поверхность влажный комковатый грунт. Это — бросовая порода. Но почвенный слой невелик, скоро в ковши попадет зеленоватый рудоносный песок. Тогда-то и заработают системы орошения, сбора растворов и сорбции. Наша экспедиция, как и в прошлый раз, добывает редкие элементы — уран, силен, радий — проверенным способом: кучным выщелачиванием.
Я подхожу к опушке и останавливаюсь в удивлении. Из густой, словно шелковой травы вылезли целые семейства пухлых голубых грибов. Они шеренгами вытянулись на границе леса, не углубляясь в него, но и не выходя на солнце. Крепыши! Едва ли не в полметра высотой, один к одному. Их бы на сковородку с маслом, да кто знает, чем закончится подобный эксперимент? Что-то я их раньше не замечал…
А что вообще мы знаем о чужих планетах? Только сухие строки отчетов: цивилизации нет, растительный и животный мир представлены… А чем дышит планета? Разве об этом прочитаешь в отчете? Вот в ветвях мелькнуло что-то серебристое, так ведь без справочника и не определишь, что! Но пока справишься в толстенном талмуде, окажется, что уже поздно. Что-то серебристое взмахнуло крыльями и умчалось в небесную синеву. Использовать чужой мир проще, чем его понимать…
Грибы на ощупь замшевые, податливые. И откуда их столько вывалило?
Вхожу в лес и сразу же ощущаю настоянную на травах прохладу. Неохватные глянцевые стволы свечами поднимаются из подстилки мхов. Кверху они сужаются, разбиваясь на сотни тонких ветвей. Каждый лист окрашен в два цвета: верхняя половина — в зеленый, нижняя — в желтый. Листья играют на ветру, словно блесны в водном потоке.
По стволам деревьев взбираются розовые, похожие на змей лианы. Они одеты в красноватую чешую, кажется, еще секунда — поползут, оживая…
Стена густого подлеска расступается перед маленьким ручейком, и я, по колени забравшись в воду, протискиваюсь в темный живой коридор.
Полумрак скрывает шипы и колючки, они крошечными злыми осами впиваются в руки и шею. Я кричу на кусты сердитым голосом, но продолжаю продираться вперед.
Крупные сизые ягоды раскачиваются на тонких стеблях-пружинках. Я срываю их и горстями отправляю в рот. По справочникам, они не ядовиты.
Ручей вливается в лесное озеро. В темной, почти черной воде скользят быстрые тени.
Сверяюсь с картой и обнаруживаю, что нахожусь всего в получасе ходьбы от карьера предыдущей экспедиции. Во мне просыпается любопытство: как сейчас выглядит то место, где мы с Пашей работали полтора года назад?
Я бегу по веренице светлых полян, на ходу сбивая с лиан соцветия-погремушки.
Вот и знакомая стена золотистого кустарника. Раздвигаю ее и замираю.
Карьера нет! Нет, словно никогда и не было!
Вместо вытянутого языком провала передо мной открывается широкое, поросшее девственным разнотравьем поле. Исчезли бетонные площадки компрессорных станций, траншеи трубопроводов, граненые хребты отвалов. Непонятным образом растворились чугунные сваи и опоры. На небольшой прогалинке, словно издеваясь над моей неосведомленностью, вытянулись три голубых гриба…
Снова достаю карту. Все верно: карьер должен быть именно здесь. Мы не засыпаем горные выработки. Зачем тратить драгоценную энергию, когда специалисты убедительно рассчитали, что за тридцать — сорок лет планета сама затянет раны, превратив провалы в красивые лесные озера?
Нет, я не испуган и даже не очень удивлен. Просто у меня появляется ощущение, что я чего-то не понимаю. Не понимаю того, что, наверное, должен был понять с самого начала.
Пора возвращаться. Я иду к «Альбатросу» и представляю, как удивится Пашка. В свое свободное время и он, конечно, побежит в степь. Его тоже будут пьянить травяные настои, он так же будет проваливаться в норы и падать на зеленую чудо-подушку и он тоже не найдет карьера. Но это его не расстроит, как не расстроило и меня. Неопределенность пугает не всегда.
Экскаватора уже не видно. Он ушел под землю и лишь выстреливает потоками серо-зеленого песка. Бульдозеры сгребают руду в кучи, и к ним журавлиным шагом приближаются суставчатые дождевальное установки. По желтым полиэтиленовым лоткам несутся мутные потоки продуктивных растворов, вливаются в цилиндры сорбционных установок. Отвалы поднялись до небес. Они дымятся, подсыхая на солнце.
Кажется, грибов стало еще больше. Они выстроились, словно на парад, переливаясь всеми оттенками голубого. Может быть, активность грибницы вызвана воздействием паров реагента, стелющихся над отработанными песками? Кто скажет? Может быть, так, а может, и совсем по-другому.
Во мне внезапно просыпается раздражение. Я с силой пинаю ближайший гриб и тут же жалею об этом. Боровик лопается, выпустив облако мелких сиреневых спор. Ветер бросает в лицо невесомую крупу, и я чувствую, как она проникает в легкие.
В голове что-то сдвигается. Кажется, будто полушария мозга начинают наползать друг на друга, сплющивая и сминая мозжечок. Я подношу руки ко лбу и неожиданно отрываюсь от земли. Что-то влечет меня, подталкивает, и я, как воздушный шар, поднимаюсь все выше и выше. Подо мной нет и намека на карьер. Пропали экскаватор, бульдозеры, отвалы «Альбатрос», и только зеленое море трав призывно колышет волнами. Хочется нырнуть в него, пропустить сквозь пальцы шелковистые стебли, вобрать в себя миллионы забытых ароматов, но я продолжаю подниматься все выше и выше. Планета уменьшается, становится с блюдце, а я расту, раздуваюсь, занимая весь космос. Мне тесно во вселенной, во времени, в неисчислимых измерениях. Я не стремлюсь к бесконечности, потому что я сам бесконечность. А планета уменьшается. Она — светящаяся и голубая — уже размером с монету. И тут я обнаруживаю, что это не планета, а чье-то лицо! Оно очень большое, хотя и умещается в булавочной головке. Колпак, крупный нос и кустистые брови… Я всматриваюсь, пытаюсь вытащить его из глубин памяти, и тогда голубая точка пропадает. Сразу наваливается темнота. Я слепну, теряю ощущения и миропонимание, но все равно чувствую, что по-прежнему расту, расту, расту… И вдруг — ВЗРЫВ!!! Я лопаюсь, сдуваюсь и… оказываюсь на опушке леса.
Передо мной сморщенная оболочка гриба и трава, присыпанная фиолетовой пудрой. Надсаженно гудит экскаватор, стальной иглой сверкает «Альбатрос». Забытье на секунду вырвало меня из реальности.
Я обхожу стороной фиолетовое пятно и бреду к «Альбатросу».
Паша сидит в кресле и почему-то ничего не кричит в микрофон. Пирамидой громоздятся нераспечатанные банки апельсинового сока. Я не успеваю и рта раскрыть: Паша поворачивается и сообщает, что залежь исчезла!
На детально изученном и опробованном участке идут пустые породы. Ни единого миллиграмма урана, радия или селена! Залежь исчезла, как по мановению волшебной палочки, Мы прекращаем работы. Замирает клыкастый экскаватор, опадают дождевальные установки, мелеют и высыхают бассейны-отстойники.
Было невозможно ошибиться местом, но мы все же рассылаем в разные стороны роботов-бурильщиков. Через каждые пятьсот метров они бурят скважины и берут пробы, черными точками разбегаясь от «Альбатроса», постепенно растворяясь в желто-зеленой дымке.
Мы сидим и просто смотрим в окно. Какой смысл горячиться, строить догадки, когда заранее знаешь, что все твои гипотезы будут далеки от истины?
Щелкает динамик, и механический голос сообщает, что в радиусе десяти километров не обнаружено даже следов редких элементов.
Залежи нет, значит, не будет ни растворов, ни концентратов, ни металла. Раз нет металла, то и «Альбатросу» нечего здесь делать.
Демонтаж и загрузка техники происходят так же четко и стремительно, как и ее развертывание. Автоматы не знают сомнений; это человек шагает в космос и одновременно мучается первобытными комплексами. Стремится избавиться от них, искореняет без разбора, не очень-то задумываясь о том, что без некоторых попросту перестанет быть человеком. В каждом из нас живет языческий божок, только у одного — с доброй улыбкой, а у другого — с клыкастой пастью…
«Альбатрос» мелко дрожит и отрывается от земли. Плазма высовывает свои извивающиеся языки, толкая корабль вверх, все дальше от моря травы. Планета уменьшается, становится похожей на блюдце голубого фарфора, затем на маленькую монетку. Она уменьшается, а стальной «Альбатрос» расправляет крылья и словно растет, растет, растет…
Мне почему-то жалко расставаться с этим миром, и я приникаю к окуляру корабельной оптической системы.
Навожу резкость и отыскиваю наш карьер. Вот она, его черная рана, пустой глазницей прорезавшая кожу планеты, подтверждающая реальность происходящего.
Но, видимо, я устал. Накопился груз бессонных ночей и пахучих километров разнотравья. Он давит на сознание, будто сдвигает полушария мозга и сплющивает мозжечок. Я уношусь от планеты и вижу, как голубые грибы, выстроившись бесконечной цепочкой, идут к карьеру. Уже далековато, я всматриваюсь, и мне кажется, что это вовсе не грибы, а голубые сказочные гномы. У них колпаки, добрые фиолетовые глаза, ’крупные носы и кустистые брови. У каждого в пухлых ладошках горсть песка. Они кидают его в черную рану и снова идут в конец цепочки,
Меня кто-то толкает. Это Паша. Он улыбается и протягивает мне платок. Видимо, я выгляжу достаточно растерянно. Паша снова улыбается и советует протереть окуляр, а заодно и руки, При работе с оптикой требуется чистота. Я смотрю на свои ладони и вижу, что они вымазаны в земле. Это странно: космос — и земля на ладонях…
