Это странная мастерская. Она совсем не похожа на те светлые, просторные помещения, вид которых воображение услужливо подбрасывает нам, когда речь заходит о художниках. Здесь, в подвале одного из домов Владивостока, невольно думается о другом. Думается, что творить в таких условиях может лишь человек не просто увлеченный. А, когда нет уже и физических сил удержать в себе то, чем хочется поделиться, что не просится, а прямо-таки рвется наружу, на холст. Здесь — сама жизнь, мысли, надежды, разочарования, здесь целый мир. Внутренний мир художника, который он яростно и мощно выплескивает на полотна потоком красок. Для себя и — для нас.
Рюрику Васильевичу Тушкину за шестьдесят. Среднего роста, небольшая седая бородка. Глаза добрые и умные.
Картины Тушкина далеко не равнозначны. Однако общее у них «есть — равнодушными они не оставляют. Многие их просто не приемлют, еще больше просто не понимают, однако равнодушия — нет. Картины как-то вышибают нас из насиженной колеи. Вышибают очень простым и действенным способом — вопросом.
Да, первое впечатление от картин Тушкина — вопрос. Почему так? Зачем? Что это в конце концов? Ответ не лежит на поверхности холста. Ответ сложен и потому, что его работы нельзя описать словами. Попросту невозможно. Но однажды я попробовал. Вот что получилось, глядя на одну из картин, которые можно объединить одним названием — «Клоуны».
По пояс изображен человек. Он в традиционном костюме клоуна — кажется, это называется «домино». На плече у него огромная деревянная ложка. Она полна яиц. Больших, хороших яиц. Сбоку высовывается морда красного коня, выписанная как-то ярко на общем фоне картины. Человек то ли гладит, то ли опирается на этого коня. На заднем плане уходит вдаль деревенская улица. Пустынная, припорошенная снегом. А на голове у клоуна, между прочим, петух, нахохлившийся и растерянный. Вот такое описание! Прочитал сам — смешно и нелепо. А глядя на картину — не улыбаешься. Вопрос… Впрочем, попробуйте сами описать любую из картин на вкладке журнала.
Всего работ у Тушкина около трехсот. Не знаю — много это или мало. С чем сравнить? Пишет он их не так уж и давно, хотя рисовать начал лет с двадцати. Но то было так — просто нравилось, это увлечение; и все. Перелом произошел в 1975 году. Тогда и родился тот художник Тушкин, о котором идет сейчас речь.
— Художник — это не профессия. Это состояние души,— высокие, что называется, слова Рюрик Васильевич произносит просто, даже привычно. Видно, наболело. Поэтому — веришь.— Ведь у каждого должна быть своя «отдушина», своя форточка в жизни. Вот меня спрашивают — почему эта картина такая? А я и сам не знаю. Зачастую мне вообще неведом конечный результат. Начинаю писать — импровизирую… Картины — кусочки моей жизни. Причем жизнь, понятное дело, течет. Изменяюсь я — меняются и картины. К многим возвращаюсь, дописываю. Я как-то странно и очень остро воспринимаю окружающий меня мир. Вот двойные портреты. Мужчина и женщина. Странно, говорят, где ты таких людей нашел? Так не бывает! Но я же и не утверждаю, что все именно так: это — женщина, это — мужчина! Проще всего было бы ответить: «А я так вижу!» — но формула слишком стандартна. Просто интересны взаимоотношения людей, к примеру, внешне, казалось бы, несовместимых. Где-то я их увидел, услышал, возможно, подсмотрел.
Да, пресловутого «я так вижу» Р. Тушкин не приемлет. Люди видят все одинаково — в этом он категоричен. Но вот оценку увиденному дают разную. В оценке все и дело.
Р. Тушкин — художник неизвестный. Не было у него ни одной персональной выставки. В мастерскую особо никого не приведешь, да и зачем? Но зато его хорошо знают друзья-художники. Правда, практически все они, попадая туда впервые, искренне удивлялись: как же можно здесь работать — света мало, места тоже…
— А мне это не мешает, —улыбается Рюрик Васильевич.— Прихожу сюда пораньше — часа за два-три до работы. Или вечером. Практически все время при лампочке. Так что, может, это уже привычка. Но для меня ведь закон один — гармония. Если картина композиционно состоялась, то смотреться она будет при любом освещении, в любом помещении.
— Я никогда не делаю эскизов будущей картины,— продолжает Р. Тушкин.— На мой взгляд, так можно растратить все силы на какой-то «предварительный» этап. К тому же я одновременно пишу шесть-восемь картин. В этом ничего удивительного нет — я и читаю одновременно пять-шесть книг.
Картины стоят на стеллажах, сгруппированные не по годам, а по жанрам. Так удобнее. Тем много: «Двойной портрет», «Композиция», «Натюрморт», «Цирк», «Портрет» и другие.
Вот к примеру — автопортреты. В них на первом плане не фотографическое — внутреннее сходство. Нет и оттенка самолюбования. Скорее — критический взгляд на себя со стороны. Здесь откровенное желание осмыслить самого себя — можно и посмеяться, и погрустить. Нечасто у нас встречаются такое желание и возможность.
В картинах Тушкина тесно сплетается видимое и нечто внутреннее. Мысленное. Как художник Р. Тушкин явно не стремится облегчить нам понимание его картин. И следовательно, его самого. Как гражданина своей страны Р. Тушкина больше волнуют наши общие недостатки, чем забота о собственном благополучии. Его мироощущение как художника нельзя свести к нескольким заезженным благополучным образам. Его искусство неравнодушно по сути и потому — действенно. Он коммунист, участник войны, профессиональный медик. Может быть, и профессия наложила свой отпечаток на его творчество? Ибо наиболее значительные работы несут в себе почти физически ощущаемый эмоциональный заряд.
