Тайга.., Вековечная, дремучая. Только рокот моторов всколыхнет ее тишину и, кажется, эхо замирает тут же, едва родившись, в густом подлеске, дерзко продирающемся через бурелом. Тайга сопротивляется эху моторов, сопротивляется, как может, не пропускает вглубь… Моторы ворчат в толстых брюхах машин, которые подминают под себя валежник и подлесок, лишь на минуту-две замирают перед могучей лесиной — и тут даже этой огромной силе нужна помощь: звенит тучей комарья бензопила, натужно плюется целым каскадом светло-серых опилок…
И снова безжалостно топчут-проминают широкую полосу в вековечной тайге стальные гусеницы. Из-под них вырываются зеленоватые комья спрессованного снега — кропят траурно отпетые моторами великаны-деревья и тонкоствольный подлесок…
До боли грустно видеть это. Тяжело!.. Где-то сажают деревья, говорят, что ты не напрасно прожил жизнь, если вырастил дерево. А ты… Ты — настоящий таежный тать, земной негодяй! И вроде все оправдано: тать-негодяй ради нефти. Той самой, которая есть где-то здесь, среди бескрайней тайги, бесконечных болот, озер и речушек. Вот ради нее ты и губишь таежную полосу в пятнадцать — двадцать метров шириной.„
Поезд Тюмень — Сургут только что пустили по новой ветке, от Тобольска на север он тащился еле-еле. Через окно я восхищался бесконечными лесами, на полустанках выскакивал из вагона и жадно глотал незнакомые мне запахи кедра, настоянную на лугах тишину. Радовался без причины, ну прямо, как мальчонка, хотя к тому времени уже отслужил срочную и, естественно, считал себя вполне взрослым человеком.
Познакомился с соседом — нижняя полка напротив. Он — тоже на север, на работу, а родом из Одессы, и все время старался этим прихвастнуть. Дескать, мы, одесситы, народ тертый и все такое прочее. Я тоже прихвастнул: до армии, мол, был мастером на стройке — не пойти ли по старой части? Он весь засветился, прямо как новогодняя елка, и тут же, с ходу предложил: «Давай схлопочем хорошую стройконтору — где больше платят, разумеется. Тебя — мастером, специалистов-то с гулькин нос, ну а я — к тебе в бригаду. Закрываешь наряды, мне — лишку, и — пополам».
—Тебе половину,—пропел он,— и мне половину!..
Меня всего передернуло:
— Это что, в Одессе так делают?
— А то как же? — с победным хохотком он снисходительно глянул на меня.— Морская бухгалтерия, слыхал? Ты мне, я тебе, и концы в воду!
Его трепатню резко оборвала женщина, наша попутчица:
— Ну и ну… Чему учишь?.. От вас, жуликов, житья не стало!
— Тетя-я, не гуди: не вишь, что ли, кореша разговаривают? — он хотел меня обнять.
Оттолкнул я его прямо-таки грубо;
— Не кореш я тебе.
До самого Сургута ехали молча.
Первая работа — в строительно-монтажном поезде СМП № 584. Как и напророчил мне случайный попутчик, сразу же предложили пойти мастером на строительство котельной. Но я отказался. Думал: месяц-два поработаю плотником, присмотрюсь, что к чему, а затем уж помастерю…
Мастерить, однако, не довелось. Месяц спустя я подался к геологоразведчикам. Позвали туда книги Арсеньева, прочитанные еще в школе… Устроился в нефтеразведочную экспедицию, в цех спецтранспорта, механиком-водителем.
Дали мне тягач, который нарекли почему-то «бочка с дымом». Поначалу удивился: за какие такие грехи технику обзывают скверными словами?! Но когда я ушел в первый рейс — хлебнул горя через край… В кабине — как в добрячем холодильнике. Сквозь щели затягивает дым из выхлопных труб. Внутри такой чад, что глаза сами плачут. Понятно, почему — «бочка с дымом»…
Ноябрь — месяц вроде осенний, но тут, в этих широтах, выглянешь на улицу — зима злющая, хлеще цепного пса. До армии, да и на службе не видел я градусника, на шкале которого за сорок… Мыслишка была — подхватить чемоданчик и айда домой, в Белоруссию… Но, думаю, крепись, Алексей, крепись, брате, пока можешь! Так вот, еду на тягаче к Федоровскому месторождению. В кузове — емкость с горючим для разведчиков-буровиков.
Кое-как дотащился до буровой. Вскарабкался в балок, доковылял к печке и мертвой хваткой обнял трубу. Слышу: одежда и рукавицы мои зашипели, а я все к трубе жмусь. Парни покрикивать стали: «Отойди, поджарит!», а я — ни в какую. Теперь вот думаю: если бы стали оттаскивать, то только с трубой вместе…
Вот так и рассеялась вся моя романтика — как дым после тягача. Понял я, что тут вовсе не приключения, не захватывающие душу путешествия, как по книгам и в кино, а самая настоящая работа, трудная, костоломная… Однако и нужная. Закалит она тебя, Алексей сын Федоров, по-настоящему! Как и батьку, и деда твоего…
В декабре морозы подскочили до пятидесяти. Потихоньку, помаленьку я к ним привык.
Спустя два года дали мне новенький транспортер ГТТ и перевели в звено, которое отбивало новые «точки» под буровые. В этом звене работали водитель Владимир Глазов, топограф Каменев, водитель Михаил Гринев — ну и я.
С Владимиром Глазовым я был знаком…
Осень в тот год прошмыгнула, как белка меж веток. В ноябре морозы остановили ручьи, речушки, реки. Пурга обмела вершины, подстригла под одну гребенку бескрайние просторы. Это нам было на руку —можно прокладывать зимники.
На одном из обновленных зимников застопорился мой тягач. Поломка оказалась такая серьезная, что я был сражен наповал. Из живого механизма машина превратилась в мертвый металл.» Страх —штука скверная:
свет короткого зимнего дня для меня начал меркнуть. А зимник по-прежнему был пуст…
Чувство жуткого одиночества и затерянности не давало мне сосредоточиться. Все-таки удалось взять себя в руки, и я принялся за ремонт, хотя, откровенно признавался себе,— надежда была призрачной. Я сбил о металл пальцы, но не мог устранить неисправность — не хватало еще одной пары рук…
Остервенело швырнул в сторону ключи, принялся разводить костер. Когда слабый огонек прошмыгнул сквозь хворост, издали вдруг показался столбу света. Знакомо громыхнули траки… ГТТ — гусеничный транспортер-тягач, раза три расслабленно качнувшись, замер рядом. Хлопнула дверца, на зимник спрыгнул водитель. Широкоплечий парень лет тридцати с олимпийским спокойствием спросил:
— Что, притомился?
Захлебываясь, я стал объяснять, что произошло. Парень с минуту молчал, потом вымолвил:
— До буровой не дотянем, значит, надо мастерить…
Часа три ковырялись мы в железках. Пальцы моего спасителя уверенно брали нужные ключи, цепко хватали
гайки —по всему было видно, что такую работенку тайга-матушка ему задает не впервые. Он ветошью вытер мазут, хлопнул меня по плечу:
— Давай, жми… Только осторожнее, тайга не шутит — без головы в два счета оставит! — и полез в свой ГТТ.
Я даже спасибо сказать забыл. И номер тягача не запомнил…
И вот теперь он идет на первой машине, Володя Глазой, наш ведущий. Рядом с ним сидит топограф Каменев, показывает направление. А я и Михаил Гринев идем следом на двух транспортерах, расширяя и накатывая дорогу. О чем сейчас думают мои товарищи?
Двадцатиметровая полоса лесоповала напористо рванется вперед, распластает надвое нетронутую тайгу — уйдут из этого места звери, улетят птицы… «Пришел, увидел, навредил» — почти по Цезарю…
Интересно, одному мне приходит это в голову? Или ребята тоже иногда думают об этом, глядя на первозданную нетронутость природы?
К концу дня продвинулись километров на пятнадцать и уткнулись в дугообразную гриву леса. По самой опушке этой величественной рощи деловито проложил русло ручей. В некоторых местах он был узок, так что можно без разгона перепрыгнуть. Вода бурлила, и никакой мороз не в силах был надеть на нее ледяной панцирь. Зато чуть подальше ручей разливался, терял силы.
— На сегодня хватит,— решил Каменев, наш старшой.— Скоро ночь, можно заблудиться…
— Поедем обратно? — спросил Михаил Гринев.
— Стоит ли?.. В километре отсюда — охотничья избушка, там и заночуем.
Мы запрыгнули в транспортеры и покатили по целику. То и дело впереди взмывали куропатки; взбудораженные грохотом, они стрелами взмывали из кустов, некоторое время неслись в свете прожекторов, потом ныряли в темноту. Сколько же здесь птиц, безбоязненно живущих своей жизнью!..
Транспортеры остановились у избушки, обнесенной частоколом из бревен с заостренными верхушками — по всей видимости, чтобы подстраховаться от нашествия медведей. Дверь в зимовье была приперта палкой. Переноска осветила маленькую комнату. Посреди, ближе к выходу, стояла металлическая печка. Слева, у стены, дыбились нары из жердей с толстым слоем порыжевшего лапника. В углу валялись ржавые капканы. А вот главного-то — дров — в помине не было.
— Дела-а,— протянул Каменев.— Жильцы-то были не из нашенских, придется самим сотворять тепло…
Заготовить дрова большого пота не требовало: сухостой рядом с избушкой, к тому же в кузове моего транспортера была бензопила. Мы с Глазовым заготовили их с запасом — думали не только о себе. В избушке в это время кочегарили: на печке уже шипел чайник, приятно щекотала нос разогретая тушенка. .
Хорошо сытому, особенно если тепло и на голову не сыпятся колючие снежинки! Миша Гринев выудил в измятой пачке папиросу:
— Домой хочется..* Если завтра пробьемся, то — на выходной, а?
Глазов согласился:
— Если пробьемся, то, конечно, на пару дней отпустят.
Взгляд Михаила остановился на топографе. Тот сидел на нарах, низко склонясь над аэроснимками и что-то вымерял.
— Понимаешь, какая штука вырисовалась…— топограф не сразу поднял голову.— Если взять по прямой, через гриву, до новой точки семь километров. Если в обход, вокруг леса,— километров пятнадцать…
— Ну и пойдем прямо. К черту обход! К вечеру будем на точке.
— Порядок! Завтра, значит, домой порулим!..
— По нашим следам, однако, проложат дорогу шириной в двадцать метров, — не слушая наших воплей, подытожил Каменев.— А тцд белка, соболь, медведь…
— Это уже не наша забота,— жестко прищурился Гринев.
— Подожди, Михаил…— задумчиво сказал Глазов и через несколько секунд тоже жестко спросил: — А чья это забота? Техника-то пойдет за нами!..
— Спохватятся потом, да поздно будет,— будто никому и ни о ком сказал Каменев.— Что решим?
— Что ж, теперь каждое деревце жалеть, трястись над каждой куропаткой? Я за свою жизнь этих деревьев столько загубил, что слез не хватит. А ты, Володь, меньше разве?
— Рад бы отказаться, но факт,.. Мы с тобой, Миша, пять лет вместе пашем* столько дров наломали, со счета собьешься. Нам говорят: «Вперед!» — и мы летим сломя голову… А может, вовсе без головы, а?.. Завтра можно объехать лес.
— Не мы, так другие этот лес под пилу пустят! Еще не известно, что там нас ожидает, в обход,— не сдавался
— Ладно,—тряхнул чуприной Михаил,—пусть будет по-вашему, экологи доморощенные! Только в ручей первым я не полезу…
Уснуть я долго не мог. Мучился, терзался. Что-то всколыхнулось внутри, пронзило, затронуло мои клеточки, которые огрубели под действием команд «сверху». Покорно подчиниться, сделать как можно короче зимник — какой соблазн! Никакой нервотрепки — почет и уважение
— На пути три ручья,— пояснил топограф.— Один тяжелехонек.
— Во, видишь, ручей гнилой… Наверняка бултыхнемся. Я уже, хватит, нанырялся…— и вдруг Михаил вспылил: — Да ты что, Глазов?! С каких таких пор природу полюбил, или выставляешься добреньким?
Глазов не удосужил его ответом, размышлял вслух:
— Обход удлинит дорогу километров на восемь. Лишние расходы на переброску буровой…
— Во-во, денежки полетят в трубу…— оживился Гринев.— Вышкари могут и сроки сорвать. За такие делишки по головке погладят?
— Вышкари не подведут, я их знаю, как самого себя. Ты другое пойми, голова садовая! Мы работаем торопясь, наспех, все спешим сорвать листки в календаре… По радио Диктор рассказывал: какой-то промысловик за год три плана по пушнине выдал—
— Стреляет, наверно, метко…
— Он —кто: хозяин или рвач? На своем участке подмел все дочиста. Даже на развод, ну, на размножение не оставил! За такое перевыполнение судить надо народным судом… А мы здесь что собираемся делать? Загубим все, потом будем зверье выискивать на картинках, ахать да охать — как же это случилось? У тебя и так дети глухаря и соболя но книжке только знают, ну и давай их вообще… в Красную книжку. Так?!
Тогда лучше уйти совсем из тайги…
Еще не рассвело, а тягачи наши уже проснулись, заворчали, проворачивая замерзшие за ночь узлы. Лязгнули гусеницы, машины легко покатили по вчера пробитому следу. Передним шел Глазов с топографом.
Первый ручей проскочили удачно. Когда проходили второй, треснул лед, правая сторона транспортера осела в воду. Отколовшаяся льдина попала под гусеницу — захрустел, заскрежетал металл, и гусеница медленно сползла с катков юркнула под воду.
— Вот видишь! — незлобно крикнул Гринев,— Допрыгался со своим обходом!
— Разворачивайте машины! — приказал Каменев.
На сухом месте Михаил хлопнул Володю по плечу:
— Да ты не расстраивайся, достанем! Прошлую зиму, помнишь, как в ручьях барахтались, и хоть бы хны… А здесь же мелочь — осилим!..
…Много раз потом на моей памяти ревели тягачи, дрожали, звенели и лопались буксирные тросы. Бывали переделки и похлеще.
Но и по сей день приятна думать, что на той гриве, на Перевальной площади, остался нетронутым лес…
И нынче весной корни потянут из земли новые соки.
Раздерет воздух громким ревом медведь.
В темно-бархатных игольчатых лапах кедровника заиграют белки, под корягами зажирует соболь.
Муравьи станут кантовать свои тяжести…
