Выехали из Кольцовки пополудни; прямиком через Бараиовку и пути всего-то 30 километров, но добрались до табунных лугов и загонов в шестом часу вечера, когда солнце стало клониться к рощам за излучиной Чулыма. Там кончался Каргатский район области и начинался другой — Доволенский…
Каргат — самый дальний из райцентров для пригородной электрички, идущей туда лишь раз в день в 8 утра, и езды от Новосибирска часа четыре. Потом еще часа четыре жди автобуса, который за час с лишним проходит 35 км до центральной усадьбы совхоза «Первомайский», что и есть село Кольцовка.
Почти весь район находится на Барабинской впадине— рощи да болота. На грязи Каргата жалуются в районной газете «За изобилие» аж с самого 1930 года, но что сказать тогда о Кольцовке?! Грязь непроезжая, непролазная. Село в одну длинную, невероятно грязную улицу выходит одним концом на межрайонный тракт, а другим неизвестно куда. Два десятка квадратных метров асфальта поровну, поделены между очень красивым Домом культуры и дирекцией совхоза. Копни на локоть землю— и проступает вода малахитово-зеленая или мшисто-красная. А еще вдоль главной непроезжей улицы свалены гигантские глыбы и железные части разваленных домов. Строили по всей улице двухэтажки, а тепла на вторых этажах и желания жить в них не оказалось,— вот и развалили дорого стоившие новостройки до привычных одноэтажек, И такое, оказывается, бывает.
…Выехали из деревни и, едва миновав мелиоративные канавы с застойной водой, пошли чесать по перелескам. Отдохнувшая каурая кобыла Галька везла нашу телегу весело и споро по еле заметной травяной колее — только берегись низких веток.
Нас в телеге двое: конюх совхозного табуна Василий Осадчий и я. У Василия прическа скобкой, бородка, усы белесые, глаза зеленые, нос горбинкой — истинный Алеша Попович с Чулыма. Только что в кирзачах, джинсах протертых в белесость, голубой майке и куртке-брезентухе. Он мне приглянулся дня два назад, когда лихо гонял на красном мотоцикле вокруг недостроенной сельской больнички, в которую на время уборки поселили студенток-товароведок из города, у которых я был преподавателем. И когда я узнал, что он еще и при совхозных лошадях, то сердце сомлело — всю жизнь я думал денька хоть три-четыре пожить у лошадей! И вот получилось.
— Люблю езду с ветерком,— говорит Василий,— люблю при лошадях. И так, чтобы ночью, один с лошадью, под луной, тихо брести,— тоже люблю. Живая она скотина и очень-очень понимающая. Скажу: умнее, чем собака.
А сзади бежал, не прекращая злобного лая, трехмесячный овчаренок Джим. Пристроился под гадком телеги и лаял чуть не в самое ухо.
— Чего он так?
— В прошлый раз взял я псину с собой. Он с размаху прыгнул в телегу, лег и лежит, ухом не ведет. Так и доехал на мягком-то сене. А сейчас видит — места нет — и злится. Ничего, пусть лапы крепит. Я ищу третий год волчонка. Ух, воспитаю! Не находится. Ну, и взял пока этого…
— Здесь волки есть?
— Есть. Лисы, корсаки, утки дикие, лоси, а значит, и волки. Двоих жеребят задавили в волчью свадьбу — одного просто задрали, а другого съели. Волчьи свадьбы у них в марте бывают, это когда во главе бежит матерая опытная волчица, а за ней шесть — восемь волков. Найду волчонка!
До чего красива и велика наша сибирская сторона! Стояли последние сентябрьские денечки сухого бабьего лета. В рощах сплошным ковром опята, по чистой земле громадные, как тарелки, грузди. Ни облачка. Ни ветерка. Только проходят мимо золотые рощи, только мелькает под колесами полеглая стерня, зеленая бойкая трава и красный мох. Едешь, едешь, едешь — и ни души.
— Вася, расскажи о себе.
— А что о себе? Осадчий Василий Алексеевич. В последний день, тридцатого сентября, будет двадцать три года. Великий возраст. Отец за жеребятами ходит, тысячи две за свою жизнь вырастил. Я как помню себя — при отце, при лошадях. Два месяца — с четырнадцатого июля — по приказу я конюх. Предлагали мне телят. Да пускай они подохнут, телята, не пас их и не буду пасти. А лошади — это как люди, только вернее и добрее их. Сейчас мы на табуне вдвоем с отцом, каждые четыре дня меняемся. Сегодня моя очередь. Получаем с конской головы: за рабочую голову 3—66, за молодую — 2—40 на двоих. Всего выходит в месяц 180—200 рублей. Да я бы не платил, а брал деньги за это приволье.
Рощи и перелески кончились, и развернулась необозримая степь: геодезическая вышка справа, слева — пара-другая громадных стогов, а по ходу, куда несет нас почуявшая камышный запах Галька, над самой рекой Чулымом стоит дом, и две фигурки на крыше машут. Нам туда.
ОБУЧЕНИЕ ЛОШАДИ НАЧИНАЕТСЯ
— Ну, где моя Серуха?! — крикнул Василий таким дурным голосом, что весь табун подался в испуге в дальний угол большого открытого загона, и только одна серая лошадь осталась стоять, развернувшись головой к человеку — Вот она, моя Серуха! Ходит с 1979 года необученная. Ходит и рожает. Чем конь дурнее, тем больше мне нравится!— сказал специально для нас и зашел в загон.
Пастухов двое — они в брезентово-джинсовом рванье, при головных уборах. Саша — что постарше — в великолепнейшей черной киношляпе, Николай — в пуховой кепке набекрень. Обоим это очень идет.
— Это что за Серуха? — спрашиваю.
— Хорошая кобыла, лет восьми — десяти, но необученная, необъезженная значит. Самая что ни на есть дикая и свободная.
— А разве лошадей не загоняют в тепло на зиму?
— Нет, они ходят свободными и лето, и весну, и осень, и зиму, круглый год. Корма всегда хватает. Пшеницу и люцерну у нас всю не убирают. Лошади пробьют снег копытами и радуются гастрономии. От волков — табуном отбиваются. Это не скот. Эти — гордые. Сейчас мы бываем все время, а зимой раз в четыре дня приедем, посмотрим, обсчитаем и обратно домой. Смотри ты, что Васька-то делает?! Он ведь аховый. Сколько обучал лошадей вот так, нахрапом, ни разу даже мизинца не вывернул. Вася, не дури!
Мы подошли поближе к загону из толстых берез, редко заложенных на высоту двух метров. Василий ходил по загону, держа перед собой пятиметровый шест, на конце которого из длинного нейлонового аркана была сделана треугольником метровая петля, — в нее он ловил голову кобылы. Ходил он, не замечая никого, кроме нее одной, и лошади бешеным потоком обтекали его. У ног Васи лошадей облаивал молодой несмышленый Джим. Вася иногда пихал его сапогом и ругался весело. Коля, тот, что в кепке, не оставался в долгу.
Василий уже взял кобылу в петлю, отбросил шест и, держась за конец аркана, бегал за ней длинными подпрыгивающими шагами, все быстрее и быстрее.
— Уздечку давай! — наконец, крикнул он.
Упал Вася. Встал. Подтягивается к кобыле. Гладит. Успокаивает: «Чего поджимаешь копыта? Хватит того, что ты меня поваляла. Тпрру! Трижды сбросила уздечку? Мы не гордые, оденем в четвертый. Намотаем арканчик на бетончик. Давись, давись, спокойней будешь!» Выгнали табун, осталась одна Серуха. Вася похлопывает ее по боку, успокаивает.
— Передом врежет! — вдруг орет предупреждающе Саша, и Вася мгновенно отскакивает, медленно возвращается.
— Ну, будут сейчас чудеса вокруг света!
Повели лошадь на растяжках. Вася, приучая ее к себе,— ближе, на половине веревки. Табун тоже двинулся, пощипывая траву, а за ним и мы. Обошли болотце, впереди дом с колом, телегами и забежавшими вперед собаками. Там и должно начаться главное обучение.
Вдруг Серуха встала на дыбы, длинно и протяжно заржала, метнулась с огромной силой в одну, в другую сторону, одного повалила и с размаху выхватила веревку у другого. Веревка змеей ушла вслед за ней.
ЧУДО, КОТОРОЕ НАЗЫВАЮТ ЛОШАДЬЮ
И второй раз ушла Серуха. Теперь уже от самого дома, ушла по недосмотру. Понадеялся Василий — снял одну веревку, другую не одел, а потом и не успел. А за огрызок сумасшедшую не удержишь. Василии перелетел через старую, заросшую чертополохом дорогу и долго лежал головой вниз, на боку. Серуха уходила, победно ржала. Не взял! Но с уздечкой ушла! К Кривуше с табуном ушла,ч к дальнему изгибу Чулыма, где поутру взлетело пять диких уток. Василий, как полагается, собирался ее запрячь под телегу, загонять до седьмого пота и потом сесть в седло. Не получалось. Поднялся Василий, с восхищением смотрел вслед уходящей Серухе:
— Этой кобыле цены не будет.
— За обучение коня платят? — спросил я.
— Платят. Пять рублей. А надо бы полста — сами видели.
— А что теперь делать с Серухой?
— Веревки нет, снова арканом ловить. Снова загонять табун в загон и все сначала — арканом ка месте ловить и снова выводить.
Василий оседлал Гальку, и потрусили они с Сашей к Кривуше. Впереди был большой день.
Лошадь — чудо не меньше, чем человек. Это только название лошадь, конь, а на самом деле настоящее чудо. Живет, понимает, ощущает свободу, любит и облизывает своих жеребят, дружит с собакой и человеком, страшится опасности и преодолевает ее, болеет, старается вылечиться и, наконец, умирает, иногда оставляя память в людях, но чаще всего беспамятно, по-рабочему.
Лошади есть разные: рысаки, верховые, упряжные, «продуктивные» (это значит мясо-молоко) и, конечно, местные породы. В стране нашей, судя по последним справочникам, 102 государственных племенных завода: 41 специализируется на рысаках, 35 — на верховых лошадях, 13 заводов дают тяжелоупряжных и еще 13 сохраняют местные породы. 102 конных завода ежегодно поставляют шесть тысяч породистых лошадей внутрь страны и на экспорт. Раз в пять лет составляются государственные племенные книги, чтобы знать на глубину в 100 лет и более, кто от кого пошел и кому что в наследство передано. Не у всех людей такая тщательная, «до седьмого колена», родословная! Мир уже приучен издавна ехать за лучшими лошадьми в Россию.
Человек ценил и холил в лошади прежде всего скорость хода и силовую выносливость. Из Европы шли к нам тяжеловозы: брабаисоны, ардены, першероны, клейдесдали, суффодьки — они везли много, но недалеко. С тяговой силой в 75 кг лошадь везет полторы тонны, а иные силачи — даже 20—25 тонн,— это несколько тракторных прицепов. В 1981 году на конференции по новым и возобновляемым источникам энергии, проведенной под эгидой ООН, много говорилось о лошадях — «живых двигателях», которые очень надежны, просты в обслуживании и экономичны.
— Ну как, прокатимся на наших беспородных? Без рекордов, потихонечку-полегонечку.
Лошадь мне попалась смирная, но высокая. До стремян ни левой, ни правой ногой я не достал, только брюки надорвал вельветовые. Тогда подвел коня к телеге, залез на нее и с третьей попытки уселся точно в седло. Дальше что? Ага, поводья. Натягивать-останавливать и поворачивать вправо-влево. Бьешь пятками — пошла лошадь, бьешь веткой — побежала. Ну, теоретически все попятно. Тронул бока, и пошла. Пошла! Вправо? Пожалуйста. Влево? Тоже. Но пока лучше прямо по ровной дороге. На машине вжимаешься куда-то в глубину и тянешь голову за руль, а здесь сидишь гордо, прямо, высоко,— все в округе видно.
Поддать ходу? Сжал ноги, постукал каблуками в теплый бок лошади — идет так же. Стукнул посильнее. Спина затряслась, и я сразу же, несмотря на стремена, поехал по седлу куда-то вбок, в сторону. Тпрру! Вот так. Теперь снова шагом. Даром, что беспородная, а все понимает. Похлопал: «Молодец, молодец». Отмахнулась. Ну, а теперь последний поворот, и прямо к дому. Какое же это чудо — верховая лошадь! Вы сидели хоть раз на лошади?!
ОБУЧЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Был час дня. Василий снял рубаху и ходил голый по пояс, возбужденно рассказывая:
— Разорвало веревку — в третий ведь раз пришлось ловить!
Серуха стояла, накрепко привязанная к колу. Василий осторожно надел на нее хомут, сбрую, откатил телегу, развел оглобли, стал заводить лошадь.
— Ты чего такой дурак, а, Вась? Подкати телегу, а не лошадь, телегу подкати!—увещевает Коля.
Василий, послушавшись, подкатил телегу-бричку, подложил под задние колеса бревно, расставил оглобли ловушкой. Бьет лошадь по ногам — та не идет. Но со второй попытки удалось.
— Будут чудеса! Сейчас узнаем, что вокруг света творится! Дугу клади, оглобли повыше. Супонь затягиваем, затягиваем!..
Поперек телеги Василий положил старое черное автосиденье, а в задние колеса просунул палку, чтобы колеса не крутились, чтобы тяжелей лошади было. Штормовку одел: «Чтоб шкуру не сорвать, когда падать придется. Объезжать лошадь — как на тигра идти». Снял мокрые сапоги (болото дважды помесил), одел сандалии. Приказал подальше отойти овчаркам Султану и Пальме. Подумал и снял майку из-под куртки — приготовился к купанию. Ну, теперь все?
Выкурил сигаретку, сел в конец телеги, помолчал, примерился. Потом привстал и резко обжег кобылу кнутом. Та — ни с места. Еще удар. Лошадь заплясала, резко и круто развернулась, развалила низкую печушку и пошла зигзагами: по ведрам, котлам, сеткам, моткам старой проволоки, старым детским игрушкам, новеньким изоляторам на конце истлевшего столба, вылизанным банкам. Джим не выдержал и побежал за бешеной телегой, подавая голос поддержки хозяину.
Вернулись путешественники вокруг света часа через два. Василий Осадчий был в восторге: «Сломала бричку — вон две доски торчат вовнутрь, два раза перевернулись. Хорошо идет. Поворачивает хорошо. В галоп бежит и бежит. Вожжами все руки порезала. Пусть кусается, пусть передом бьет и задом — моя! Пить хочу, не могу». И выпил воды три кружки подряд, запив полбанкой черного чая. Продолжал: «Что понял — ей другая кличка нужна. Серуха — серая, не то. Ей нужна зверская кличка. Не знаю, какая, но зверская».
Лошадь стояла в упряжке у кола. Тихо и спокойно. Не задохнулась. Только левая задняя нога надвисала — ударить кого.
Василий переоделся в ватник, рассовал курево но карманам — за два дня смены 6 пачек «Астры» скурил. Затем набрал лошади сена на вечер и на ночь, выпряг из телеги, подпустил жеребенка. Сосунок мигом прибежал на ржанье матери. Василий жеребенка мать погладил, сходил в дом, вытащил банку свежезасолендых груздей и коробку сырых яиц —откусил верхушку и выпил яйцо, за ним и весь десяток, после занялся громадными, зеленоватыми от укропа груздями. Теперь можно и поговорить,
— Трудно было? — спросил я,
— Нормально. Стала прыгать. Потащила вниз, в сторону. Подбрюшник лопнул. Распряглась. Поймали. Повели на растяжках. Кинокомедия с главным режиссером. Хомут сломала, а потом побежала на аркане как собачка. Упала на четвереньки и стала хватать траву с землей. Пантера. Ох, пантера!
— Много лошадей объездил?
— Отец за 20 лет много, а я за два года — десятка полтора-два. За этот месяц трех коней обучил. Вначале, помшо, не я коня, а он меня обучал. Было мне годочка четыре, и я с коня упал. Конь напугался и в стремени метров пять меня протащил. Отец потом долго не разрешал к лошадям подходить. Он на бричке солярку развозил. Пока дома обедает — я к лошадям. Отпряг, вскочил, поехал. Гордился. В общем, хотя и на киномеханика выучился и в магнитофонах разбираюсь профессионально, но к ферме привык, к лошадям. Вам-то здесь поправилось? По-моему, санаторий. Вечер скоро, а комарья нет. Тучи ушли, солнце вон какое. Нет, тут шить можно..»
КОННО-ТЕЛЕЖНЫЙ ЛИКБЕЗ
Занятие по ликбезу состоялось поздно вечером. Я спрашивал, Василий просвещал меня.
— Почему лошади, на которых ездите, не подкованы?
— Не куют, потому что бегают не по асфальту и не по льду. Там без подков будут сразу хромать. А потом, где подковы брать? В городе, может, и продаются, да и то на барахолке.
— А это все сбруя?
— Сбруя: уздечка, хомут деревянно-кожаным на шею, дуга, шлея сзади, седелка на спину, чересседельник, чтобы хомутом шею не терло, вожжи. Седло: стремена, две деревянные доски и две дуги железно-алюминиевые, две подпруги, потник-войлок в 2—3 слоя, если лошадь худая. Аркан и бич. Махор по бокам в блямбах — это для украшения… Телега? Ну, колеса передние маленькие и виляют, чтобы накат был, ось и штырь в солидоле, оглобли, стесы-атосы из проволоки, передок поворота. У машины борта, а здесь правая-левая дробины с ручицами. Амортизаторов нет.
— Дорого обходятся лошади?
— Смотря по какому счету. По деревне что перевезти или на ферму килограмм 200—500 — лучше лошади не найдешь. Мотоцикл мал, а машина велика. А мы с этой милой по бездорожью, но грязи, по солонцу — везде пройдем. Для лошади нужно сена два зарода на зиму, центнеров 60, на корову же 30—40. Что корова, что лошадь стоят одинаково — 500—700 рублей. Это наши, домашние, сибирские. А племенных рысаков за 6000 рублей берут. И наш совхоз покупал, только зря. Рысак не просто стоит, он требует особого ухода, кормежки, выездки. Все делаем, а когда в День животновода на скачки в Каргат выезжаем, первыми приходят не племенные рысаки, а наши лошадки — сибирские.
— Это что, порода такая — сибирская?
— Нет. Это просто удобное название. Я как-то интересовался по книгам, фотографии смотрел в журнале «Коневодство и конный спорт» (он, оказывается, выходит с 1842 года!). Есть старая донская лошадь, кабардинская — тоже старая порода, Плотная мускулатура, резвые ноги. Орловские рысаки, что с конца XVIII века, на них даже в свой хоккей играют, Я сначала думал, что, вероятней всего, это печерская лошадь, которая бродит по стране до самого Полярного круга,— некрупная, сильная, упряжная, не боится сильных морозов, а летом хоть миллиард насекомых на спину садись — только отмахивается хвостом. Только их немного осталось — 4—5 тысяч.
— А что, есть другие местные породы?
— Есть сравнительно новая кузнецкая лошадь — от скрещивания местных пород с рысаками и тяжеловесами, Думал, эти, но когда узнал, что они украшение цирковых программ,— понял: не то. Прикидывал: Казахстан близко. Может, казахская порода — тоже древняя, вес 400—500 кг, табунами ходят, их около 400 тысяч. Словом, происхождение теряется в глубине древности, кочевники на них три тысячи лет по Сибири кочевали, Их даже с хозяевами в могильных курганах хоронили. Похожи , очень на сегодняшних. Решил так: это помесь казахской с местной — сибирская. Может, и ошибаюсь.
Когда мы с Василием выехали из Кольцовки, то стали свидетелями любопытного события. На перекрестке застряла в грязи небольшая колонна салатных грузовичков ГАЗ-52 в 75 лошадиных сил. Крутились, разворачивались и только увязали все глубже в едкой солончаковой грязи. Вася посмотрел, встряхрул вожжами и въехал сбоку в еще большую грязь. Объехал по самой луже, поднялся на дорогу, а дальше говорить нечего. Мы потом всю дорогу проговорили на тему, как одна-единстреннад лошадиная сила обходит 75, а то и 130 лошадиных сил.
Как я до этого представлял укротителей диких лошадей — мустангов? Мужики, у которых все ковбойское: рост, плечи, сапоги со шпорами на высоком каблуке, меховые или в крайнем случае кожаные штаны, а громадная шляпа, ну и где-то под лассо-арканом, конечно, пистолет. Он, значит, по живописным краям и долам едет и мелодично поет, подыгрывая себе на банджо. Где-то впереди ждет его черноволосая красавица в монистах поверх роскошной шали и… далее кино кончается.
И вот я у живых ковбоев. Нет у них ни одежды особой, ни хорошего ковбойского инструмента, к седлу притороченного, ни денег больших, ни женщин рядом. Есть лошади, работа — и все это самое настоящее, без блесткой кинобутафории. Свое, сибирское. Эгей, чулымские всадники,—добрых вам лошадей!
