Это могло случиться осенью. Он хотел, чтобы это случилось осенью. Но судьбе было угодно, чтоб он ослеп весной. Больше всего в жизни дед любил жену, книги и осень. Это, так сказать, были его личные привязанности помимо дела. Жена умерла семь лет назад. Теперь он лишился возможности читать. Оставалась одна надежда — осень. Но и с ней, как видно, попрощаться не придется.
Дед чувствовал, что вслед за слепотой к нему придет сама смерть. Ее он не боялся. Стыдно бояться смерти в восемьдесят три года. Ослепнуть же страшно и в сто лет.
Впрочем, что на судьбу обижаться, ведь врачи предупреждали его. Уговаривали, требовали, просили переехать в дом для престарелых. Кто вот теперь будет заботиться о нем?..
Дед все еще лежал в постели, как проснулся. Как проснулся… Уж лучше бы не просыпаться!
«Ладно,— сказал он себе,— не хватало еще собственную смерть репетировать. И без репетиций сыграем».
Дед встал, тихонько умылся, оделся, поставил чайник на плиту.
Да, это правда: ни родственников, ни друзей. Ну, да ведь не в пустыне он живет — люди кругом. Дома он ни в чьей помощи не нуждается, а хлеб, другие продукты соседей попросит купить. Так, глядишь, до осени протянет. А там умирать можно.
Спустя час он заново открыл для себя радио: теперь оно для него было и часы и газеты.
Потом он прибрал на столе ненужные ему теперь бумаги.
Потом понял, что умирать действительно пора. И на этот раз только усмехнулся…
Дед про себя считал, что родился самым веселым человеком в мире. Еще когда аист нес его к месту назначения, он рассмешил птицу, и та, рассмеявшись, выронила его из клюва. И прямо с неба он упал на поезд «Москва — Петербург», где его и обнаружили. Он сразу всем понравился, потому что не кричал, как все подкидыши, а все продолжал улыбаться, и при этом еще пыхтел: «Пш-паш, пш-паш». Догадливые пассажиры поняли его с полуслова и назвали так, как он им представился, а не так, как было записано в бумажке, найденной у него в шапочке. Так как он всем понравился, то все захотели его усыновить, из-за чего получился большой скандал. В дело вмешались представители власти, и все кончилось тем, что заботу о новом человеке, чтобы никому не было обидно, взяло на себя государство…
«Что же делать?» — наконец, задал он себе вопрос. Не сидеть же целыми днями сложа руки и предаваться воспоминаниям? И еще есть, спать, гулять, слушать радио? И это будет называться заслуженным отдыхом? Будто он всю жизнь свою только этот отдых и заслуживал…
Дед сидел в кресле. Комната была полна весенними звуками: птичьими голосами, звонкими ударами последней капели, иногда такими частыми, что это было похоже на то, как вернувшаяся из магазина жена — зрение у нее всегда было неважное— вставляет ключ в замок…
Надо было купить хлеба к обеду. Дед вышел на лестничную площадку и позвонил к соседям. Ему открыли. Чтобы узнать, кто открыл, он поздоровался.
— Здравствуйте,— ответил ему женский голос.
— Здравствуйте, Любовь Владимировна,— поздоровался он еще раз,— извините меня за беспокойство, но дело в том, что мои глаза взяли полный расчет… А кушать все равно хочется. Будьте добры, пошлите Алешу за хлебом.
— Алешки нет пока, Павел Иванович. Да вы проходите… Вот так… Когда же это случилось?
— Прошедшей ночью.
— Вы подождите, я сейчас сама схожу, хорошо?..
Если бы у него были внуки! Но сын Костя погиб в Отечественную, дочь родилась мертвой. После жена уже не могла рожать. Умирая, она сказала ему: «Долго мы с тобой, отец, живем. Я своим умом так думаю: не иначе, как Костины годы нам с тобой жизнь добавила. Правильно мы их прожили ? » — «Правильно»,— успокоил он ее.
До конца своих дней она проработала акушеркой. Четыре раза провожали ее на пенсию, и каждый раз она возвращалась. Потому что не могла не быть нужной. Правильно она прожила сыновьи годы!
А сам он?
Последние двадцать лет дед работал в музее. Много писал, выступал, ездил. Зимой он все-таки сумел простудиться и надолго слег. Пока он болел, умер последний его близкий друг, директор того самого музея. Умер у себя в кабинете. Друг все жалел, что не погиб и что придется умирать. Он так хотел не умереть, а именно погибнуть. Как в бою!..
— Здравствуй, деда!
Только один человек на земле называл его дедом — семилетний Алеша.
— А, Маленький принц вернулся!
— Вернулся, деда.
Была у них такая игра. Оба они хотели, чтобы Маленький принц вернулся. Но он все не возвращался. «Тогда я буду Маленьким принцем»,— сказал Алешка.
С Алешкой они пошли во двор. Там сначала погуляли, а потом Алеша посадил его на лавку. Через несколько минут подсели две старушки. Они помолчали немного и затем продолжили разговор.
— Младший-то мой тоже неплохо устроился,— говорила одна,— после армии там и остался, сейчас на такси работает. Пишет, что доволен.
— Таксистам сейчас хорошо: деньгу всегда выгадать можно,— вставила другая.
— Да с умом-то оно везде так. Надо лишь меру знать: сам не проси, а когда дают — не отказывайся.
— Да, жадность, она к добру не приведет…
— Не приведет, это точно…
Дед встал, позвал Алешу, и они перешли на другую лавку.
Тьфу, черт! Для кого жить — значит постепенно рождаться, а для кого — постепенно умирать!
Неужели он теперь больше ни на что не способен, кроме как, подобно этим старухам, греться на весеннем солнце, болтать обо всем понемногу и ни о чем не беспокоиться!
Деду стало обидно за себя.
— Мстит, зараза! — подумал он вслух.
— Кто? — не понял Алеша.
— Мстит, Алеша, судьба мне.
— За что?
— За весело прожитую жизнь! Ей ведь тоже обидно: била-била, гнула-гнула — а я все живой-веселый! Ну, да я ей и на этот раз не дамся!
— Как?
— Есть у меня одно средство на крайний случай.
— Ты умрешь?
— Пора, Алеша…
Было время — он боялся, что никогда уже не сможет, как в детстве, просто радоваться теплому летнему вечеру, прохожим, деревьям, небу — всему, что его окружало. Радоваться тому, что он дышит, что сердце бьется, что он есть — просто радоваться жизни. Но это было давно. Теперь он знает, что взамен этой радости пришла ответственность за этот мир, за это небо, за людей, за свою жизнь. От этого связь с миром не рушится, наоборот — она становится крепче…
Ужинать дед не стал.
Следующим солнечным весенним утром его увезла «скорая помощь». В больнице мест не оказалось, и дед, собрав последние силы, настоял, чтоб его увезли обратно домой. «Круг почета,— подумал он.— Смерть, и та с юмором. Все правильно…»
На похоронах перед гробом несли все его ордена и медали. И ни у кого из провожающих деда в последний путь не было похоронного настроения, а было на душе лишь чувство, родственное тому, какое испытываешь после того, как кто-то на твоих глазах поднялся во весь рост под пули. Всегда кто-то должен подняться под пули. Правда, дед хотел, чтобы это случилось осенью.
Книги и рукописи он завещал музею, а свои награды — Алешке.
Ведь только он называл его дедом.
