Не испытывал в жизни большего разочарования, когда после девятимесячного скитания сухопутными тропами Арктики поплыл на судне через Баренцево море. Исчезла Арктика! Плоть ее — скалы, разломы, топи, все отчаянье, вся радость ее пространства остались за прибреяшой дымкой голубой… Разве же можно говорить об истинной Арктике с уютного борта теплохода? Записал тогда в дневнике: «Может, корабль, плывущий в океане, открывает человеку иные дали? Не знаю…»
Но когда удалось именно на борту судна пересечь весь десятитысячеверстовой северный фасад России, всплыли, проступили поселки с котельными, мастерскими, фермами, города и порты с могучими железными ажурами, зевы карьеров Чукотки и шахты Валькумея, драги Чауна, стада Тумата, рыба Океан-Сена, полярки Ванкарема, Муостаха, серебристые антенные шары Амдермы, буксиры Печоры, маяки Святого Носа и Колючинской губы.
Энциклопедическое объяснение очень просто: все, что за Полярным кругом,— Арктика. Ботаники определенней: «С точки зрения наших задач достаточно определить Арктику как безлесное пространство, сменяющее область хвойного леса при движении к полюсу или морю…» Довелось под отрогами хребта Кулар в Якутии постоять у крайнего северного деревца, кромки российского леса, за которой уже полная снежная полость до Северного полюса… Географы стараются быть еще точнее, беря за границу линию, соединяющую точки среднегодовой температуры воздуха в июле — минус 5… Интересно, где были те минус 5 на берегу арктического Белого моря, когда июльская жара приклеивала, помню, одежду к телу, туман при плюс двадцати выпаривал тучи гнуса, собаки задыхались, люди соловели, любая еда мгновенно портилась, а вода ржавела и зацветала, но море — напористо-голубое и ясно-серебристое, как свинец на срезе, оставалось люто-ледяным, и всего в метре глубины пыльной береговой земли начинались линзы вечной мерзлоты, сковывающей 11 миллионов квадратных километров территории страны?..
На протяжении десятков тысяч лет в мерзлых толщах льда и рассолов накапливался природный газ и теперь, открытый геологами, он уже заметно сказывается на энергетическом балансе страны. Хранит подземный лед и нефть. Только в Якутии она выявлена на сотнях тысяч квадратных километров… Еще один дар глубинных льдов человеку — дешевые и надежные холодильники. Помнится, на Индигирском рыбном заводе директор Василий Дмитриевич Язов повел к крутому прибрежному холму. К нему дорога, в холме — дверь. Распахиваешь ее, через заиндевелые косяки попадаешь в голубой ледяной шатер. Всюду штабели мешков с рыбой. Льду —треть миллиона лет. Все, что сюда помещено, будет храниться столько, сколько просуществует сама вечная мерзлота. Что говорить о сохранности рыбы — в бассейне Колымы произошел, например, редчайший случай. В глыбе льда, сколотой на глубине 11 метров, обнаружено существо, похожее на ящерку. Глыба растаяла, и увидели невероятное: существо ожило. Как выяснилось, это был углозуб. Он пробыл в глыбе 100 лет, проспав 10 своих обычных жизней…
Только прикоснись к тайнам арктического бытия, как появятся кандидаты на символ этого региона не менее достойные и поразительные. Стиснутая двойным и губительным прессом холода (снизу — лед, сверху — самые низкие на земле температуры воздуха), жизнь здравствует порой в слое грунта толщиной в несколько сантиметров. И пусть из запасов растительной массы земли на полярный пояс не приходится и одного процента, а каждый гектар дает в 15 раз меньше продукции, чем в субтропиках, тысяча таких гектаров все-таки кормит 80 куропатрк, 30 гусей, 800 видов другой живности. Эти бледнее растеньица — мхи — невероятно живучи, питают 3 миллиона оленей…
Может, олень — удивительное северное существо — достоин центрального места в гербе Арктики? Ведь он — еда, жилье, одежда, Транспорт…
К чему ни прикоснись в Арктике, она не оставит точку прикосновения в единственном числе, выстроит исполинский ряд… К хребту Барранга пристроятся хребты Ломоносова, Пай-Хой, Хараулахский, Полуосный, Прончищева, Чекановского, Улхан-сис, Чукотский с вершинами и ледовыми куполами до 2—3 тысяч метров, где, естественно, не держится уже снег, сметаемый самыми сильными на земле ветрами, и где сталкиваешься с новой тайной Арктики — чем выше подъем, тем теплее… Только назови, скажем, дикую и недоступную реку Полеваам, как выстраивается ряд известных миру рек — Анадырь, Омолой, Колыма, Алазея, Индигирка, Яна, Омолрн, Вилюй, Алдан, Лена, Оленек, Анабара, Хатанга с Кртуем, Таймыра, Пдсина, Нижняя Тунгуска, Ангара, Енисей, Иртыш, Обь с Катунью, Печора, Северная Двина… А глубинные разломы? Несколько дней ползли на упряжках подле 120-километрового Берелехского, похожего на заиндевевший шрам простуженного лица Индигиркой низменности, и диковинные столбы — шестигранное призмы высотрй до 150 метров, гигантскими бесполезными пиками высящиеся среди абсолютного безлюдья Инчовеемскрго кряжа, а наледи, ледники, каньоны…
Все что угодно представляет собой Арктика, только не бедре безмолвие…
Какая мощная здесь игра природных сил! Сибирские реки выносят в океан сотни кубических километров пресной воды, но только одна арктическая пурга (она, конечно, захватывает тысячеверстные расстояния) переносит влагу в виде снежной пыли больше, чем все те реки. Если альпинисты при восхождении 95 процентов разговоров ведут о еде, то в Арктике думаешь о тепле, глотке воды.
Вода кругом и воды не хватает! В лунную полярную ночь мы пробивались на водовозке к реке близ поселка Майский на востоке Чаунской губы часа три, привезя в поселок одну лишь цистерну. Пробивались, помня, что, подымись ветерок больше 5 метров в секунду, двигатель станет уже ненадежным. Я видел печальные знаки драм на долгих дорогах Чукотки — заглох мотор в полярной ночи, шансов выжить у шофера маловато…
Но вот Александр Сергеевич Кондратенко, главный инженер Майской геологоразведочной экспедиции, говорит сдрва уже совсем неожиданные:
— Да, воды мало. Зато молоко не знаем куда девать. В поселке Комсомольский 110 коровок, дают они по 4000 литров молока,..
Напомню, что начало животноводству положил еще Петр I, предложив разводить в Холмогорах затребованную им из Голландии крупную породу рогатого скота, которая и распространилась по всему Северу.
Экономисты, пожалуй, наиболее весомо определяют, что есть арктические рубежи Арктики. А определяют они так: «…к арктическим следует отнести территории, обладающие, во-первых, общностью транспортно-географического положения, то есть примыкающие к Северному морскому пути, и, во-вторых общностью природно-климатических условий, определяющих особенности жизнедеятельности человека, специфику требований к технике и технологии…»
Куда уж большая могла быть специфика на мысе Верблюжка, в десятке километров от Берингова пролива, когда, пройдя Северный морской путь, сухогруз «Ревда» пытался выгрузить с многометровой накатной волны две тысячи тонн смолистого бруса…
Самая восточная в стране строительная бригада уэленского стройучастка — русские Николай Замураев, Александр Дрововозов, Василий Новиков, украинец Сергей Разоренко, эстонец Иван Самукас,— чуть спадала волна, с помощью механика эскимоса Вокейруна, известного охотника чукчи Романа Арматыргина на ботах передергивала груз на берег. Но разве скоро перекинешь две тысячи тонн груза? Короткий перерыв, усядутся у общего котла с моржовой печенью — и снова пляшет бот на волнах. Брус нужен для школы…
О, великие труженики сегодняшнего Северного морского пути — Мурманск, Игарка, Дудинка, Диксон, Хатанга, Тикси, Зеленый Мыс, Певек, Провидение! При минус 30 все механизмы встают. При ветре краны не работают. При волнении корабли не выгружают. Когда успевают? Спасибо полярному дню. Светит он круглосуточно. И круглосуточно, как журавли, таскают краны из трюмов, с палуб контейнеры, буксируют, отчаливают. И еще: побывав больше чем в половине из названных портов, заметил — всюду строят новые причальные стенки. А как же: такие красавцы идут сюда на разгрузку, и каждому дай двести метров под борт…
Порты связывают Арктику в единое, в великую магистраль. Да, великую… Пятьдесят дней, то в виду, то исчезая, плыл берег Родины… Арктика побуждает к исчерпывающим состояниям души, она способна возбудить в человеке лучшие силы — нравственные и физические; здесь и слову и сердцу надобно нечто соразмерное великим пространствам и небывалым деяниям. Сказал же Пришвин после поездки в северные края: «…ясность в себе самом скопилась такая, что можно было б себе любой вопрос задавать и получить ответ…»
Я вез по Арктике нехитрые сувениры от ребят из СПТУ-1 «Уралмаша». Вот поднимусь на атомоход «Ленин», вот вручу вымпелы. Знаю: флажок будущих уралмашевских мастеровых будет не просто висеть в каюте капитана, а знаменовать реальные наши связи. Мы связаны! Нигде более, как в Арктике, не видишь эти обнаженные силовые линии, делающие нас едиными, взаимоответственными. А это — корни нашего оптимизма. На завтра. На далекое будущее.
В славное прошлое уходят корнями наши связи с Севером. Удивительно: целый архипелаг, лежащий всего в 36 милях от мыса Челюскина, не усмотрели ни Норденшельд, ни Амундсен, ни Нансен, хотя были рядом, А увидел его лейтенант Евгенов из экспедиции Вилькицкого в 1913 году. В 1928 году над Северной Землей пролетает дирижабль «Италия». Земли не заметили. Обычное сомнение: что там русские в Арктике открыли? Открыли ли? А русский человек, полярный путешественник Георгий Ушаков уже готовил на архипелаг экспедицию. Он напишет после высадки: «Остров еще не имел названия. Его нельзя было найти на картах мира… И необитаем он был настолько, насколько может быть необитаем клочок земли только что открытый среди полярных льдов. Словно перенеслись на другую планету и не знаем, когда вернемся…» Но знали задачу. И за два года изъездили на собаках по таинственному полярному углу около пяти тысяч километров. Подвижническую экспедицию назовут «выдающимся географическим подвигом», «самым крупным достижением по исследованию полярных стран».
Заключительные страницы дневника Ушакова: «Восемнадцатого июля сомкнули маршрут последней точкой, нанесенной на карту осенью прошлого года. На льду появились трещины и полыньи, через которые, за отсутствием лодки, уже нельзя было переправиться. Две* собаки издохли от истощения. Пять вместе с передовиком лежали в санях, остальные, отдавая последние силы, начали падать в воде. Корм кончился, мы отдали собакам остатки сливочного масла, сами питались одним рисом, который подходил к концу…» Как узнаваемо! У нас тогда, в полярную ночь, тоже кончился корм. Сами не ели, гречневое варево отдавали псам: без ежедневного пайка их просто убьет мороз. Обессиленные, вышли к избе чукотского охотника, хозяин отдал нам свой зимний запас мяса…
Георгий Ушаков после Североземельской экспедиции руководит спасением челюскинцев в Ванкареме, на ледоколе «Садко» устанавливает мировой рекорд достижения высоких широт. А как сложилась судьба его товарищей по экспедиции — геолога Николая Урванцева, радиста Василия Ходова, каюра Сергея Журавлева? Урванцев — среди первооткрывателей таймырских руд, основатель города Норильска. Василий Ходов, ушедший в экспедицию в 18 лет, потом строил первый в мире мощный полярный радиоцентр в Диксоне — именно он вел нас_ радиограммами к «Ленину». Что касается каюра Сергея Журавлева, имя его стало легендарным на Севере.
В одной из бесед с Папаниным мы заговорили о проводниках в Арктике — Джергелли у Толля, Журавлеве.
— А Журавлев-то! — воскликнул Иван Дмитриевич.— Я, понимаешь, зимую на мысе Челюскина, в полтысяче километров — он. Однажды, смотрю, является на упряжке, привез мешок мороженых пельменей. Собирайся, говорит, Дмитриевич, на охоту. Через два дня умчался — только снежная веревочка от нарт.
К нам вьется эта веревочка… Не случайно упомянул дату начала подготовки Североземельской экспедиции — 1928 год. Это же первый год первой пятилетки! Пятнадцатого июня 1928 года, в день десятой годовщины освобождения Урала от Колчака, заложен Уралмаш… Там тоже была веревочка — пробитая лошадью в сугробах тропа, по которой шли на стройку первые.
Плыла в виду Северная Земля. Поблескивали ледники в морщинах скал. Георгий Ушаков завещал похоронить его здесь. На одном из островов — Домашнем. Он говорил: «Единственное, что мы не пережили здесь,— слабости, паники, неверия в собственные силы. Ни разу мы не остановились перед трудностями, хотя природа так много ставила их, наши воля и силы укреплялись доверием народа».
Есть особая цена этим словам, насыщенным таким необходимым сегодня оптимизмом, ибо Арктика строго следит за подлинной ценой их.
— Шлюпка на «Ленин» готова,— сообщил капитан.
Запахнувшись каждый в пузатый жилет, мы ринулись вниз по веревочному шторм-трапу.
Только на волне, в шлюпчонке, считающей каждый перебор океана, понимаешь, что есть настоящий арктический лед., Он остро дышит холодом. Он опасен — рубцеватые, заостренные, захлопывающиеся глыбы под ветром готовы сплотиться в ужасную атакующую лавину.
Не такое это уж простое дело — взбираться под цепляющим ветром на почти пятнадцатиметровый стальной отвес борта атомохода. Капитаны, отстоявшие ночную вахту, отдыхают днем. К нам, уральцам, Борис Макарович Соколов вышел. Что спросить известнейшего в мире капитана, Героя Социалистического Труда, скоро вот уже четверть века руководящего атомным ледоколом? Капитан сед, видно, что устал.
— Передавайте поклон белоярцам и первоуральцам, — негромко говорит он.— И у вашей станции и у нашего ледокола сердца атомные! А кровеносная, так сказать, система соткана из труб Первоуральского завода…
Ледовых капитанов специально никто не готовит. У штурвала удерживаются люди с уникальным чувством ответственности. Слово капитана окончательно… А как возрастает цена решения? Борис Макарович вспоминает рейс «Ленина» в 1976 году, получивший название «первый ямальский экспериментальный». Тогда решался принципиальный вопрос: возможно ли раннее открытие навигации в недоступных зимой морях? «Ленин» вел на Ямал дизель-электроход «Павел Пономарев» с четырьмя тысячами тонн груза. Последние 14 миль шли четверо суток. Триста метров в час! Сдайся капитан тогда, неизвестно, как бы решился вопрос о снабжении Ямала… Впервые в практике разгрузку провели через береговой припай… «Ленин» доказал возможность регулярного снабжения нефтяных и газовых промыслов морским путем. Уже через год грузы на Ямал» в частности на газопровод Уренгой — Западная Европа, стали поступать в удвоенном количестве. Сейчас Тюмень вышла на добычу одного миллиарда кубометров газа в сутки. К этим рекордным цифрам атомоход и его капитан имеют прямое отношение.
Идем по атомному флагману. Нет того лоска, что имеют новенькие суда типа нашего «Кузьмы Минина». Да, есть полированное дерево, ковры, щирокорамные картины, но потерта медь поручней, с выемками ступени трапов… Взгляд задерживается совсем на другом. Вот служба радиационной безопасности, атомно-механическая, контрольно-измерительных приборов, медицинская с отлично оснащенной операционной.
— Был случай,— улыбается старший помощник, сопровождающий нас,— вырезали аппендицит журналисту. Очень гордился, что перенес самую высокоширотную в мире операцию… Может, есть жалобы на что?
Повезло: с нами на «Кузьме Минине» до атомохода плыли капитан-дублер Валентин Сергеевич Давидьянц и командир вертолета МИ-2, базирующегося на атомоходе, Покумейко Виталий Константинович.
Давидьянц: «Честно, не мечтал работать на «Ленине». Считаю: крупно повезло!»
Покумейко: «За одиннадцать лет в Арктике побывал на всех ледоколах, имеющих авиационное обеспечение… Мне по технике безопасности над чистой водой летать нельзя — только надо льдом. Есть лед, есть работа…»
Разной будет навигация у этих полярников, у тридцатичетырехлетнего Давидьянца все впереди, а вот Покумепко в свои безжалостные для летчика 40 лет, похоже, летает последнюю проводку. Один наэлектризован ощущением перспективы, другой — мудр и меланхоличен.
…Но уже выстроились суда в караван, и он походил на выставку достижений кораблестроения последних десятилетий. Приятное зрелище! В год шестидесятилетия советского кораблестроения есть что показать народу. Два ледокола — «Ленин» и «Киев», причем последний — один из самых сильных дизель-электрических. Здесь «Гамбург» — дизель-электроход, типа знаменитых «Лена» и «Енисей», прославивших наш.флот двойными сквозными рейсами по Северному морскому пути; здесь с залихватской черно-желто-бёлой раскраской балкер «Капитан Кудлаш», стреловидные и красивые, но хрупковатые «Яналес» и «Беломорлес». Слышим, как Соколов передает «Беломорлесу»: «Ложиться в дрейф. Цриду за вами к 110 меридиану. Уберите якоря…»
Все плохо: восточные ветры клонят к проливу Новоземельский ледяной массив. Быстро помечаю: «Волна в полной силе. Висит негустая радуга. Суда во льду мерцают, будто вобрали весь свет. Океан на срезе валов — глубоко зелен». Восемнадцать ноль-ноль. Вошли в лед. Караван сразу то гнется дугой, то напоминает разорванную цепочку. Плохо «Капитану Кудлаю» — он в караване, как третьеразрядник среди мастеров спорта. Тяжко и «Кузьме Минину» — не вписываясь в прорубленный «Киевом» и «Лениным» канал, он наползает на торосы, те сплескивают его, значит, снова и снова удар. Вот «Капитана Кудлая» крутануло так, что стал поперек канала! «Ленину» надо возвращаться. Похоже, балкер возьмут на «усы», то есть потащат на буксире.
Мощные силы брошены в пролив. Маневры идут уже ночью. Висит переменчивый серебристый луч. Рядом и солнце и молодой месяц. Округа полыхает. Встаем ровно против мыса Челюскина. Участник Великой Северной экспедиции штурман Семен Иванович Челюскин весной 1742 года обошел северную часть Таймырского полуострова на собаках и 20 мая достиг мыса — крайней северной точки Азии. «Сей мыс каменный, приярый, высоты средней»,— писал он. Только темный горб усматриваем мы. Крайняя северная точка Азии проплывает мимо.
Ночное солнце играет с мысом, словно с мячиком, до рези в глазах. Что тут рассмотришь? Капитан Кременчугский, как щитом, закрывается ладонью, потом дает- нам темные очки. Легко спрятаться от солнца, но платишь за это живыми красками.
Взмыл красный вертолет. И завис над нашим судном, Спешим заснять кадр. Рассказывают, что сверху смотреть на маневры атомохода — удовольствие. Огромный, с 10-этажный дом, ледокол легко, как режиссер, управляет, дирижирует ледовым балом.
Мы отстаем, отказал эхолот. Непорядки в танках с пресной водой — удары не проходят даром. Соколов подбадривает: «Минин», «Минин», не ’Засыпать!» Никто не забывает ни на минуту, что рейс экспериментальный, от него зависит судьба этого класса кораблей в будущих трансарктических рейсах и, конечно, судьба Кременчугского как ледового капитана…
Тихонечко прячу темные очки. Кременчугский комментирует: «Черно-белый лед, он молодой — не страшен. Показался «сибиряк» — зеленоватый трех- четырехлетний и многометровый. От этого — лево на борт! О, «канадец» по курсу — предвестник неблагоприятной навигации. Эти голубые льды приходят в наш океан из Аляски. Там суровее погода, суровее лед. Зимой нарастают, летом тают, снова закладывают коварные этажи — они втрое больше, чем «сибиряки». Лед теряет соли, после 8—10 циклов становится пресным и голубым. Право на борт, подальше от «канадца»!»
Уже выходя из пролива, уткнулись в широкое многокилометровое ледяное поле. За льдами — темно-голубая полоса, возможно, чистая вода. Она ли? Снова висит над нами вертолет. Мы знаем: это его последняя проводка. Он висит на прозрачном круге свистающих лопастей среди белого льда, приветствует выход корабля в море Лаптевых и прощается с нами.
Так что же ты — истинная Арктика, рубеж наш северный?.. Полярные летчики, верно, поведут отсчет ее для себя с первых полетов в Арктике офицера российской службы Яна Нагурского в поисках экспедиции Георгия Седова, радисты — от первой в мире радиограммы, посланной командиру ледокола «Ермак», с предписанием спасти рыбаков на оторванной льдине в Финском заливе, ледокольщики — от входа 4 марта . 1899 года первого в мире ледокола «Ермак» в Кронштадтскую гавань, полярники дрейфующих станций — с 22 мая 1937 года, когда из лагеря папанинцев была отправлена первая в истории метеорологическая радиограмма с полюса, полярные ученые, быть может,— от первого рисунка изобретенного М. В. Ломоносовым для первой русской полярной экспедиции прибора горизонтоскопа, но не может не быть своей Арктики и у каждого из нас…
Помню очень чистое утро на восточном краю земли нашей. Чукчанка, заслуженный художник РСФСР Лида Теютина подвела меня к раздвоенной скале мыса Инчоун. Солнце, стиснутое гранитной щелью, ударило сверкающей саблей. «Стояли яранги,— повела рукой Лида, — и солнце, подымаясь, заходило, будило лучом каждую.»
Оно, солнце, поднималось над пробуждавшимся исполином — Арктикой — и светило одинаково ясно чукчам, эскимосам, долганам, ительменам, кетам, алеутам, якутам, нганасанам, негидальцам, нивхам, орокам, орочам, селькупам, тофаларам, удэгейцам, ульчам, чуванцам, энцам, юкагирам, ненцам, хантам, манси, эвенкам, корякам, эвенам, саамам…
Флаг, поднятый в самом восточном поселке страны Уэлене — 12 мая 1923 года, не опускался больше никогда.
«…Я твердо уверен, что отныне красный флаг будет гордо развеваться над Северным Ледовитым океаном и являть собой всему миру, что власть пролетариата в России сильна»,— писал в приказе о поднятии флага уполномоченный камчатского губревкома Ф. И. Карев.
Исполин пробуждается. Вот слова, записанные мной на приеме участников перехода Уэлен — Мурманск членом Политбюро ЦК КПСС, Председателем Совета Министров РСФСР, Героем Социалистического Труда В. И. Воротниковым:
«Арктика — великий пояс социального, экономического оптимизма. Велики запасы природных даров, велики и нравственные пласты, заложенные героическими страницами освоения сурового края. И не менее великие усилия придется еще приложить».
Через три года я снОва вижу домики Уэлена. И вот она — желто-смолевая, еще не продубленная солеными ветрами океана школа. Значит, все, что надо, сделала самая восточная строительная бригада страны с мыса Верблюжка…
…И всего решительней принимает сердце это вот открытие Арктики наша она от снежинки Якутии до камня мыса Дежнева, от озер Таймыра до уступов острова Рыбачнего. Наша!
Баренцево море — мыс Дежнева
