Лимонница весной: на фоне цветущей ивы, над разливами гусиного лука. Лимонница осенью: среди золотых берез, в соседстве с осотом и ятребинкой. В апреле она рифмуется с волчьим лыком, а в сентябре мы видим ее на синих соцветьях сивца.
Два времени года.
И в каждом из них бабочка рождает созвучья, гармонии. Люблю ее цвет: нежно-золотистый у мужских и зеленовато-белый у женских особей. Люблю ее абрис: будто это скрипичная мелодия выразила себя через линию.
И ведь без лекала наведен изумительный контур. Плавные изгибы, изящные заострения, — тут ничего нельзя поправить, тут все органично и совершенно. Лишь большой художник мог бы найти подобный силуэт. И найти наитием, а не рассудком.
Красота линии у лимонницы совсем не похожа на абстрактную красоту математических кривых. Это красота живая, одухотворенная! Что-то очень знакомое, где-то уже виденное угадывается в самом характере текучей линии. В самом ее ритме, во всех ее прогибах и поворотах.
Да, да, крылья очень похожи на листья. Будто выкраивал их один мастер. Уловленное сходство нельзя уточнить. Лист вяза? Лист майника? Нет, , все не то,— не получается полного совмещения контуров.
Но надо ли этого добиваться? Ты явно на ложном пути, ибо забыл, что бабочки не копиисты. Зачем им натуралистическое подобие? Они создают нечто очень и очень похожее на образ. А образ предполагает обобщение, типизацию.
Возможность превращений, метаморфоз…
Без этого качества мир лишился бы красоты. Вот корни поэзии, вот начало мифа. И лимонница в этом плане — факт поэзии: она суть живая метафора листа. В ней соединены два качества: условность и точность.
Условность — понятна: перед нами игра, артистическое перевоплощение, все же не меняющее сущности явления. Бабочка остается бабочкой, хотя и блистательно входит в роль листа. Сколь точно она передает в этой игре детали, подробности! Вот на это стоит обратить внимание.
Жилкование крыльев… Казалось бы, деталь чисто конструктивная. Но у лимонницы она подчинена единой целевой установке: подчеркивается, тонко акцентируется сходство с жилкованием листьев. Или вот эти оранжевые пятнышки на крыльях. Уж совсем микроскопическая подробность! Но и она работает на целое: подобный крап часто видишь на листьях. В метафорическом ключе можно сказать так: лимонница увидела листья острым художническим глазом. Она сумела передать самое главное, сущностное, не упуская при этом и достоверных подробностей.
Биолог С. С. Четвериков сказал о лимоннице кратко и точно: «начало мимикрии». Другие бабочки пошли еще дальше в уподоблении листьям. Достаточно вспомнить знаменитую Каллиму. Но лимонница дорога мне золотым чувством меры: не впадая в натурализм, она ведет игру на чисто условном сходстве. Это ближе искусству, чем полная мимикрия Каллимы.
Дух растительной стихии растворен в лимоннице. Люблю эту бабочку саму по себе, но люблю еще и за то, что она открывает мне новое в красоте растений.
Лесные мотивы на крыльях бабочек. Они возникают с экологической закономерностью, ведь палитра крыльев часто отражает палитру среды. Лесные бабочки вторят краскам своего окружения, и делают это с тонким искусством, достойным восхищения.
Смотрите: юный художник пишет березовую рощу. Белые стволы, черные крапины на них,— все это внове возникает на холсте. А совсем рядом с художником, незамеченная им, сидит маленькая бабочка. Ее крылья — как картина. И на картине этой мы видим ту же гамму: белые стволы, черные крапины на них.
Это березовая пяденица. Присмотрись к ней, молодой живописец. И без всякой ревности признай: кое в чем бабочка пошла дальше искусства. Что ж, это понятно: природу невозможно превзойти. Но попробуй перенять у пяденицы эту поразительную тонкость в передаче колорита березовой коры. Перед нами особая точность, я бы назвал ее обобщенной. Словно крылья стали фокусом некоей линзы, и сюда стянулись лучи от всех берез России.
Можно сказать так: здесь передан не отдельный фрагмент коры, а выражена сама сущность березы, ее лирическая стихия, ее душа. Это преувеличение. И все же осмелюсь поставить скромную пяденицу в один ряд с холстами больших мастеров. Даже чуть приподнять над этим рядом…
Березы Куинджи, Левитана, Нестерова… Одушевленные, опоэтизированные березы… А тут всего лишь крылышки с черно-белой пестрядью. Ну , что в них особенного? И все же присмотритесь, присмотритесь внимательней к ним. Какое точное здесь письмо! И какая сложная техника. Ее правомерно сблизить с приемами художников-импрессионистов. Вспомните березы Грабаря: там такая же обобщенность, такая же фактурность в передаче березовых стволов.
И вот что больше всего поражает: здесь природа живописует природу. Задолго до возникновения искусства мир уже отразился в крыльях бабочек! Понятно, что это отражение не имело эстетического смысла, что оно преследовало чисто утилитарные цели. И все же совершенство этого отражения вызывает у нас эстетическую реакцию.
Окраска березовой пяденицы имеет защитное значение. Бабочка сливается с корой дерева, становится неразличимой. Это своеобразная гримировка, причем поразительно искусная. И да не покажется такое объяснение прозаическим! Все равно над березовой пяденицей вижу ореол поэзии. Ведь как это чудесно: увидеть на крыльях бабочек образ нашего самого родного, самого русского дерева.
А теперь из березняка перейдем в бор. Здесь сейчас ранняя весна,— тает снег, поют зяблики. Обходя лужу с талой водой, вы видите барахтающегося мотылька. Надо помочь маленькому существу! Подняв бабочку на ладони, вы удивляетесь: ну прямо чешуйка сосновой коры. Легко понять, что это совка. Два пятнышка на крыльях — круглое и почковидное — сразу говорят об этом.
Подуйте на мотылька,— обсушите его. И когда он полетит, проследите за ним. Вот он садится на сосну,— и словно исчезает в ней. Нет, не найдете теперь сосновую совку! Покровительственная окраска растворила ее на стволе дерева.
И все же давайте приглядимся к этому стволу. Правда, с новой целью: попробуем понять, из чего складывается ее цветовая гамма. Вот фоновый цвет самой коры. И на него наложены серые, желтые, коричневые, зеленоватые мазки! Это лишайники. Их вклад в единую палитру леса огромен. Обычно мы проходим мимо этих скромных растений. Но мысленно сотрите с наших скал лицидею и леканору, но смойте с деревьев ксанторию и гипогимнию, и вы увидите, как потускнеет мир, как наш север утратит свое поэтическое обаяние.
Приглядитесь к лишайникам! В них много красоты, много фантастики. Часто мы приходим к природе через искусство. Но пусть в данном случае нашим проводником будут бабочки, отразившие на своих крыльях удивительный мир лишайников.
Вот три совки: Диптера альпийская, Бриофила настенная, Дихония апрельская. Между ними нет прямых родственных связей. Но сходство их сразу бросается в глаза. И оно вполне объяснимо: у бабочек-художниц один общий объект изображения — лишайник. Я даже берусь определить его с точностью до рода,— это стилизованный образ голубовато-зеленых и оливково-коричневых пармелий. Кружевные розетки этого лишайника украшают северные валуны. Непременно найдешь его и на стволах самых разных деревьев.
Лес неисчерпаемо разнообразен. И населяющие его бабочки как бы разделили свои задачи: каждая отражает тот или иной аспект этого разнообразия. Стоит ли пенять бабочкам за то, что они подчас очень узко видят мир? Во-первых, этого требует специализация: каждый вид может совершенно передать лишь одно частное сечение леса, например, цвет коры или форму сучка. Во-вторых, мы ведь можем синтезировать эти аспекты и грани в один целостный образ! И воздать должное бабочкам: совокупно они создают замечательно полную и яркую картину леса.
Развитие бабочки — это цепь превращений. У серпокрылки мы видим, по словам исследователя И. Порчинского, превращение в превращении. После линьки гусеница радикально меняет свой облик. Теперь она как две капли воды похожа на березовую сережку. Вспомните этот столбик сухих семян: узловатый, бугристый; семена идут неровно,— часть сильно сдвинулась в сторону.
И вот все эти подробности виртуозно передаются гусеницей! Она учит нас микрозрению,— учит чувству детали. Как-то по-новому я теперь вижу сухие березовые сережки. Гусеница заострила мой взгляд, и я хочу воздать ей должное за мастерство воплощения.
Две ипостаси гусеницы: это и есть малое превращение в большом превращении. Но вот происходит окукливание, и мы видим новую ступень метаморфозы. Перед нами черно-коричневая куколка. Она глянцевитая, словно лаком покрыта. Разве не похожа она на почку, таящую под лакированным кожушком будущий лист?
Серпокрылка будто и впрямь хочет в своих превращениях вторить развитию дерева. За почкой — лист, за куколкой — бабочка. Что же, и тут обнаруживается изумительный параллелизм! Крылья у бабочки явно вторят абрису листьев. Серпокрылка сухолистная это сходство доводит до предела. Посмотришь — и сразу скажешь: это воспроизведение сухого березового листа.
Сережка, почка, лист… Все эти реалии дерева воплощены серпокрылкой. Жизнь бабочки связана чаще всего с березой. Вот и хочется сказать: серпокрылка внесла свою большую лепту в раскрытие ее образа.
С особым тщанием бабочки на все лады варьируют форму и окраску листьев. Почему-то особый интерес они питают к уже засохшим листьям. Впрочем, это нетрудно понять: ведь на фоне жухлого лиственного она да протекает жизнь бабочек. Как же не стараться воплотить цвет этого фона?
Но иногда изображение листьев бабочками кажется самоцельным, не имеющим приспособительного значения. Вот крылохвостка бузинная, например. Ее интереснейшие куколки запомнились мне с детства. Бывало, заготавливаешь ягоды бузины для стрельбы из дудок и вдруг замечаешь в недрах пахучего куста сложную систему паутинных трапеций. Подобные сетевые конструкции’ ты видел под куполом цирка. Но каково их наначение здесь?
Приглядевшись, замечаешь следующее: на паутинном подвесе — как бы в кисейной авоське— виднеется куколка. Она искусно замаскирована,— в паутину вплетены кусочки сухих листьев.
Из этой куколки в самой середине лета выйдет нежно-золотистая бабочка. Сколько у нее созвучий с лимонницей! Не только окраска, не только контуры близки,— тут как бы одно стилевое начало один канон. А ведь систематически это очень далекие виды: лимонница — белянка, крылохвостка — пяденица.
Как известно, пяденицы являются мастерами покровительственной окраски. Но на каком фоне может потеряться эта крылохвостка? Ведь до золотой осени еще далеко, вокруг свежая зелень, пестрота цветов.
Но тут мы излишне полагаемся на свое непосредственное восприятие. И не учитываем некоторых тонких эффектов, известных лишь опытным наблюдателям. Желтый окрас у бабочек обладает замечательными оптическими свойствами. Отражая зеленые лучи, идущие от растений, он как бы растворяет бабочку. Перенесите крылохвостку в тенистую липовую аллею, и зеленые рефлексы преобразят ее крылья, перекрасят их.
Но вот окраска совки желтой действительно приурочена к осени.
Бывало, идешь по сквозящему осиннику, и шуршит у тебя под ногами свежий опад, и плавно снижаются золотые листья. Понимаешь: ничто не может их вернуть обратно на ветки. Таков печальный закон необратимости.
И вдруг происходит невероятное: среди полного безветрия один опавший лист круто взмывает вверх! И поднимается выше опустевших крон, и быстро проносится над стеклянной опушкой.
Подношу к глазам бинокль и вижу совсем неожиданное. Это бабочка летит над листопадным лесом. Янтарное, золотое, медное — все это в ее окраске. И лилового чуть добавлено к осенней палитре, и паутинно-серого, с жемчужным отливом.
Понимаю: эта бабочка — душа листопада.
А у этой бабочки прозрачные крылья. Странная черта для чешуекрылых! Другое дело — стрекозы, пчелы. А это ведь все-таки бабочка. И тем не менее на каркас жилок у нее натянута чистая слюда. Сквозящая, просвечивающая. Без всяких рисунков, без единого мазка. Впервые увидев стеклянницу, ты и не примешь ее за бабочку. Это же явно оса! Точнее говоря, гигантский шершень. Черно-желтое тело, характерное жужжанье — всё типично осиное,— какие тут еще вопросы?
Ты ошибся: это не шершень. Но порадуйся своей ошибке! Порадуйся за великую мудрость жизни. Ведь все в облике стеклянницы как раз и рассчитано на твою ошибку. Для тебя промах — для бабочки успех.
Перед нами изумительное по своей тонкости и сложности явление мимикрии. Да, бабочка здесь подражает шершню! И сходство это оказывается биологически выгодным: кто решится клюнуть огромную страшную осу? И вот замаскированная под шершня бабочка благополучно минует опасность.
Осы и бабочки, да, между ними пропасть различий! Но мимикрия наводит мост через эту пропасть. Как возникает подобное сходство? Как выглядели предки стеклянницы?
На эти вопросы еще нельзя ответить однозначно. Пока же удивляйся: природа тебя приглашает в свой театр, роль шершня поручено исполнять бабочке.
