Задание было необычайное — доставить к празднику Первомая в десантный корпус ящик с орденами и медалями. В полет были назначены — летчик Юра-большой и штурман Юра-маленький. Прозвали их так неспроста. Хомяков был грузен и высок. Сазонов небольшой и жилистый. Но оба в летном деле известные мастера.
Было пасмурно. Туман закрывал землю. Трое суток экипаж томился на командном пункте, ожидая перемены погоды. Вот и последняя апрельская ночь. Но, увы, перемены не было.
Пришлось лететь. Шли на высоте пятьсот метров. Вверху была густая темень, внизу тоже жуткая чернота.
Хомяков ведет самолет по курсу, следит за сверкающими стрелками приборов. Он весь — внимание. Приходится нюхом, чутьем разбираться в непроглядном, неласковом небе. Ой, как надо во что бы то ни стало пробиться к дружкам-десантникам! Завтра большой праздник, и герои боев в лесах должны ощутить, что Родина любит их, ценит.
Вот внизу багровыми огоньками обозначилась линия фронта. Красные, желтые и фиолетовые кометы и звездочки полосуют небо. Вспыхивают зарницы. Окаянная передовая! Здесь всегда ждешь подвоха. Хомякову так и хочется забраться повыше. А куда? В непроницаемый мрак, из которого не скоро выберешься?
Мотор предательски рокочет. Светятся патрубки, изрыгая снопы огня. Самолет заприметили. С земли потоком несутся светящиеся пулеметные очереди. Самолет ищут, хотят поразить. Хомяков барражирует, уклоняясь от огня. Вот-вот они скроются в спасательной тьме. Но внезапно пулеметная струя прошила плоскость. Хрустнул компас. Что-то жгучее опалило левую ногу. Хомяков потянул руку к ней. Рука была в крови.
— Курс, курс! Сбились с курса, дружище! — кричал в ларингофон Сазонов.
— Юра, бери управление. У меня разбило компас,— как можно спокойней сказал Хомяков, а о том, что его ранило, умолчал. Торопливо достал из кармана комбинезона жгут, которым перетянул ногу выше колена, а затем стащил унт и забинтовал рану.
Пока он возился с перевязкой, линия фронта осталась позади. Казалось, опасность миновала. Но не тут-то было. С земли к ним снова потянулись огненные ленты. Близко рвались снаряды.
— Чертовщина, напоролись на укрепрайон,— выругался штурман.
Самолет подбросило, покачнуло. Зазвенело в ушах. Хомяков инстинктивно ухватился за штурвал и попытался поставить ноги на педали, но раненая нога не слушалась. Каждое движение вызывало боль.
Вокруг бушевало огненное море. Самолет опять тряхнуло. На этот раз осколок угодил в двигатель. Запахло дымом, и горячее масло стало брызгать в лицо летчику. Винт судорожно задергался и остановился. Падала высота. Угрюмо чернели леса. Нигде не было видно ни прогалинки, ни лысинки. «Неужели конец, неужели так просто люди уходят из жизни?» — без страха подумал Хомяков.
Преодолевая боль, он сосредоточился. Ему, только ему в трудных условиях удастся посадить самолет, значит, нельзя распускаться! До боли в глазах летчик и штурман всматривались вниз. И нм повезло. Они разглядели небольшую полянку и приземлили на нее самолет.
— Живем, дружище, живем! — весело восклицал Сазонов, выбираясь из кабины.
Хомяков неподвижно сидел в самолете.
— Ты что, примерз к сиденью, ночевать тут собрался? — нетерпеливо спросил Сазонов.
— Ранило в ногу. Куда я на одной ноге. Останусь здесь, а ты иди к десантникам. Сегодня посылка должна быть у них. За мной потом придете.
— Вот несчастье! Этого только нам не хватало,— с досадой скрипнул зубами Сазонов.— Ну, дружище, отмочил, чтобы я тебя раненого оставил одного. Не выйдет этот номер! А ну, вылазь!
…Занималось утро. Тихо, сумрачно и сонно было в лесу. Пахло свежестью и хвоей да еще бензином от самолета. Летчики присели на сваленное дерево. Посмотрели на планшет с картой. Получалось, что они около десяти километров не дотянули до места.
Сазонов взял из бортпайка несколько сухарей и плиток шоколада. Подержал в руке мешок, в который был уложен ящик с наградами. Груз не тяжелый. Главной загвоздкой было тащить Хомякова.
— Ну, прощеван, «конек», мы еще вернемся к тебе,— сказал штурман, взглянув на самолет.
Хомяков оседлал друга, ухватившись ему за шею и плечи. В левую руку Сазонов взял мешок и пошагал в лес.
Веяло сыростью и весной. На полянах и лугах начинал сходить снег, но в лесной глухомани он еще лежал толстым слоем. Крепкий заморозок покрыл его твердой коркой, она часто ломалась под тяжестью идущего, ноги проваливались в снег до колен. Ветки деревьев и кустарника царапали за плечи.
— Боже, какая красота! По нам не стреляют. За нами не охотятся. Воздух — свежие сливки. Живи да радуйся! — бормотал себе под нос Сазонов, согнувшись под ношей и убаюкивая себя.
Первые двести метров он рванул бодро, без передыха. Но солидная нагрузка давала знать. Вторую передышку он уже сделал после очередных ста метров.
— Привал, привал! — отдуваясь, говорил он, ложась на снег и набираясь сил для нового броска.
Хомяков молчал. Юра-маленький понимал, что его другу не сладко. Хорошо еще, что молча переносит боль.
Отдыхать долго некогда. Кто знает, какой км предстоит путь? Да и десантники наверняка волнуются — почему они не прилетели?
— Двигаем дальше, дружище,— снова взваливая Хомякова на спину, говорит Сазонов.
Трудно брести по снегу. Густой кустарник, чащоба встают на дороге. Приходится обходить, колесить. Пройдены не одна, не две стометровки. Сазонов начинает выдыхаться. Он чувствует, как бешено колотится сердце, стучит кровь в висках. Чтобы подкрепиться, на ходу жует шоколад.
А силы тают. Снова остановка на отдых. Они лежат в снегу и смотрят на безучастное сырое небо, которому нет никакого дела до них. Сколько еще будет привалов? Доберутся ли вовремя до своих? Что таит в себе этот угрюмый лес? Может, и здесь их поджидает опасность?
Лес светлеет, оживает. Застучал дятел. Он утоляет свой голод, ищет жучков и личинок. Застрекотали сороки. О чем они? Уж не появились ли близко немцы? Нет, голосов не слышно.
— Пойдем вон до той березы,— намечает маршрут Сазонов,— это метров тридцать.
И опять он тянет Хомякова к намеченному рубежу, чувствуя, как дрожат ноги и подгибаются коленки.
— Все. Шабаш. Отдыхаем,— говорит он. От него, как от паровоза, валит пар. Жарко. Хочется снять меховой комбинезон. Но нет, нельзя. Сазонов теперь уже не ложится в снег. Лежать в снегу распаренному рисково. Он приваливается к дереву.
Хомяков все молчит и молчит. Его угнетают невеселые мысли. Так мало еще воевал и вдруг ранен. Неужели никогда больше не придется сесть за штурвал самолета? Неужели отвоевался? А ведь мечтал о скоростной авиации. Хотелось пересесть на «ястребок» и чувствовать себя хозяином в небе, сбивать паршивые фашистские машины. Посмотрел на часы. Третий час они барахтаются в этом снежном плену, а одолели всего каких-нибудь три-четыре километра. Так, пожалуй, и до вечера не доберутся до места.
— Юрка, мы ползем как черепахи, помоги мне сделать костыли. Попробую немного своим ходом.
Сазонов согласился. Сказано — сделано. Вырезаны палки с рогульками.
— А ну, меряй обновку… Так-так, совсем впору. Знатные костыли. Теперь шуруй хоть на Северный полюс! — пошутил Юрка-маленький.
Сазонов стал прокладывать «лыжню», а за ним, заметно оживившие», на палках заковылял Хомяков.
— Э-э, не отставай, жми-дави на полную железку!— шутил Сазонов.— Ай да мы, гении-вундеркинды, до чего додумались!
Но вскоре веселость с него как рукой сняло. Дорогу преградила небольшая речушка. Она уже вскрылась и глухо роптала. По ней шел мелкий ледок.
— Не было печали,— скорбно сказал Сазонов.— Придется форсировать.
Он снял с себя унты, одежду. Со всем своим имуществом в руках осторожно ступил в воду. Она ошпарила ноги холодом. Чем дальше он шел, тем злее кусалась речка. Вот она добралась до трусов, ожалила тело. Но он уже был на другом берегу. Положил свои пожитки. Попрыгал, похлопал себя по бедрам. Разогрелся и поспешил за своим дружком.
— Забирайся на меня и поехали. Не к чему тебе принимать ледяную ванну,— сказал он…
Поредел лес. Забелело. Они выбрались на широкую просеку. По ней на запад тянулась хоженая небольшая стежка. Сазонов почему-то уверился, что это партизанская тропка. Выходит, и лагерь их где-то близко. Идти по тропке было удобнее. Ноги не тонули в снегу, деревья не преграждали дорогу. Только куда она все же вела? Чувство тревоги, которое все время владело ими, еще больше возросло. А вдруг нарвутся на фрицев? Шли они, готовые ко всему.
Сазонов шагал первым, осматриваясь по сторонам. Правая рука его лежала на пистолете, левой он нес ценный мешок. Чуток поодаль тянулся Хомяков; готовый в любую минуту упасть в снег и прикрыть огнем своего друга.
Они подходили к тому месту, где широкая просека сужалась и снова хмуро чернел лес. Хоть и были они начеку, но все же суровый оклик: «Стой! Кто такие?» — застал их врасплох.
— Свои, свои! — радостно выдохнул Сазонов.
— Пароль?
— Курок! А отзыв? — спросил Сазонов.
— Курск,— последовал ответ.
Их окружили вооруженные люди в зеленых куртках с загорелыми худощавыми лицами.
— Браточки, родные, все-таки добрались до вас! — восклицал Сазонов, обнимая оказавшегося около него дюжего десантника.— Срочно ведите нас к полковнику. Дело важнейшее, отлагательств не терпит.
Из тонких хлыстов были сооружены носилки, на которые уложили Хомякова. Тронулись в путь. Сазонов сам не понимал, откуда у него еще взялись силы. Он вместе со всеми бодро шагал по дороге.
