Впереди показались березовые колки, где в гуще кустарников ждала нас запашистая, набрякшая сладкой чернотою смородина, а я все оглядывался, пытаясь разглядеть, каким же из комбайнов правит Гришка…
О той утренней, разбуженной комбайном степи я и написал свое первое стихотворение, которое, по совету отца, послал в районную газету. Наступил сентябрь, погожий, безветренный. После уроков наш четвертый «А» строем шел за околицу села, на ближайшее убранное поле. В колком жнивье то там, то здесь мохнатыми гусеницами висели срезанные колосья пшеницы. Мы собирали их в портфели и холщовые сумки, а затем взвешивали на колхозных весах и сдавали приемщице, ревниво примечая, кто принес больше.
Я старался, как мог, чтобы не оказаться в отстающих, и все же ни разу не удавалось наполнить портфель так, как, вроде бы походя, набивал свою сумку увальневатый, неторопливый в движениях Леня Чайка. Возвращаясь с поля, он запихивал сумку под рубаху — живот колесом — и орал во всю ивановскую:
— Девки, где вы?
— Тута, тута! — гнусаво подпевал ему верткий, никогда не унывающий Тинтя.
— А моей Марфуты нету тута! — базлал Ленька.— А моя Марфута упала с парашюта!
Подталкивая в бока друг дружку, девчонки хихикали над запевалой, а он, годами старше нас, купался в этом внимании…
Обратно мы шли гурьбой, дурачились, радуясь, что отбыли и уроки, и задание в поле. И никто не шикал на нас, быть может, потому, что жить стало повеселее: с фронтов приходили все более обнадеживающие вести.
В один из таких дней, вернувшись домой, я застал казенный конверт на свое имя. Взял его без трепета, словно уверен был, что не подошло газете мое стихотворение. В конце коротенького письма сотрудница подсластила свой отказ просьбой написать заметку о том, как ребята из нашей школы помогают фронту. Заметок я отродясь не составлял, но отец объяснил, что дело это нехитрое…
Несколькими днями спустя в районной газете «За коммунизм» появилась моя заметка о том, как наш класс собирает колоски. Прочесть ее хватило и минуты. Надо ли говорить, с каким нетерпением поспешил я в школу в тот день: вдруг да кто-нибудь еще прочел эту заметку.
Класс встретил меня, паясничая и улюлюкая. Газета лежала на передней парте, но взгляд отыскал ее потом, а вначале увиделись только гримасы лиц:
— Лена Чайка! Лена Чайка! — смеясь, кричали со всех сторон.
Ошеломленный, я застыл на пороге, ничего не понимая, но чувствуя, как кровь, прихлынув, обжигает уши.
Лишь Ленька не принимал участия в этих насмешках. Вжавши голову в плечи, он недобро разглядывал меня, словно прежде недосуг было присмотреться к новенькому.
Такой была расплата за первый мой газетный «ляп». Вероятно, небрежно написал я имя лучшего нашего сборщика Чайки, и вместо «Леня» в редакции прочитали «Лена», так и напечатали, чего»я при беглом чтении не заметил. Вышел наш Ленька девчонкой. Но его почти не дразнили в тот день — дразнили меня, горе-писаку, и поделом!
Вскоре из редакции пришло еще одно письмо, толстое-претолстое. В него было вложено обращение
академика Т. Д. Лысенко ко всем школьникам Советского Союза, где говорилось, что каждая лишняя тонна выращенного хлеба и картофеля — удар по врагу. Чтобы помочь взрослым вырастить эти тонны, нужно собирать золу и птичий помет — ценнейшие удобрения для долей, а также верхушки картофелин, которые заменят при посадке сами клубни.
