10.
Не землянин!
Хенк ошеломленно уставился на Петра Челышева. Он, Хенк, не человек! Он не землянин! Что за бред?! Он же помнил себя! Помнил своих друзей, Землю, своего брата! Помнил программу своих работ, наконец, помнил свою работу!.. Хенк почти кричал. Он требовал повторить расчеты.
— Это ничего не даст, Хенк,— устало сказал диспетчер.— Расчетчик не ошибается. Я как-то слышал о подобной ошибке, но то, кажется, был анекдот.
— Но не будь я собой,— возразил Хенк,— разве бы я не знал об этом?
— А ты не знаешь?.
Они замолчали.
Хенк выдохся. Он вдруг понял, как нелегко сейчас сидящим перед ним людям. Он сумел поставить себя на их место. Они были правы — у них не было резона ему доверять. Кем бы он ни был, несомненно, он был опасен для тех, кто его встретил на Симме. Но кто же он? Для чего и кем предназначен?
То же самое хотел знать Петр Челышев. Он даже улыбнулся. Он всегда улыбался в самый неподходящий момент:
— Ты ведь позволишь нам порыться в твоей памяти, Хенк?
Четверть часа назад даже намек на такое предложение привел бы Хенка в ярость, но сейчас он только кивнул. Почему нет? Если его обманули (он не находил смелости сказать — подменили), он сам хотел знать — где и кто?..
Лишь сейчас Хенк понял назначение робота, все еще стоявшего у дверей.
— Это Иаков,— пояснил Челышев.— Святой Иаков. Его кличка точна. Он не умеет лгать, но свободно ориентируется в чужой лжи.
— Иаков! — приказал он.— Займи место в лаборатории.
Робот послушно проследовал в соседнюю комнату. Она оказалась вместительной, но почти пустой: панель с несколькими, пока еще темными экранами, ворох датчиков, проводов, длинное пластиковое кресло, низкая тумба самописца.
По знаку Челышева Хенк молча опустился в кресло. Ему пришлось раздеться, диспетчер, оплетая его голову змеями датчиков, предупредил:
— Тут не очень тепло, но мы не можем менять температуру…
Он не закончил, увидел шрам на спине Хенка. Легко, одним пальцем коснулся страшной, широкой вмятины, уходящей под левую лопатку:
— Где тебя так?
— Не все ли равно…
— Да, не все равной— резко вмешался Челышев.— Мы не задаем пустых вопросов.
— Под объектом 5С 16,— неохотно ответил Хенк.
— 5С 16…— Челышев вспомнил.— «Лайман альфа» терпела крушение? Ты не обмолвился об этом ни словом.
— Я о многом не обмолвился…— Тон, каким Хенк это сказал, не очень-то помог беседе, но Челышев не любил уступать:
— Такой удар может разорвать человека надвое. Нелегко было поставить тебя на ноги, а?
— Шу умеет.
Длинная лента, испещренная четкими знаками, легко ползла из-под пера самописца, попискивала, скользя, координатная рама, где-то искрил контакт — пахло холодком, озоном. Хенк неумолимо проваливался в сон.
— Нет, Хенк,— громко сказал Челышев, не отрываясь от экрана.— Не надо спать!
Хенк не видел изображения на экране. Широкие ремни крепко держали его в строго фиксированном положении. «Как они видят мое прошлое? — отрешенно думал он.— Как они читают мою память? В образах? В символах? В специальных знаках?..»
Он услышал удивленное восклицание Челышева:
— «Лайман альфа» снабжена Преобразователем?
— Что в этом странного?
— Я никогда не видел Преобразователей, созданных для кораблей. Пока что они стоят лишь на Конечных станциях. Почему ты не зарегистрировал Преобразователь?
— Я слишком радовался возвращению и не успел. Вы сбили меня с толку своей Охотой.
— Все еще жалеешь протозида, Хенк?
— Жалею…
— Не напрягайся,— попросил диспетчер. Морщины на его лбу туго сошлись, он вдруг показался Хенку усталым и удрученным.— Вот так…
— Мне холодно,— пожаловался Хенк.
— Полчаса тебя не убьют,— заметил Челышев.
— Полчаса… А потом?
— Потом можешь идти К себе. Пообедаешь, выспишься. У нас есть бар, ты знаешь…— Челышев помолчал.— Никаких дальних прогулок, никаких экскурсий на «Лайман альфу». Недельку, другую, если у нас будет, конечно, такой срок, тебе придется пожить без прогулок.
«Без прогулок»…
Для Хенка это прозвучало, как без Земли.
11.
Хенк выбрал бар.
Не лучшее место для размышлений, но в пустой комнате перед темным экраном отключенного Инфора сидеть было просто тошно. «Если Ханс в баре, —загадал Хенк,— все выяснится, и выяснится быстро…»
Ханс оказался в баре.
— Я сижу здесь всегда,— объяснил он, быстро шевеля плоскими губами.— Если мне жарко, я ищу здесь прохладу, если мне холодно, греюсь. Честно говоря, Симма мне не по душе, но меня связывают дела…
В настоящее время Ханс, видимо, мерз. Не прерывая жалоб и сетований, он порылся в тайниках климатической панели, и прозрачные стены бара, потускнев, медленно уступили место сырому тропическому лесу. Хенк сидел за стойкой, но вокруг него парило, дрожа, гнусное марево джунглей, лениво и душно всплывали под невидимые облака влажные испарения. Мангровые заросли или весьма похожая на них гадость: когтистые волосатые корешки мертво обвисали над запотевшей стойкой, у ног бармена плескалась вонючая лужа. Бармен хмыкнул и опасливо заглянул под стойку.
— Прошлый раз,— пожаловался он Хенку,— из-под стойки выполз здоровущий кайман. Он, конечно, бесплотен, во на нервы действует, как настоящий.
— Жизнь есть жизнь! — ревниво заметил Ханс. Титучай действовал на него не только освежающе.
Где-то недалеко в душном и тяжком мареве, шипя, взлетела красная сигнальная ракета.
— Готовь титучай, Люке,-—хихикнул Ханс— Скоро сюда вылезет вся вчерашняя компания.
— Опять! — пожаловался бармен.— Призраки призраками, а грязь на ногах понанесут настоящую и монеты лишней с них не сорвешь.
— Зачем вам все это? — спросил Хенк,
Ханс медленно обвел взглядом джунгли:
— Как на Земле… Правда?
— Земля уже давно не такая.
Ханс, казалось, не слышал. Он был здорово навеселе и завелся на всю катушку. Он задавал Хенку глупейшие вопросы. Не ожидая ответа, сам отвечал на них, нудно при этом поясняя — почему предполагаемый ответ Хенка вздорен — и поминутно поминая протозиды, В конце концов Хенк не выдержал:
— Чем они вам так насолили, эти протозиды?
— Ханс поставлял пылевые облака в район Тарапа-12,— ответил за Ханса бармен.— Пылевые облака — единственная, насколько известно, жратва протозид. К тому же эти облака — единственное, что протозиды принимали от нас. Ничего, конечно, не давая взамен. Ханс — фанатик, он жив работой. Он очистил второй сектор Тарапа-12 и уже приступил к третьему, там нашли шикарный «угольный мешок», на Земле такие называют глобулами — пылевыми скоплениями. И вдруг эти твари…— бармен покосился на Хенка.— Вдруг эти протозиды отказались от наших даров. Они вдруг расхотели пожирать свою пыль, хотя занимались этим чуть ли не миллиарды лет. Мне-то на протозид наплевать, тем более, что они не входят в Межзвездное сообщество, но у Ханса на подходе к Тарапу-12 застряло пылевое облако на десяток световых лет. Если протозиды откажутся от него, а они откажутся, Ханса оштрафует звездный Патруль.— Люке не смог скрыть усмешку: — За умышленное засорение нетипичной зоны!
— Но ведь Ханс выполняет задание Земли. Гонять пылевые облака — дело не частное.
— Все так, но Ханс — классный перегонщик. Его класс требует умения предугадывать даже случайные миграции.
— Интересно, как можно предугадать миграцию расы, не находясь с ней в контакте?
— Очень просто,— Люке отодвинул стакан.— По прецедентам.— И объяснил: — До Тарапа-12 протозиды проделали нечто подобное под объектом 5С 16. Предвидение— черта обязательная для классного перегонщика.
— Он понимает! — вмешался в беседу Ханс и шумно хлопнул Хенка по плечу: — Ты ведь понимаешь, я вижу. Я нагнал этим тварям звездной пыли на сто лет вперед, а они вдруг все бросили и ушли. Я делал все, что мог, чтобы пригнать им побольше пыли, а они подвели меня. Почему?
Заунывно орала в джунглях какая-то птица, вдали изредка все еще взлетали ракеты. Несчастные призраки-путешественники, созданные воспаленным воображением Ханса, заблудились, кажется, окончательно.
— Я рад, Хенк, что ты так быстро схватываешь любую проблему! — не успокаивался Ханс.— Я рад, Хенк, что мы сидим с тобой в этом болоте, совсем как на Земле, а не среди этих распроклятых протозид. Я рад, что мы с тобой из тех, кто побывал на электрической Симме. Дай я тебя поцелую. Завтра утром, Хенк, я проснусь, вспомню, что целовал тебя…
— …и меня стошнит! —негромко закончил за Ханса бармен.
Он смеялся, но Хенку сразу стало не по себе. Не зная того, бармен предугадывал ситуацию. Принципиальная неприязнь Ханса к протозидам вполне могла привести к чему-то подобному… «Кто даст гарантию, что я, Хенк, на самом деле не…»
« . . . протозид! »
А почему нет? Разве он, Хенк, не пожалел протозида, приговоренного Челышевым к уничтожению? Не протестовал против приказа Земли? И разве он выполнил этот приказ? Он, Хенк, не уничтожил протозида, он лишь преобразовал его в пылевое облако. Это облако всегда можно вернуть к нормальному, присущему для протозида образу жизни. Почему же он не уничтожил протозида? Пошли бы на такое Петр Челышев, или Ханс, или тот же диспетчер?..
«Никто бы из них не протестовал против приказа, пришедшего с Земли…» — подумал Хенк.
Может, он, Хенк, вправду протозид?
Он внимательно прислушивался к своим ощущениям. Он искал в себе что-то такое, что могло подать пусть не сигнал, пусть просто неясный намек: ты — тот-то. Но ничего не происходило, память Хенка ничем не хотела ему помочь. И что она могла, память?.. Любой организм, в том числе и разумный, лучше всего запоминает то, что чаще повторяется, что лучше вознаграждается. Но в то же время мы двадцать раз повторяем номер телефона, чтобы тут же его забыть, а многое из того, на чем мы отнюдь не концентрировали внимания, остается в нас навечно: случайный взгляд, название непрочитанной книги, лицо в толпе.
Хенк искал. Хенк понимал: нет смысла объяснять себе свойства памяти. Он понимал: сейчас ему надо всколыхнуть память, встряхнуться, сломать устоявшиеся, ставшие привычными связи, чтобы из всего этого взбаламученного месива медленно поднялась, всплыла наружу его, своя или чужая, неважно, начинка. «Я должен вывернуть себя целиком, потому что если я не землянин Хенк, а нечто его заменившее, то мне, квази-Хенку, абсолютно незачем жалеть свою новую сущность, какими бы мотивами эта моя новая сущность ни руководствовалась…»
— Москитов многовато,— пожаловался бармен, но Ханс не допустил его к климатической панели.
— Хенку нравится!— сказал он.— Хенк — наш парень! Я правду говорю, Хенк?
Хенк кивнул. Он бы хотел верить Хансу…
«Ум не снабжен врожденными идеями, как считали когда-то земные философы. Ни один самый мощный компьютер не вместит в свою память то, что знает, скажем, о кухне своего дома самый обычный, ничем не примечательный земной ребенок: обстановку в ней, какие вещи и когда могут упасть, какие вещи лучше вообще не трогать,— но все это, конечно отнюдь не врожденное качество, этому научаются. Память не организуется в алфавитном, в цифровом или в сюжетном порядках, она извлекает свое содержимое путями поистине неисповедимыми, и если я, Хенк, хочу надеяться на случай, который раскрыл бы мои глаза на то, что прячется в моем подсознании, то никакой Иаков не поможет. Я должен сам искать такой случай, еще лучше— самому создать случай…»
Хенк хотел утвердиться в своей догадке. Ткнул, не глядя, в пульт переключателя и сквозь сырую душную мглу увидел экран внутреннего Инфора.
— В какое там болото ты залез, Хенк?
— Нормальный климат, совершенно нормальный!
— Ханс перегнулся через плечо Хенка и заглянул в экран.
— Ясно… —хмыкнул Петр Челышев.— Что тебя интересует?
— Меня? — удивился Ханс.
Хенк отодвинул плечом перегонщика, говорил не таясь, знал: вряд ли кто поймет внутренний смысл их беседы с Челышевым,
— Что выдал вам ваш Иаков, Петр?
— Пусто! — Челышев выразительно щелкнул пальцами.— На каком-то уровне память, которую мы исследовали («Моя память!» — перевел для себя Хенк), выглядит прерванной, расщепленной. Это крайне неутешительно…
Хенк кивнул. От Челышева он и не ждал утешения. «Не землянин, не арианец, просто оберон-иск… Таких следует опасаться. Петр Челышев прав: я — скорее объект исследований, чем объект общения…»
— Значит, вы не сдвинулись ни на йоту? — как ни странно, лишь на секунду, но Хенк почувствовал злорадное удовлетворение.
— Ни на йоту, Хенк.
— Не означает ли это, что перед нами просто нет проблемы? — надежда вспыхнула в Хенке ярче сигнальной ракеты, шумно взорвавшейся над джунглями.
— Не означает,— сухо ответил Челышев.— Проблема есть, и весьма древняя. Проблема гомункулуса… Тебе это что-нибудь говорит?
Челышев не мог высказаться яснее… Гомункулус! Этим термином древние философы Земли обозначали крошечного гипотетического человечка, якобы существующего внутри нашего тела — ошибка, в которую достаточно легко впасть. Спросите любого, как он видит, как он воспринимает мир, ткните его в странность того, что мы вообще способны что-либо воспринимать, ответов можно получить много, но далеко не все отвечающие сумеют ухватить суть проблемы. Найдутся и такие, что заявят: а у нас в голове есть нечто вроде маленького телевизора, вот он-то и воспринимает окружающий меня мир…
Но кто смотрит в этот телевизор?
— Петр, у меня есть к вам просьба. Вы сможете ее выполнить?
— В пределах разумного,— осторожно пообещал Челышев.
— Запросите Землю. Пусть поднимут мой архив, пусть свяжутся с моим временем…
Челышев усмехнулся:
— Ты нас недооцениваешь. Запрос отправлен на Землю.
— Тогда все…
Экран погас. Ханс недружелюбно наклонил голову:
— Что он тебе сказал?..
Бармен тоже нахмурился.
— Вы что, недолюбливаете Челышева?
— Охотник! — Ханс хмыкнул.— Где появились Охотники, жди событий!
— Еще титучай! Три! — попросил Хенк, но сам пить не стал.— Как мне добраться до дверей? — он почти ничего не видел в облаках душного влажного тумана.
— Шлепай прямо по лужам,— посоветовал бармен.— Не утонешь. Все это — призраки. В определенном смысле, Хенк, все живое —призраки. Правда?
Хенк молча пошлепал по жидкой грязи, в которой корчились волосатые корешки, пузырились уродливые, черные, как уголь, пиявки. Взбаламученный его движениями мутный воздух бил в ноздри прелью и тлением. Дрогнула вдруг сырая, заляпанная эпифитами ветвь, ошалелые глаза уставились на Хенка, призрачная рука легла на плечо.
— Где люди? — услышал он.— Есть здесь люди?..
Призраки-путешественники… Хенк выругался, Он не хотел говорить о людях.
Он и сам заблудился… Призрак он или человек?
12.
За годы работы в нетипичной зоне Хенк привык оперировать миллионами лет. Сейчас у него не было такого запаса. Он шел, не видя куда, пока не уткнулся в стену силовой защиты.
Он осторожно поискал выход. И сразу нашел. На него дохнуло кисловатым северным ветром.
«Они не перекрыли выход на космодром!» — он ясно увидел «Лайман альфу», ее исполинское тело с рогоподобным выступом в носовой части. «Там Шу,— подумал он. —Долгие годы Шу была моим единственным спутником и поводырем. Долгие годы только она помогала мне решать возникающие проблемы… Почему я к ней не спешу?..»
Но он спешил.
Крупным шагом, смиряя себя и не находя силы смирить, он шел к кораблю прямо через поле. Он не хотел привыкать к мысли, что он не человек. «Челышев просил меня не покидать станцию, но я этого ему не обещал…» Снопы искр летели из-под башмаков Хенка, как из-под точильного камня. «Они не перекрыли выход на поле… Почему?..» Брюхо «Лайман альфы» уже нависло над ним, он подал сигнал, и люки шлюза открылись.
«Все ясно,— сказал он себе, войдя в штурманскую обсерваторию.— Они сняли курсопрокладчик и забрали звездные карты. Я могу поднять «Лайман альфу», могу вывести ее в космос, но до Земли мне без карт не дойти. Небо Крайнего сектора ни на что не похоже, как ни на что не похоже небо Внутренней зоны. Шу придется вести корабль вслепую, это невозможно. Без звездных карт мы действительно слепы. Собственно, благоразумие Шу и не позволило бы вывести на орбиту корабль, лишенный курсопрокладчика…»
— Были гости? — спросил он.
— Да,— ответила Шу.— Возвращение на Землю откладывается.
— Надолго? — спросил он.
— Это зависит от решений Земли.
— От решений Челышева,— хмуро поправил Хенк.— Было время, когда подобные решения мы принимали сами.
— Хенк! Мы входим в Межзвездное сообщество!
— Ты могла об этом не напоминать…
Хенк тяжело опустился в кресло, и оно сразу приняло максимально удобную форму; слева от Хенка мгновенно поднялся планшетный столик. На нем сейчас не лежало ни единой бумажки, зато стоял высокий бокал. В мутной жидкости глухо побрякивали кусочки льда. Настоящего льда!.. От бокала несло холодком, одиночеством, и, поежившись, Хенк молча пригубил зашипевший на языке напиток.
— Шу,— сказал он.— Я влип в историю.
— Я знаю,— помолчав, ответила Шу.
— Как ты можешь знать?.. —начал он, но Шу его перебила:
— Ты — центр моего внимания, Хенк. Ты — основной объект моего внимания. Что в этом странного?
— И ты знаешь о Челышеве, о его словах? Ты знаешь, в чем меня заподозрили? Знаешь, чем я занимался все это время на Симме?
— Разумеется, Хенк.
Голос Шу изменился. Хенк не знал, кто ставил модуляции Шу, но, несомненно, это был мастер. Стоило закрыть глаза, и ты чувствовал: с тобой разговаривает женщина…
Но Хенк не позволил себе расслабиться.
— И ты…— начал он.
— Я все знаю,— перебила его Шу.— Я не могу чего-то не знать. Ты — это я, Хенк. Ты ведь пришел узнать это?
Бокал выпал из разжавшихся пальцев Хенка, но не долетел до пола. Гибкий щуп, вырвавшийся из подлокотника, перехватил бокал на лету и мягко водрузил на планшетный столик.
— Зачем ты это сделала, Шу?
— Ты хотел знать, я ответила.
— Я говорю о бокале.
— Ты хотел, чтобы он разбился?
— Да.
Планшетный столик резко дернулся, осколки стекла разлетелись по всему полу, но удовлетворения Хенк не почувствовал.
— Что значат твои слова, Шу? Не хочешь же ты сказать, что я всего лишь твоя функциональная часть, некий мыслящий и автономно передвигающийся орган бортового компьютера?
— В определенном смысле, Хенк, это так и есть.
— Выходит, я даже не протозид? Выходит, я просто часть машины?
Он никогда не разговаривал с Шу таким тоном.
Шу промолчала. Обиделась или не хотела его огорчать.
— Свяжи меня с Памятью.
Шу не ответила, но приказ приняла — экраны вспыхнули. Хенк хотел проследить свой путь. Весь путь — от Земли до квазара Шансон, от квазара до Симмы. Он хотел сам понять — кто он, не передавая права решения ни предавшей его Шу, ни Челышеву.
…Туманный шар, условная модель расширяющейся Вселенной, вспыхнул прямо в центре штурманской обсерватории. Шар не был велик, но вызывал впечатление огромности, бесконечности. Взгляд не постигал его, тонул в туманностях, в чернильных пятнах глобул, однако постепенно Хенк различил и пятнышко Галактики, и пульсирующую точку квазара Шансон. Мысленно он провел долгую дугу через созвездие Гидры, через океан Бюрге, через зону Цветочников и Арианцев, через объект 5С 16… Он видел маяки цефеид, пятна пульсаров. Он видел и саму «Лайман альфу» — крошечное серебристое веретено, пожирающее пространство. Он с жадным любопытством, как впервые, вглядывался во Вселенную — в этот гигантский садок, в котором вместо хвостатых рыб медленно шествовали фантастические кометы, не зарегистрированные ни в одном каталоге, расплывались непроницаемые пятна «угольных мешков»…
Объект 5С 16…
Шар Вселенной мигнул, подернулся серой дымкой, вновь прояснился. Хенк увидел «Лайман альфу», снабженную рогом Преобразователя, и себя, вращающегося в пространстве. Он и Шу — они были одно целое. Он и Шу — они были одно огромное пылевое облако. Он и Шу — их атомы смешивались друг с другом, но они всегда оставались самими собой.
У него закружилась голова. Он действительно принимал форму пылевого облака — одну из самых удобных рабочих форм в космосе; вид плывущего в пространстве безмерного пылевого облака не мог ни смутить, ни испугать его, однако сейчас он боялся, нервный холодок остро покалывал поясницу, темно, пугающе кружилась голова.
Стоп! Он вернул запись к началу.
Земля… Созвездие Гидры… Океан Бюрге… Длинное, как веретено, тело «Лайман альфы»… Объект 5С 16…
Шар Вселенной мигнул, подернулся серой дымкой, вновь прояснился. Хенк увидел «Лайман альфу», снабженную рогом Преобразователя, и себя — грандиозное пылевое облако, медленно вращающееся в пространстве.
— Шу!— закричал он.— Выдели в отдельную серию маршрут в зоне 5С 16!
Шу не ответила.
— Шу! — закричал он.— Где запись маршрута через зону 5С 16?
Шу не ответила.
— Шу!— он даже привстал.— Где запись случившегося в зоне 5С 16?
На этот раз он услышал ответ:
— Запись маршрута через зону 5С 16 блокирована. Требуемая тобой запись подлежит просмотру лишь на Земле.
— Кто заблокировал запись? — он уже не сдерживал себя.— Кто?
— Это сделала я. Шу.
— Но почему?!
— Требуемая тобой запись подлежит просмотру лишь на Земле,— тупо повторила Шу,
— Но что в этой записи? Я хочу знать!
— Это невозможно,— тупо повторила Шу.— Боль…
Хенк сжался.
Мгновенное, неясное, почти без памяти ощущение, краткое, как удар, ослепило его. Он не знал, что это, он чувствовал мертвый ужас. Боль, пронзительная, рвущая, пронизала его насквозь, он скорчился в кресле и закричал, хватаясь скрюченными пальцами за подлокотники.
Это длилось долю секунды, не больше. Но хватило и такой доли — Хенк лежал в кресле.
Он уже не хотел знать — что с ним случилось в зоне объекта 5С 16. Даже мимолетный намек на воспоминание, на тень воспоминания нес с собой непереносимую волну чудовищного, мертвого ужаса. Уронив руки, обессиленный и разбитый, Хенк уснул…
13.
Но это был не сон, скорее краткое забытье. Вывел Хенка из забытья кашель. Он медленно обернулся и увидел Петра Челышева.
— Вы все видели, Петр?
Челышев не выразил никакого сочувствия.
— Да.
— Тем лучше. Не надо ничего пересказывать.
— Что ты намерен делать?
— Добиваться выхода к Земле…
— А тебя не тянет в мир протозид?
— Не знаю… Нет… Наверное, нет…— вяло ответил Хенк и запоздало удивился: — Вы позволите мне уйти к квазару Шансон?
Челышев жестко впился в Хенка холодными голубыми глазами:
— Тебе незачем уходить к квазару Шансон, Хенк. Конечно, протозид там сейчас полно, мы их еще не остановили, но мы могли бы устроить тебе встречу с ними поближе…
— Вот как?
— Не хитри, Хенк! Ты знаешь, о чем я говорю.
— С меня хватит загадок, Петр. Объясните.
— А тот протозид, Хенк? — Челышев не сводил с него мгновенно выцветших глаз.— Тот одиночный протозид, Хенк?.. Ведь ты его не убил. Преобразователь не убивает, правда? Ты просто преобразовал, протозида, придал ему другую форму. Тот одиночный протозид и сейчас жив, неважно, что он выглядит, как пылевое облако. Ведь когда-то и ты, Хенк, бывал таким… Почему ты не уничтожил протозида?
— «Каждое разумное существо должно обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящим Сводом…— беспристрастно процитировал Хенк.— Каждое разумное существо имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность. Никакое разумное существо не должно подвергаться насилию или жестоким, унижающим его достоинство наказаниям. Каждое разумное существо, где бы оно ни находилось, имеет право на признание его правосубъектности…» Протозид— разумное существо, Петр. Кому как не вам, Охотнику, помнить о Своде?
— Разумное? — глаза Челышева заблестели.— Но каковы его устремления? Каковы его идеалы? Какова его жизненная цель? Есть ли у него интерес к звездам, к планетам, к межзвездной жизни, наконец? Почему он не ищет связи с соседями? Почему его влечет к самоубийству, не взирая на опасность такого акта для его действительно разумных соседей? Ты же сам писал, Хенк, что вместе с цивилизацией приходит осознанное желание оставить память для будущего! А протозиды? Что они оставят после себя? Море огня, в котором погибнет несколько звездных рас? А может быть, вообще разрушенную Вселенную?
— Ну-ну, Петр… Вселенная — это такая большая штука, что ее не так-то просто разрушить…
— Надеюсь…— Взгляд Челышева не стал мягче.— Но Крайний сектор практически обречен.
— Я не уверен, Петр, в правомерности проведения таких акций, как Охота. В конце концов есть какое-то время.
— У землян — да! — перебил его Челышев.— Но не у Цветочников, не у Арианцев, не у океана Бюрге!
— Вы сослались на мою давнюю статью, Петр. Означает ли это, что вы получили ответ с Земли?
— Да, Хенк,— Челышев помолчал.— Но боюсь, ответ этот тебя не устроит… Тот Хенк, чьим именем ты назвался, умер на Земле примерно двести пятьдесят лет назад по земному отсчету.
— Что же вас удивляет? — Хенку нелегко было говорить о себе в прошлом времени, но он справился с этим чувством.— Все естественны. Я вернулся с Симмы в свое время. Я жил. Я умер. Все смертны, Петр. Бессмертия пока не нашли.
— Тот Хенк, чьим именем ты назвался,— сухо возразил Челышев,— никогда не выходил за пределы Внутренней зоны.
Сознание Хенка странно раздваивалось:
— Но ведь я помню себя помню брата! Помню свое детство, свои полеты, ту статью. В ней было больше догадок, чем фактов, но к этим догадкам приложил руки я!
Челышев промолчал,
— Я — это я, Петр! — голос Хенка сорвался. Он сам чувствовал: его слова не убедительны. Но других не находил.— Я— это я!
— Но ты не выполнил приказ Охотников, Хенк. Ты не уничтожил опасного для нас протозида. Шрамы на твоем теле говорят о смертельном ранении, но ты жив. Твоя «Лайман альфа» снабжена Преобразователем, таких нет ни на одном корабле Межзвездного сообщества. Ты свободно ориентируешься в биографии человека, который давным-давно умер, и умер не в Крайнем секторе, а на Земле. В твоей памяти зияют необъяснимые провалы. Наконец, твой собственный компьютер отказывает тебе в выдаче твоих же собственных материалов. Почему?
— А о смысле жизни вы ничего не хотите узнать, Петр?
— До этого мы дойдем сами. Но вот узнать — кто ты, я хотел бы прямо сейчас.
Хенк усмехнулся:
— Я тоже.
И предупредил:
— Вам опять придется связываться с Землей.
— Что на этот раз? — Челышев держался безукоризненно.— Тахионную связь мы держим через Цветочников. Ты недешево обходишься Земле, Хенк.
— Я бы хотел знать имена и судьбы всех пилотов, работавших в Крайнем секторе в пределах последних трехсот лет.
— Это несложно. На это я могу ответить тебе без запроса. Экипаж «Гемина», давно вернувшийся на Землю, и пилот, звездный разведчик Роули.— Челышев помолчал, жестко добавил: — Родной брат Хенка… Тебя ведь интересуют земляне?
Хенк кивнул:
— Да… Но «Гемин» отпадает… Роули тоже…
— Я изучил все приложения к своду, Хенк. Роули признан погибшим, экипаж «Гемина» расквартирован на Земле. Ты никогда не выходил в нетипичную зону, тебя никогда не было и сейчас не может быть в нашем секторе… Кто же ты, Хенк? Может, вспомнишь?
— Объект 5G 16…— начал Хенк, но его прервал ровный, донесшийся сверху голос:
— Говорит Шу. Запретная тема!
Челышев вздрогнул.
Шрам на лбу Хенка неестественно побагровел, налился кровью, так же неестественно побледнели губы. Невидимая страшная сила терзала, рвала Хенка изнутри. Но на этот раз он справился. Он даже улыбнулся:
— Вы поставили передо мной столько вопросов, Петр, что я, пожалуй, не все запомнил.
— Я запомнила,— бесстрастно сообщила Шу.
— Не будь я человеком,— хмыкнул Челышев,— я не посчитал бы унизительным оказаться функциональным органом такой штуки, как Шу.
— Но что мне делать с вашими вопросами, Петр?
— Задай их протозиду! Другого выхода у нас нет.
— Протозиду? После того, что мы с ним сделали?.. Я не могу сразу сказать да, Петр.
— Мой Инфор связан с твоим. Придешь к решению, сообщи. И помни: времени у нас почти нет.— Челышев встал, сухо добавил: — Разгуливать по станции не советую. Мы уже объявили о нашествии протозид. Кое-кто, прежде всего Арианцы, считают тебя оборотнем.
— А Ханс? — вдруг вспомнил Хенк.— Как чувствует себя Ханс?
— Думаю, не лучшим образом.
— Что ж, он-то заслужил это,— Хенк вспомнил прогнозы бармена.— Пусть не целуется с кем попало!
14.
«Решил погулять — оставь завещание!»
Автограф на стене силовой защиты мог принадлежать Хансу. Но тот не входил в штат станции. Тогда бармен?.. Не все ли равно?..
Хенк достаточно удалился от станции. Если на ее территории металлическая трава всегда была под контролем роботов и самые крупные побеги вовремя подсекались, то тут заросли местами вымахивали по два метра. Обтекатели, нацепленные на башмаки, уже не спасали от чувствительных разрядов, и Хенк попросту завис над травой. Он вовсе не думал — зачем это делает, как не думал о том, куда идет. Холодный воздух Симмы остро покалывал легкие. «Много кислорода, слишком много… Можно сгореть…» С неясным ожесточением Хенк добавил: «Человеку!..» Он не знал — кто он. Но если все люди похожи на Челышева, он, Хенк, предпочел бы остаться кем угодно — даже протозидом. Правда, это не снимало вопрос, который он не уставал себе задавать: «Кто тот гомункулус, что смотрит через мои глаза и движет моим телом?..»
Он думал о Роули.
Роули погиб, но погиб человеком. Хенк жив, но человек ли он?.. Объект 5С 16 странным образом связывал судьбы братьев. «Мог связывать,— поправил себя Хецк,— Об истинной связи никто ничего не знает…»
Может быть, протозиды?
Впервые на протозид вывели землян Арианцы.
Чудовищное скопление вещества, медленно дрейфующего в нетипичной зоне, произвело впечатление даже на многоопытный экипаж «Гемина». «Такое сверхскопление не может являться единственным,— заявил астрофизик «Гемина» Смут.— Единственность подобного сверхскопления противоречила бы теории Большого взрыва, ибо главным свойством пространства по этой теории является его изотропность. Следует искать! Мы явно имеем дело с одним из нескольких, пока не обнаруженных нами, сгустков протовещества, выброшенных при Большом взрыве…»
Смут ошибся. На ошибку указали Арианцы перед «Гемином» простиралась одна из колоний протозид.
Примерно в то же время внимание астрономов привлек загадочный космический объект 5С 16 — волчком крутящиеся в море радиошума раскаленные вихри плазмы. Черная дыра с массой в миллион солнечных? Нейтронная звезда, сбросившая очередную оболочку? Остаток сверхновой?.. Астрономы, собравшиеся в конференц-зале обсерватории Уэлсли (Уран), зашли в тупик. Согласно эффекту Доплера, длина волны излучения от любого движущегося источника всегда увеличивается, смещается в красную сторону спектра, пропорционально скорости удаления этого источника от наблюдателя, и наоборот уменьшается, смещается в синюю сторону при его движении к наблюдателю. Однако смещения линий в спектре 5С 16 (по данным «Гемина») соответствовали, как это ни парадоксально, изменениям скорости движения (а она приближалась к световой) сразу в двух противоположных направлениях в одно и то же время!
Стоило сообщению просочиться за стены обсерватории, сенсация обежала весь мир. Походило на «то, что «Гемин» открыл в Крайнем секторе объект, который одновременно и приближался и удалялся от наблюдателей. «К счастью для астрономов,— писал позже Смут,— они нашли силы хранить молчание. Они так никогда и не опубликовали своих тогдашних теорий…» К счастью — потому, что Цветочники и Арианцы вовремя связали столь странное поведение 5С 16 с недавним пребыванием в этом районе протозид. Истребители звезд и на этот раз не изменили своим привычкам.
Был ли сверхмощный взрыв 5С 16 пусть неудачным, но экспериментом, или целью его являлся именно спланированный удар по близрасположенным станциям Арианцев?
Оживленную дискуссию членов Межзвездного сообщества подогрел арианец Фландерс, первый, кто подсчитал предполагаемую массу всей цивилизации протозид, расползшихся по нетипичной зоне. Именно Фландерс дал понять, что, соберись все протозиды в едином центре, коллапс объекта, избранного ими (неважно, галактики или системы галактик, тут следовало учитывать еще и возникающую при взрыве мощную гравитационную волну), мог подвергнуть опасности не просто отдельные миры Межзвездного сообщества, но Вселенную в целом.
А Роули?..
Роули погиб в районе 5С 16, возможно, при взрыве объекта. Звездная кора подобных образований, фантастически твердое кристаллическое вещество, побоится на вырожденной нейтронной жидкости. Любая подвижка, самое ничтожное оседание коры мгновенно высвобождает чудовищную энергию. Роули могла убить радиация, его могли разорвать на атомы приливные силы 5С 16… Не обязательно было объяснять гибель Роули действиями протозид, но подобная точка зрения тоже существовала,
«Звездный разведчик Роули,—заявил астрофизик Цух, рассчитавший силу предполагаемого взрыва 5С 16,— убит протозидами. Пилот Роули вошел в зону объекта 5С 16 в тот несчастливый для себя момент, когда протозиды зажгли в Космосе еще один прощальный костер своей медленно умирающей цивилизации…»
5С 16… Хенк остановил себя. Сжал зубы.
Даже намек на боль, потрясшую его час назад, заставлял сжиматься. Шок был слишком жесток, чтобы решиться на дальнейшее.
Но звездный разведчик Роули был его братом. И Хенк помнил пилота Роули. И он помнил свой сад. И помнил белую розу.
Другое дело, что он, Хенк, не помнил, не мог вспомнить — где и от кого «Лайман альфа» получила Преобразователь… Может, это действительно протозиды? Может, это они усовершенствовали его корабль?
«Но тогда,— невесело усмехнулся Хенк,— они могли усовершенствовать и меня…»
15.
Он присел на крошечной полянке, осторожно раздвинув руками низкие металлические кустики. Сухо блеснула рыжая кислая почва, мелкие пылинки суетливо разбежались по магнитным силовым линиям, и Хенку безумно захотелось увидеть настоящую земную почву — влажную, жирную, расползающуюся под пальцами, всю в темных пятнах от догнивающих листьев.
Он услышал, как искрит металлическая трава под мощными обтекателями шагающего к нему человека.
— Зачем вы ходите за мной, Петр? — спросил он, не оборачиваясь.
Челышев не ответил, присел рядом на корточки.
— Есть новости, Петр?
— Есть, Хенк. И не очень добрые… У меня на руках расчеты Местинга. Я получил их от Арианцев.
— Кто он, этот Местинг?
— Арианец. Его истинное имя труднопроизносимо. Мы упростили его: Местинг.
— Он расчетчик?
— Он великий расчетчик, Хенк.
— Что же он сообщил?
— Он подтвердил то, о чем мы догадывались: если протозиды дойдут до квазара Шансон, Крайний сектор обречен. Обречен океан Бюрге, обречены сами Арианцы, обречены Цветочники… Тебе их не жаль, Хенк?
— А вы жалели меня?
— Я — Охотник, Хенк. Я один из тех немногих, кто не имеет права на жалость. Я радуюсь тому, что в ближайшее время на Симму прибудет тахионный флот Арианцев, радуюсь тому, что мы, может быть, убережем от гибели сразу трех членов Мёжзвездного сообщества. Эта радость мешает мне жалеть протозид, так же, как мешает мне жалеть тебя… Ведь ты даже не мир, Хенк, даже не его подобие. Почему ты не хочешь согласиться с этим?
— Да потому, что я помню себя, Петр!
— Это ложная память, Хенк. Она внушена тебе.
— Но она моя! Она моя, Петр!
Хенк поднял голову.
В диком пепельном небе Симмы широко раскинулись косматые, как бы вздутые ветром, шлейфы полярного сияния. Квазар Шансон возмущал ионосферу Симмы, и раскаленные цветные полотнища раскачивались, как занавес, скрывающий гигантскую сцену. Что там, на этой сцене? Что там происходит такое, что даже Охотник Челышев, безжалостно отторгая Хенка от человечества, обращается за помощью все же к нему — квазичеловеку?..
Но в любом случае Хенк был против Охоты.
Если он и встретится с протозидом, выиграть от этого должны не просто Цветочники, Арианцы или океан Бюрге. Десять цивилизаций, объявляющие вне закона одну, далеко не всегда правы…
Выиграть должны все!
В том числе протозиды!
Хенк встал и сверху взглянул на Челышева:
— Когда я могу стартовать?
И Челышев облегченно перевел дыхание:
— Через час. Курс для твоего компьютера практически рассчитан.
16.
Хенк не хотел запираться в своей комнате, но и металлические заросли ему надоели, Он выбрал третий вариант — бар.
Арианцы, как всегда, остались на высоте. Увидев Хенка, они дружно поднялись и молча удалились из бара. При всем унынии, написанном на их слишком правильных псевдолицах, им нельзя было отказать в гордости. Красноречивый жест Арианцев прекрасно вписался в заснеженную панораму полярных льдов, медленно разворачивающихся на голубом течении антарктической бухты. Далекие призрачные массы дышали тоской и холодом. Такой же тоской дохнуло на Хенка от уходящих Арианцев. Тоска. Льды. Холод… Унылые родственники Цветочников не хотели простить Хенку ни одного из его прошлых или будущих прегрешений.
«А ведь они похожи на протозид!»— пришло ему в голову.
Конечно, он имел в виду не внешнее сходство. Он, кстати, не знал, как по-настоящему выглядят Арианцы. Кажется, что-то вроде рыб, толстых красивых рыб. Нечто столь же невинное, как темные запятые протозид, равнодушно пожирающие пыль Космоса.
Люке у стойки, Ханс у климатизатора — оба они демонстративно не замечали Хенка. Но над стойкой возвышался красавчик Хархад, и он сразу ткнул длинным пальцем в высокий табурет:
— Это место свободно.
Рядом было двадцать таких же, но Хархад ткнул именно в это — оно было ближе к нему.
— Люке! — попросил Хенк.— Два титучая.
— Твой счет заморожен,— сухо ответил бармен.— Это был не счет, а сплошная липа. Из-за тебя я влетел в убытки.
— Подай нам титучай! — вмешался Хархад.
Ханс старательно не замечал Хенка,
— Интересно,— спросил Хенк.— Как выглядят Арианцы в натуре? — и сам почувствовал двусмысленность вопроса.
Впрочем, никто не собирался ему отвечать. Бармен машинально встряхивал миксер, Ханс копался в пульте климатизатора. Льды медленно таяли, уходили за горизонт. Вспыхнула на мгновение панорама большого земного города, высветился дико участок неба, прожженный снизу взбесившимся пульсаром. Ханса все это не устроило. Он крутил верньеры, пока в бар опять не хлынула душная волна тропического воздуха. «Ханс, наверное, с юга…» — подумал Хенк. Но джунгли, построенные воспаленным воображением лишившегося работы звездного перегонщика, весьма отличались на сей раз от тех, в жуткой мгле которых совсем недавно блуждали несчастные заблудшие призраки. Нечто вроде вросшего в болоту ананаса подперло стойку, по стене разметались рубчатые ветви кладофлебусов, а поперек бара, залитого лужами цветущей рыжей воды, легла гигантская цикадоидея. Она рухнула совсем недавно: толстый ствол с конической почкой на вершине еще не потерял панциря из листовых черешков, плотно упакованных в лохмотья, весьма похожие на старый войлок. На дальнем конце цикадоидеи, в сплетении мощных уродливых корней, хищно затаился полутораметровый мозопс, с коротких лап до бронированной головы заляпанный сырыми лишайниками.
— Убрал бы эту тварь, Ханс,— раздраженно покосился бармен.
Ханс не ответил.
— Тебе следовало бы подучить геологическую историю Земли, Ханс,— посоветовал Хенк.— Сплошная эклетика! Ты смешал вместе несколько разных эпох.
Что бы ни произнес Хенк, все звучало двусмысленно. Лишь мозопс хриплым дыханием одобрил его совет.
— Минут через двадцать,— сообщил Хархад,— твоя Шу получит расчеты…
— Я бы предпочел получить собственный курсопрокладчик и звездные карты.
— Ишь, какой мудрый со звезд! — очнулся вдруг Ханс.— Потянуло к друзьям? К этим безмозглым тварям?
Он, конечно, имел в виду протозид.
— Друзья всегда друзья, Ханс,— Хенк не думал отмалчиваться.— Я горжусь своими друзьями, как бы они ни выглядели.
— Протозидами! — это прозвучало, как ругательство.
— Что вы делаете на Симме, Ханс? Почему не вернетесь домой?
Ханс презрительно рассмеялся. Он не собирался вступать в беседу с обероном-иксом. Он, Ханс, мог комментировать слова оберона, он мог язвить над обероном, но вступать с ним в беседу, отвечать на его вопросы… нет!
— Ханс! — негромко, но официально заметил Хархад.— Что бы на Симме ни происходило, Хенк — наш гость.
Но и это прозвучало двусмысленно.
Как заведенный, чавкал, возился в корнях мозопс. Грязные капли плюхались в воду, мозопс судорожно зевнул.
— Омерзителен! — сказал Ханс, не глядя на мозопса,— Он омерзителен! Но он наш! Он с Земли! Он дышал нашим воздухом, ползал по нашим болотам…
— Вы действительно испытываете ко мне отвращение, Ханс?
Ханс резко вскочил, и Хархад поднял голову, готовый вмешаться.
— Я бы мог убить тебя, псевдо-Хенк! — выдохнул Ханс.— Ты ждешь, ты вслушиваешься, ты пытаешься вызвать нас на откровенность, а где-то рядом, благодаря твоим друзьям, три древних цивилизации уже поют отходную! Ты более чужд нам, чем эта тварь! — он ткнул кулаком в сторону мгновенно затаившегося мозопса.— Зачем ты пришел к нам? Кто тебя звал? Зачем ты натянул на себя не свое тело?
— Если любовь к своему, Ханс, предполагает ненависть ко всему чужому, я предпочту остаться чужим.
— Заткнись! — заорал Ханс.— Космос берет людей, мы к этому привыкли. Но зачем он одаривает нас псевдолюдьми? Когда я впервые погнал пылевые облака в район твоих тварей, мой брат мне сказал: «Зачем тебе это? Пусть они сдохнут, эти твои первичники! Они же чужие! Им на все наплевать! Они никогда никому не помогли, им все равно — кто ты. Ни одно разумное существо не полезет по своей воле к Стене, а они только там и вертятся! Это же дохлая зона! — сказал мне брат.— Там все давно вымерло от радиации, холода, гравитационных флуктуаций и пустоты! В таком дохлом месте даже они долго не продержатся!..» И он был прав, мой брат. Было ошибкой прикармливать тех, кто несет с собой только смерть!
«Первичники… Дохлый сектор… Ни одно разумное существо не полезет по своей воле к Стене…»
Хенк чувствовал: он на краю разгадки.
«Первичники… Дохлый сектор…»
Хенк улыбнулся и посмотрел прямо в глаза сразу оторопевшему Хансу.
— Умерен, Ханс,— повторил он слова Челышева,— придет время, и ты сам захочешь пожать мне руку.
— Не руку! — пришел в себя Ханс.— Не руку! — с омерзением поправил он Хенка.— Конечность! Какую-нибудь псевдоподию!
«Первичники… Дохлый сектор…» — Хенк не слышал Ханса. Хенк встал.
Он не напомнил Люке о шляпе. Он сам найдет Шу шляпу — на Земле. Он торопился к Шу. Она его поймет! Хенка обжигала догадка.
Бармен только что приготовил напиток и толкнул высокий бокал к Хенку. Лед в бокале мелко, жалобно зазвенел. Настоящий прозрачный лед, не какая-нибудь подделка. Такое ценится во все времена. Как бы Люке ни относился к Хенку, прежде всего он был профессионал и дело свое делал честно.
Но Хенк даже не взглянул на бокал.
Он быстро шагал к выходу, расплескивая башмаками рыжую доисторическую лужу. Он боялся упустить кончик нити, случайно подброшенный ему Хансом.
17.
Он сидел перед экранами Шу, озаренными неярким, но живым светом. Мысль о том, что он покидает Симму, и, может быть, надолго, может быть, навсегда, ничуть его не тревожила. Он понимал Петра Челышева: таких, как он, в любом случае следовало держать как можно дальше от этой планетки, затерянной на краю Вселенной. «Впрочем,— усмехнулся он — не такая уж она затерянная!..» Если раньше про Симму помнили в основном связисты да звездные перегонщики, сейчас к ней приковано внимание всех крупных цивилизаций Межзвездного сообщества. Все они внимательно ждут сообщений Челышева, все внимательно следят за передвижением протозид.
А протозиды не останавливались. Крошечные, булавочные очаги невероятных масс описывали сложные кривые, сходящиеся в едином центре — в сфере квазару Шансон. «Вселенная,— вспомнил Хенк свои слова,— это такая большая штука, что ее не так-то просто сломать!»
Похоже, протозиды так не думали… На всех трех экранах крутились, как акробаты, быстрые узкие колонки цифр. Хенк сравнивал цифровые данные с графикой — все совпадало. Шу оставалась умницей. «Она обижается на меня, я не знаю, что думать о ней, но она все равно умница. Она всегда была умницей и всегда была… добрее землян…»
«Добрее землян…» — он сразу же отбросил эту мысль, постарался ее забыть. Эта мысль его пугала.
Низко выли вакуумные насосы — уснувшая аппаратура «Лайман альфы» возвращалась к жизни. Вместе с аппаратурой пробуждался и Хенк. На корабле он ни от кого не зависел, на корабле он чувствовал себя самим собой. Впервые эа много лет мысль об одиночестве не огорчила Хенка, но он тут же поймал себя на том, что вполне сознательно медлит, тянет время…
Экран Инфора ярко вспыхнул. Диспетчер уставился на Хенка с откровенной неприязнью:
— Как у тебя?
— Норма.
— Начинаем отсчет. Готовься.
Хенк внимательно вслушивался в тревожный стук метронома.
Этот стук означал: через пять минут он, Хенк, покинет Симму… Этот стук означал: через пять минут он, Хенк, потеряет всякую надежду вернуться на Землю… Эта мысль его подстегнула:
— Где Петр?
Вспыхнул еще один экран, Хенк увидел озабоченное лицо Челышева.
— Петр! У меня есть еще одна просьба…— Хенк помедлил, но Челышев, кажется, не собирался его прерывать.— Запросите Землю… Я хочу знать…— Хенк запнулся, но заставил себя закончить начатую фразу: — Я бы хотел знать: растет ли в моем саду безымянная белая роза? Узнать это несложно, если Центр свяжется с Управлением Енисея.
Диспетчер и Челышев переглянулись. Диспетчер криво ухмыльнулся. «Ты недешево обходишься Земле…» — вспомнил Хенк.
— Все линии сейчас заняты,— ответил Челышев.— Мы эвакуируем архивы станции, кроме того, через каждые десять минут я даю на Землю общую сводку. Я попробую через Цветочников, обычно они не отказывают. Правда, эта формулировка: сад, роза… Будет нелегко, но я тебе обещаю.
— Это следует сделать быстро, сейчас!
— Хорошо, Хенк.
— У меня все,— Хенк глянул прямо в голубые холодные глаза Челышева.— Я постараюсь сделать все, что смогу.
— Для кого? — не выдержал все же диспетчер.— Для людей?
— Для протозид тоже!
18.
Луч локатора жадно щупал пространство. Редкие звезды, входя в обзор, слепили глаза, Хенк тут же стирал их разрядчиком. Весь левый экран занимала Стена. Исполинская стена тьмы, в которой не было ни искорки, ни пылинки. Исполинская стена тьмы, лишенная пространства и времени. Вечное и бескрайнее Ничто.
«Гибель Крайнего сектора… Миры, рушащиеся друг на друга…— с усмешкой подумал Хенк.— А может, это еще не все, может, прав арианец Фландерс, и протозиды действительно способны взорвать всю Вселенную?..»
Он ясно представил, как это может быть.
Одновременные взрывы квазаров, галактик, шаровых скоплений, разбросанных по всем Крайним секторам, чудовищный гравитационный удар по расширяющейся Вселенной… Катастрофическое уменьшение, свертывание пространства, катастрофическое возрастание масс… Впрочем, на той же Земле, в глубинах Внутренней зоны, даже столь грандиозная катастрофа зафиксирована будет не сразу. Пройдут миллионы лет, фон излучения будет оставаться практически прежним. Лишь когда Вселенная, сжимаясь, сократится до одной сотой нынешнего объема, ночное небо над Землей вспыхнет, станет таким же теплым, как дневное сейчас. Еще через семь-десять миллионов лет наследники и преемники нынешних землян увидят небо над собой невыносимо ярким. Молекулы в атмосферах планет и звезд, даже в межзвездном пространстве, начнут диссоциировать на составляющие их атомы, а сами атомы — на свободные электроны и ядра. Космическая температура достигнет десяти миллионов градусов, работа как звездного, так и космического нуклеосинтеза будет уничтожена: мир рухнет в пространственно-временную сингулярность, в которой недействительны известные физические законы и кривизна пространства-времени становится бесконечной…
Хенк оборвал себя: миллионы лет — это немало. Думать следует о насущном дне, о тех же Арианцах, Цветочниках, океане Бюрге, уже сейчас обреченных на уничтожение.
Но почему этого хотят протозиды?
Ханс сказал: «Первичники… Дохлый сектор… Ни одно разумное существо не лезет к Стене…»
«Первичники! — теперь Хенк догадывался.— Ведь потому протозиды и. прозваны первичниками, что являются одной из самых древних рас Космоса. Рожденные в огне Большого взрыва, они, как никто, ощущают катастрофическое падение температур и плотности межзвездного пространства. Уже сейчас тепловой фон Вселенной упал до трех градусов Кельвина. Через десять миллиардов лет он упадет до полутора. Медленно угаснут реакции звезд. Одна за другой звезды начнут остывать, меркнуть. Бесчисленные миры обратятся в мертвый шлак— печальные обломки такого прекрасного, такого яростного когда-то прошлого… Быть может, иногда и будут случаться те немыслимо редкие термодинамические флуктуации, что на мгновение смогут освещать даже самые отдаленные уголки погасших миров, но для жизни — это конец!»
«Что остается протозидам? — спросил себя Хенк.— Что остается протозидам, как не последняя попытка зажечь для себя новый мир? Взорвать пространство хотя бы Крайнего сектора, согреть его, уплотнить, вернуть хоть на время столь необходимые для них плотности и температуры! Это же так естественно…»
«Да, естественно,— сказал он себе.— Для протозид. Но не для Арианцев, не для Цветочников, не для океана Бюрге, не для земных станций. Они почувствуют удар сразу. И этот удар будет для них последним…»
Если он, Хенк, оберон-икс, готов был драться за жизнь своих предполагаемых собратьев и их союзников, почему должна была отказаться от борьбы за себя столь древняя раса, уходящая корнями в начало всего и вся?
19.
Тревожный звонок вернул Хенка к действительности.
На мрачном фоне Стены он увидел длинное, спирально закрученное пылевое облако. Оно медленно осциллировало, то сжимаясь, то вновь вытягиваясь.
— Протозид!—сообщила Шу.— Преобразователь готов к действию. Через пятнадцать минут, Хенк, ты получишь своего оберона.
— Разве я дал приказ преобразовать протозида?— Нет. Но так хотел Челышев.
— «Лайман альфа» — мой корабль, Шу! Пока это так, ты будешь выполнять мои просьбы!
«Я предупреждал! — услышал он с работающего Инфора.— Этот псевдо-Хенк только и думал, как бы удрать с Симмы! Его нельзя было отпускать, Петр!..»
Хенк узнал голос диспетчера, но отключать Инфор не стал. Не все ли равно, слышат его на станции или нет? Если протозиды выиграют (а у них был на то шанс), если он, Хенк, ошибся в своих предположениях, разницы в судьбах Хенка и диспетчера не будет — их пожрет один огонь.
— Когда протозиды подойдут к квазару Шансон на критическое расстояние? — спросил он.
— Через двадцать семь часов.
«Немного…»
Он ясно увидел: массивные тела протозид входят в сферу квазара…
— А флот Арианцев? Когда подойдут Охотники?— Не позже, чем через сутки.
— Ты думаешь, Охотникам хватит трех часов?
— Так думаю не я,— ответила Шу.— Так думают сами Охотники.
«Бедные протозиды… Три часа… По ним ударят из гравитационных пушек…»
Хенк, несомненно, рисковал. Но у него не было другого выхода. Ему надоело быть связанным по рукам и ногам. «Или по псевдоподиям…»— вспомнил он Ханса.
— Мне не нужен оберон, Шу,— сказал он.— Я давно перестал понимать, кто в нашей компании оберон. Я хочу говорить с настоящим протозидом. Преобразуй меня в облако!
Он не слышал, он скорее угадал, что диспетчер на Симме грубо выругался.
20.
Хенк никогда не задумывался о той свободе, какую он имел до возвращений на Симму. Но сейчас, готовясь к выходу в открытое пространство, сидя в тесной шлюзовой камере, он вдруг ощутил странную неловкость. Он был фантастически свободен. Он был слишком свободен. Он не зависел ни от кого и ни от чего. Он мог в течение нескольких секунд покинуть Крайний сектор, затеряться среди звезд, забыть о протозидах и Арианцах… Но что-то ему мешало.
Он внимательно прислушивался к своим ощущениям. Он чувствовал — в нем что-то происходит. В любой момент он готов был оказаться лицом к лицу с тем, кто в нем находился, и когда зашипели насосы Преобразователя, он на мгновение, всего лишь на мгновение, но ощутил мертвый ужас, уже когда-то им испытанный.
Свет заметно потускнел.
А может, это потускнело сознание, потому что уже не человеческое тело, а вихрь пылевой тучи выбрасывался в пространство через чудовищно распахнутые шлюзы «Лайман альфы», обращенной к слепящему мареву квазара Шансон.
Он чувствовал удары звездного ветра. Он жадно впитывал в себя жесткое излучение. Он мощно разбросал пылевые крылья на добрый десяток световых лет. Он мягко и хищно обволакивал спящего протозида.
«А может быть, это я и есть?— подумал он.— Истинный я… Может быть, это я возвращаюсь в свое истинное тело?..»
И услышал ответ Шу: «Нет!»
Шу ни на секунду не теряла его. Она, как всегда, была рядом. Он слышал Шу, он мог ответить ей. Для этого ему не нужны были ни голосовые связки, ни электромагнитные излучатели. Он сам был таким излучателем и сам был излучением.
Со скоростью, близкой к световой, он вошел в облако протозида, и гигантская пылевая буря надолго заволокла огромный участок пространства.
Он был протозидом.
Чувства протозид, медлительно плывущих к квазару Шансон, были его чувствами. Он ощущал нетерпение, снедавшее протозид, он сам торопился к квазару Шансон — сгореть в его костре, но начать все сначала! Он видел всех и вся. Ему не требовалось никаких Инфоров, никаких кристаллов памяти — все, что хранилось в памяти протозид, было его памятью. Он легко отбирал нужное. Он видел объект 5С 16, он видел тела протозид, низвергающиеся на его поверхность. И он видел, он понимал ошибку, совершенную протозидами,— им не хватило массы, чтобы коллапсировать 5С 16, превратить этот объект в черную дыру, выпасть из пространства, где им вольно или невольно мешали все: земляне, Арианцы, Цветочники, океан Бюрге. Он видел — они хотят огня. Протозиды не хотели медленного угасания, они были полны воспоминаний о морях раскаленной плазмы, о мощи и силе, присущей им в илеме. Квазар Шансон был очередной попыткой. Он видел — протозиды устали от ошибок. Они не хотели больше ошибаться. Они берегли каждое свое тело, они замкнулись на себе и не откликались на голоса, подаваемые извне. Им никто не мог помочь. Только они сами.
«А я? Кто — я?..» — сознание Хенка опять раздваивалось,
Протозид?
Возможно, но лишь в той степени, чтобы увидеть их крестный ход к квазару Шансон и осмыслить цель этого хода.
Человек?
Возможно, но лишь в той степени, чтобы ощутить ответственность перед цивилизациями Межзвездного сообщества.
Ему, Хенку, было этого мало.
Он искал, он жадно рылся в памяти спящего протозида, он лихорадочно отбрасывал в сторону то, ради чего странствовал в Космосе столько лет. История расы, ее структура, ее генезис — в сторону! Все в сторону! Он торопился. Он вел гнусный обыск спящего протозида на глазах всех остальных протозид, ибо он, Хенк, был сейчас протозидом и был столь же открыт им, как они ему.
Он искал. Он рылся в искривлениях пространства-времени. Он попадал в область испорченного пространства. Он входил в мир, где заряд электрона был изменен в три раза. Он касался воды, которая при любой температуре оставалась твердой. Он рылся в чужой памяти, презираемый и отвергнутый и протозидами, и людьми. Он знал: если его поиск закончится неудачей, ему, Хенку, нельзя будет вернуться…
Куда?
Он не знал. Он искал. Он торопился. Он хотел знать: что случилось у объекта 5С 16, что там случилось в тот момент, когда поблизости прошел корабль Хенка?
Серебристое веретено!
Он увидел «Лайман альфу» внезапно, и он не боялся боли, потому что сейчас он был протозидом.
Он напряг внимание.
«Лайман альфа»… Да, это был его корабль. Но пилот в кресле штурманской обсерватории не походил на него, Хенка, и еще — над «Лайман альфой» не торчал рог Преобразователя!
Хенк видел: пилот в кресле не знает о близкой опасности. Но об этой опасности знал плывущий неподалеку протозид.
Хенк мучительно всматривался в память протозида. Шу читала пилоту книгу. Она читала ему о мерцании звезд. О том, как это мучило Хенка в детстве. Она читала о комете, открытой Хенком в юности. Хвост кометы растянулся на полнеба и был просто светлым, но в долгих счастливых снах казался Хенку цветным… Шу пересказывала пилоту мысли Хенка о нетипичной зоне. Она вспоминала о розах, выращенных им, Хенком, в одном из самых северных садов Земли…
Хенк догадался. Хенк понял.
Роули!
Это был не он, не Хенк, это был его брат, звездный разведчик Роули!
За несколько секунд до взрыва объекта 5С 16 верная Шу читала Роули книгу его брата Хенка.
Он, Хенк, сам подарил эту книгу Роули…
«Роули,— повторил он, будто привыкая к этому имени.— Роули! — повторил он, словно боясь забыть это имя.— Хенк, то есть я, никогда не выходил за пределы Внутренней зоны. Хенк, то есть я, жил и умер на Земле. Но звездный разведчик Роули помнил Хенка, любил Хенка, беседовал с Хенком, читал его книгу, помнил о его розах. Хенк был и оставался для Роули самым близким, самым открытым человеком, за секунду до взрыва 5С 16 мысли Роули были полны им, Хенком, его, Хенка, размышлениями, и, спасая искалеченное тело звездного разведчика, протозиды начинили его вновь воскресший мозг памятью и сознанием Хенка — всем тем, за что они успели ухватиться. Будучи единым коллективным организмом, протозиды не смогли, не умели понять, что между ним, Хенком, землянином, оставшимся на Земле, и звездным пилотом Роули, землянином, путешествующим меж звезд, есть некая разница…»
А значит, он, нынешний Хенк, несмотря на его воспоминания, вовсе не Хенк. Он — Роули! Он — звездный разведчик Роули! Протозид, спасая пилота, начинил его мозг сознанием и памятью Хенка. Он, протозид, не видел между ними принципиальной разницы…
Хенк был счастлив.
Теперь он знал: он — человек! Теперь он знал: протозиды не убийцы. Теперь он знал: взрыв квазара Шансон, если в дело опять не вмешаются Охотники, никому не опасен. Массы скапливающихся протозид хватит как раз на то, чтобы квазар Шансон провалился в черную дыру. Надо лишь вовремя вернуть к жизни усыпленного протозида. Коллапсировав, квазар Шансон начнет расширяться, подобно всплывающему пузырю, но уже в другом, совершенно ином мире. Для него, Хенка, для обитателей Симмы, для Охотников, прибывших в нетипичную зону, квазар Шансон просто исчезнет, зато для протозид откроется иной, столь необходимый для них мир. Всплыв в этой иной Вселенной, протозиды увидят бесконечно большое фиолетовое смещение. Постепенно оно начнет уменьшаться, сходить к нулю, и они, протозиды, увидят всю прошлую историю своей новой, наконец-то обретенной родины. И они, протозиды, уже ничем не будут угрожать землянам. Цветочники, Арианцы, океан Бюрге смогут облегченно вздохнуть, память о протозидах останется лишь в их мифах да в записях Хенка, блокированных в памяти Шу.
Хенк был счастлив.
У него двадцать пять часов. Разбудить протозида он сможет за два. Еще тринадцать нужны протозиду, чтобы нагнать столь нуждающуюся в нем, уходящую к квазару Шансон расу.
При самом худшем раскладе у Хенка оставался кое-какой резерв. Он сможет остановить корабли Арианцев, если они придут до срока.
— Шу! — приказал он.— Можешь вернуть меня на борт.
21.
«Самое главное сейчас — разбудить протозида.
Разбудить и отправить к квазару Шансон. Трагедия у объекта 5С 16 произошла потому, что один из протозид отвлекся на спасение звездного разведчика Роули…»
Разбудить!
Часа через два Хенк был вынужден признать тщетность своих попыток.
Протозиду катастрофически не хватало массы. Атомы, выбитые жестким излучением квазара, давно рассеялись в пространстве, Тарап-12 стоял слишком далеко, и некогда было искать случайную пылевую тучу…
Это была катастрофа!
«Я убил протозида,— сказал себе Хенк.— Он, протозид, спас меня у 5С 16, а я убил его и этим погубил весь Крайний сектор».
Он сказал это вслух.
Молчание Шу лишь подтверждало его догадку.
— Сколько времени у нас еще есть?
— Двадцать один час,—сообщила Шу.— Тринадцать из них нужны самому протозиду.
— Можем мы выйти на связь с Тарапом-12?
— Это ничего не даст, Хенк. Они не успеют.
— Пылевые скопления поблизости?
— Пусто.
— Свяжи меня с Симмой.
Передав Шу данные для новых расчетов, Хенк устало повернулся к экрану. Изображение дергалось, плыло, но Хенк сразу узнал Челышева.
— Слушаю тебя… Роули!
— Вы получили ответ с Земли?
— Да… Роули!
— Там, в саду… Там росли розы?
— Да, Роули. Их выращивал Хенк, твой брат. Спасая тебя у объекта 5С 16, протозиды…
— Я это уже знаю, Петр.
Челышев помолчал, потер лоб ладонью.
— Что ты собираешься делать? Вернешься на Симму?.. Если честно, «Лайман альфа» нам бы не помешала. Данные, накопленные станцией Симмы, стоят риска. Мы смогли бы отправить их на твоем корабле. Если Охотники не успеют, мы все равно обречены.
— Я не вернусь, Петр.
— Что ж, я допускал и такую возможность,— одними губами выговорил Челышев.— Диспетчер прав, тебя стоило опасаться. Послушайся мы его, сейчас бы у нас был корабль…
— А почтовая ракета? Она пришла, Петр?
— Как всегда, вчерашняя. Цветочники неисправимы.
— А роботы? Они опять встречали ее с оркестром?
— Как всегда…— неохотно признался Челышев.— Как вы хотите ею распорядиться?
— Все так же., Загрузим частью архива…
— Напротив, Петр. Срочно разгрузите ракету.
— Ты сошел с ума! Почтовая ракета — это наш единственный шанс спасти хотя бы часть наблюдений.
— Срочно разгрузите ракету, Петр! Она нужна мне! Я буду ждать ее в четвертом квадрате! — Он неожиданно подмигнул Челышеву: — Мне тоже не хочется погибать. И я бы хотел видеть розу…
— Ну, ну, Роули! — не понял его Челышев.— Не распускайся! Тебе это не к лицу. И ты еще сможешь уйти, у тебя корабль высшего класса.
Хенк назвал координаты.
— Я запишу их,— пообещал Челышев.— Но вряд ли ими кто-то воспользуется. Боюсь, Роули, место с такими координатами скоро вообще перестанет существовать.
— Разгружайте ракету, Петр! — не выдержал Хенк.— Мой защитный’костюм не рассчитан на мощность квазара, но десяток часов я, возможно, выдержу. «Лайман альфа», Петр, пойдет на компенсацию массы, потерянной протозидом. Все сейчас зависит от того, успеет ли протозид догнать свою расу.
— Ты отпускаешь его, Хенк?.. Но ведь этим ты предаешь миры!
— Нет, Петр. Я спасаю миры!.. Если мы уничтожим хотя бы одного протозида, их массы не хватит на то, чтобы квазар Шансон впал в коллапс.
— Вот как?.. Этот шанс… Он реален?
— Он единственный. Вот все, что я знаю.
Не поворачиваясь, Хенк включил операторы.
Цифры его утешили. Пожалуй, можно было обойтись массой и чуть меньшей «Лайман альфы», но не тащить же на Симму кресло или опреснитель…
— Готово, Шу?
— Да,— голос Шу был сух.
— Мне очень жаль, Шу,— сказал Хенк.— Поверь, мне вправду жаль. Будь у меня выбор, я бы бросил в квазар себя…
— Я знаю, Хенк,— сказала Шу уже, другим голосом.
Хенк готов был заплакать.
— Мне вправду жаль, Шу…
Экраны почти погасли. Вся энергия шла на Преобразователь. Нудно и звонко выли вакуумные насосы.
— Сними шляпу, Хенк,— напомнила Шу.
Хенк вздрогнул. Шу впервые употребила это слово впопад. Но на улыбку у него не хватило сил.
— Нас разделит Стена, Шу…
«Стены не всегда разделяют, Роули!» — это сказал Челышев. Он все еще был на связи.
— Отключайтесь, Петр!
Но прежде, чем связь прервалась, Хенк услышал: «Роули! Роули! Держитесь Стены! Мы найдем вас по тени!»
Челышев впервые обратился к Хенку на «вы». Не как к оберону, а как к Человеку. И перед вспышкой, перед тем, как катапульта выбросила его в пространство, Хенк успел подумать: «Челышев ошибся: Шансон исчезнет… Они не увидят тени…»
Его развернуло лицом к Вселенной. Он увидел мириады миров, он облегченно вздохнул: «Дело не в Шансоне… Тень будет видна. Ведь звезды продолжают светить…»
Он попытался увидеть протозида. Но там, где минуту назад плыло над пылевым облаком длинное серебристое тело «Лайман альфы»с рогоподобным выступом на носу, уже ничего не было. «Шу дала полную мощность. Их отбросило от меня на десяток световых лет. Они близко к квазару. Они придут вовремя…»
Он подумал — они, а следовало думать — он, потому что и протозид, и то, что раньше называлось Шу, было сейчас одним организмом. Полумертвый, окоченевший, изнемогающий от усталости, этот организм вслепую полз за своей столь же уставшей за миллиарды лет расой. Но теперь Хенк был уверен — протозид придет вовремя. Теперь Хенк был уверен — новый мир состоится, и это случится не в ущерб старому.
Он заставил себя развернуться лицом к Стене.
Он увидел свою тень.
Благодаря какому-то странному эффекту, собственная тень напомнила ему силуэт розы. Только та роза в саду была белая… Впрочем, на исполинском фоне Стены все выглядело светлее, чем на самом деле.
Он увидел квазар Шансон. Пульсирующий свет ослепительно бил по фильтрам, ярко преломлялся в отражателях защитного костюма. Но теперь Хенк знал: исчезнет квазар Шансон, исчезнут протозиды— он, Хенк, не исчезнет! Он останется. И останутся Арианцы, останутся Цветочники, останется океан Бюрге. Останется весь этот грандиозный, но, в сущности, столь хрупкий мир…
