Из цикла “Таватуйские былицы„
Целый день непогодилось, а когда закатилось солнышко, установился благодатный июньский вечер.
— Сегодня верхнюю гряду окучивал, так червей тебе полнехонькую банку насобирал,— сообщил мой дядя Виктор Александрович.
Дядя явно намекал на ершиную уху. Уж больно ему понравилась уха из свежих таватуйских ершей.
Откровенно-то говоря, лещи, окуни и чебаки меня не очень жалуют. Редко когда их добываю. Налимов, линей и щук (щуругаек по-местному) помню всех наперечет. Сигов и рипусов мне и вовсе не попадалось.
А вот ершей я таскать навострился. Некоторые подковыристые землячки так со мной здороваются: «Как ерши-то, Иваныч?»
А я не обижаюсь. Не всем ведь дано понять, что не только в рыбе дело. Просто хорошо побыть одному на свежем воздухе, как вот сегодня, этим теплым июньским вечером.
Я пристроил свой огромный рыбацкий ящик на краю пристани и потихоньку стал потаскивать ершишек. ,
Пристань, куда днем присовывается допотопный катеришко, завалена деревянной тарой, тут неподалеку магазин, люди и поджидают катер на этих ящиках.
Рядышком еще одна пристань есть — рыбхозовская, эта блюдется в чистоте, огорожена сеткой. Мне даже видно, что сейчас на этой пристани ничком, не разберешь кто, спят два рыбака.
Озеро тихое-тихое, ветерок от Крутенькой горки лицо прохладит, считай, по времени ночь уже, а светло; и ни единой, души вокруг, сиди, дергай ершей, размышляй о чем хочешь, хоть о тех же ершах.
Эту рыбку, по-старинке видать, до сих пор здесь зовут «хозяином озера». Но с каждым годом и ерш на Таватуе мельчает, да и поубавилось его очень. А я ершу гимн готов петь… О ершиной ухе, поди, каждый наслышан. Опустил в кипяток, и хлебай ушицу через десять минут. А еще лучше, сначала мелочь в марле отварить, а потом уж которые покрупней, пусть ушиный дух укрепляют. А если путная рыба есть, окунь там, лещ, их последними в уху. Ну, про это все знают, А вот сушеные ерши! Если их, подсоленных, не поротых-не чищеных, в русской печи высушить… А пельмени из ершей… Или шпроты! Правда, здесь каждую рыбешечку обделывать приходится и варить надо долго, и приправ много, и кондиции знать надо, зато… Как-то, в давние времена москвичи киношные к нам на Таватуй нагрянули. Я и угостил их ершиными самодельными шпротами. Они вроде культурно ели, не спеша, мизинчики от вилки топырили, но полнехонькая тарелка вмиг опустела.
— Где это вы, Лев Иванович, такое объедение раздобыли?
— А знакомые,— говорю,— из Нидерландов прислали.
Тоненькая артисточка платочком губы не дотерла:
— Нет, умеют все-таки там делать!..
А вот и окунишко у меня клюнул. Эх, хороша рыба-окунь. Ну, во-первых, нарядная, одни красные плавники чего стоят. А если ее свежую подсолить, а жаровню зарядить ольховыми шишками…
— Как ерши, Иваныч? — надо мной стоял Старый рыбак, я и не заметил, когда он ко мне сзади подошел. Он подставил под себя ребристый ящик, устроился поудобней.
— Давно поговорить с тобой хотел… Дай закурить для разгону.
— «Беломор» у меня сегодня.
— Самое то! Я как рыбачить начал, так тридцать три года «Беломор» и курю. На работе сигареты размокают.
Он решительно сдул дымом пепел с конца папиросы:
— Вот ты все в газеты пишешь. Ругался, что к магазину за бутылкой на грузовых машинах ездят… Ну и что? Неделю подежурила милиция, а сейчас снова ездят, и, тем не менее, не только на машинах, а за бутылкой «Агдама» и трактора, и краны, и бульдозеры гоняют. И нас, рыбаков, в газете лаял, что такие мы и сякие, и, тем не менее, рыбу губим. А ты разберись, вникни, нас послушай, тогда уж и строчи, тем не менее, что толку от твоей писанины нет. Два катера так и гниют в озере и мы рыбу ловим, а теперь уж не только мы, еще одна бригада шурует и каким-то заводским разрешили мережами рыбу добывать.
Было, было, критикнул я как-то рыбаков в местной газете, и при первой же встрече этот Старый рыбак обругал меня очень даже нехорошими словами… Сейчас же он был спокойным, рассудительным, втолковывал мне:
— Нам же зарабливать надо, семьи кормить. А обстановка, видишь ты, какая: план у нас. Вот на сегодня мы его уже и выполнили, а нам указания «давай, давай». Сколько начальство велит — столько мы добыть и с1араемся. А озеро, оно ведь не океан. В океанах и то, говорят, селедку повыловили. Как бы надо-то: добыли бы мы свои, предположим, четыреста центнеров, и все — отдыхай озеро, тем не менее, что добывать рыбу все труднее, меньше ее стало. Вон в прошлом году у Коровьей курьд вытянули под десять тонн подлещика, а он не стандарт, сдавать его или тем не менее в магазин отдавать не имеем права. Обратно отпускать? А на дворе ноябрь, мороз. Сколько его пропало? Вот тебе и «давай, давай».
А в Свердловске целый институт рыбный имеется. Институтские сюда часто ездят, че-то там исследуют, пишут, и получается, что нам указания — ловить чебака и окуня как можно больше. Они, видишь ты, на чем работы-то ученые пишут, мол, надо б на Таватуе начисто вывести окуня и чебака (они его плотвой зовут), а вместо них сиговых утвердить. Конечно, сиг там или, тем не менее, рипус и крупней, и жирный, и пирог из них лучше. Только мальки ихние почти не приживаются, мы как сдавали местную рыбу, так ее и сдаем. Между прочим, артель наша тоже должна мальков сиговых выводить, и в каких-то бумажках мы их, кажется, разводим и в озеро пускаем… а пока, Иваныч, натуральная картина такая: сига и рипуса очень-преочень мало, чебака, окуней и лещей мы тянем беспощадно, их с каждым годом меньше. Вон уж и ершишки-то путные все реже встречаются, и в результате вместо сиговых в Таватуе раки завелись. Иной раз вытянешь невод— ни одной рыбки нет, одни раки.
Пока слушал я Старого рыбака, учуял, что с похмелья он. Сказал ему зло:
— Ладно тебе, можно подумать, ты об озере печешься, «тем не менее», о рыбе.
Он моей подначки не заметил, загорелся:
— Я? А ты как думал! Хоть сейчас проголосую, чтобы нас запретили. Я на три-четыре года себе работу найду. Я родился здесь, озеро моих отцов-дедов кормило, а в войну… эх… Только чтоб и этих новых рыбачков с неводами да мережами к озеру близко не подпускали, они же как чингисханы ~ прикатили, порыбачили, похватали — и нет их, им здесь не жить. Под видом необходимости, тем не менее, продовольственной программы шуруют, кто как может. Вот сегодня, почему мы в такую погоду выехали? А с рыбнадзора приехали: «Братцы, выручите, край как рыбки надо». Ну, мы их выручили, а сами, уж погода, тем не менее, не погода, а раз начали — давай дальше воевать… Да, Иваныч! Я бы как хотел? Чтобы чебака снова поднять, леща! Ведь леща-то здесь когда-то тоже не было. Его тут Потап Матвеевич Зиновьев развел. Хочу, чтоб сиговых этих чертовых покрупнее в озеро, выпускали, чтоб несжираемыми они оставались, чтоб не дохли. Если бы по уму-то, так на таком озере-море… если бы по уму-то…
На той, стороне появился белый косой парус. Лодки не было видно, казалось, что парус сам по себе крадется далеким лесистом берегом.
— Старик пенсионер на том берегу завелся,— объяснил Рыбак.— Сам построил эту лодку и плавает по озеру, здоровье нагоняет. Соберет своих друзей, таких же старых, окружат они невод и тянуть мешают: «Отдохнуть бы от вас озеру, отдохнуть бы»… И сказать им что-нибудь конкретно, тем не менее, матом неудобно — старики все в галстуках, и всегда трезвые. Они на нас, как на врагов, смотрят, прямо замучили. Хотя от тех, которые рыбу просят, тоже покою нет. Не успеешь невод вытянуть, а некоторые отдыхающие уже стоят, караулят. Теперь и за раков этих проклятых готовы бутылку отдать. И берем! А куда денешься? Ты видел, роба у нас какая? Она то ли для верхолазов, то ли для шахтеров предназначена. Намокнешься в ней, тем не менее, намерзнешься, ну и отсыпешь нестандарту. Вот и сегодня под грозу мы попали, сухонького места не осталось. Нас, старых-то, эти ревматизмы, тфм не менее, радикулиты мукой замучили. А помощнички мои неумехи, эвон на пристани спят, насогревались за день-то…
Нет, вроде бы искренне исповедуется сегодня Старый рыбак. И, наверное, не совсем я был прав, критикуя артель со своей любительской, «ершиной», так сказать, колокольни.
— А все-таки каких людей больше, которые с бутылками к вам или тех, чтоб «озеру отдохнуть»?
— Ох да, за день-то каких только не встретишь. Вот позавчера случай был. Тянем тонь на Волчьей горе, ну как всегда купальщики окружили нас, глазеют. Я тяну мотню, а сам на девку любуюсь. Уж до того фигуристая, прямо спасу нет, и, тем не менее, на лицо очень красивая. Мой Венька женился недавно… пфу, нет чтобы такую вот привезти. Она, главное, на артистку смахивает, помнишь, по телику-то показывали, когда восток сильный дул, когда мы не рыбачили. И вот тяну я сеть, а сам на «артистку» кошусь, а она к крылу невода подкралась, ерша из ячейки цапнула и раз его в трусы. А трусы-то у нонешних сам знаешь какие. А «артистка» еще одного, еще… Господи, да я за такую красоту, за мечту свою… дал бы я ей и окуней, и чебаков. Ерши зашебутились в трусах, она занервничала, орать начала, и вся красота укувыркнулась…
Вдали белым буравчиком, чуть ли не обгоняя собственный звук, промчалась моторка.
— Юрка гоняет,— сказал Старый рыбак.— Дай-ка мне еще закурить, Иваныч… спасибо, и этим охломонам по одной дам, будить их пора. Мои-то папиросы кончились, а неумехи эти свои вымочили. Вот помощнички у меня подобрались! Им только бы рыбки домой побольше. Знаешь, сколько нам полагается домой после рыбалки брать? Не более двух килограмм. Ну, и скажи я им про это? Да они тут же по домам разбегутся. Кто же за семьдесят два зарплатных рубля зимой мерзнуть, летом булькаться да еще, тем не менее, сено для лошадей косить будет? Теперь вот еще одна рыбацкая бригада на Таватуе появилась, так этим троим куда больше нашего платят. Подсобное хозяйство авто*какого-то предприятия добилось разрешения на рыбалку, и лодки у них такие же-, и невод. Ну, эти пока не столько рыбачат, сколько сети чинят. Тридцать пять летних и сорок две зимних тоней на Таватуе. Мы, местные, не только их, но, тем не менее, каждую корягу знаем — где какая лежит, чтоб невод не порвать.
А еще на все лето рыбачить разрешения заводские добились. Эти мережами шуруют. Мы-то к берегу невод тянем, а они хучь где выметывают. И знаешь, Иваныч, что у них за мережки? Сто семьдесят метров в длину и три с половиной в ширину! А у них десять штук таких мережек! Так что нам-то делать? Не мы, так они выловят. Они же за лето больше нашего поймают. Как же нам озеро беречь, охранять? И разрешения эти браконьеры добились, и документы у них есть, Я вот думаю, грешным делом, а если действительно разогнать нас всех, и местных, и городских мастаков, да допустить на озеро одних любителей, да еще за плату, да чтоб не больше, скажем, пяти килограмм добывали… Во бы через три года в озере рыбы завелось, во бы доход государству, во бы продовольственная программа! Ведь, тем не менее, не турки лещей будут кушать-жарить, а трудящиеся уральцы. .
Он погасил папиросу, привстал было с магазинного ящика, сказал как бы на прощанье:
— Раньше за такую рыбалку, как мы рыбачим, а особенно как эти заводские со своими километровыми мережами… раньше таватуйские старики таких рыбаков пороли,— он поднялся.
— Как это пороли? — изумился я,— Да посиди еще, расскажи поподробней.
Старый рыбак снова утвердился на ящике, явно довольный тем, что я давно забросил своих ершей. .
— Такой раньше порядок был. Вот где каменный-то сарай стоит знаешь? Сейчас там пустая посуда из-под вина хранится, а раньше рыбный склад был. Рыбачили-то артельпо, всей деревней, тем не менее, зимой, по льду. Ну, а потом распределяли по едокам, кому сколько пудов. Килограммов-то тогда рыба не знала, ее пудами меряли. Вот в этом сарае и пороли, по-нынешнему сказать, браконьеров — кто не вовремя мережу выбросит или от рассадки увильнет.
— Это что, «рассадка»? ,
— А во время нереста ветки пихтовые в воду рассаживали, чтобы икринкам за что держаться было, чтобы сохранилось их больше. Да, Иваныч, сиг, конечно, в старые времена не большой водился, но его навалом было. Помню, как-то у Филимонова берега бредешок небольшой забросили, так вдвоем этого сига вытащить не смогли, на помощь пришлось звать. А как-то… ну, годов мне, однако, десять было, поехали мы с отцом на болото ветки рубить. Присунули лодку к берегу, машем топорами. Вдруг, что за черт, прет в нашу сторону на лодке дед Савелий Мягкий. Прозвище такое у старика было., Насчет поробить он мягкий был, а вот рыбачить… Значит, сидит он на корме, правит веслом и мчит к нашему берегу. А какая сила его тянет — неведомо. Моторов тогда на Таватуе не было, и кто тащит лодку — подумать страшно. Дед Мягкий че-то орет не своим голосом, а лодка его идет и идет, и уже в протоке она оказалась, по мелководью проволокло ее маленько и встала она.
Мы с отцом глядим, а у старика к скамейке шнур привязан, а на другом конце шнура у самого берега — чудо-юдо. Это сейчас поголовные капроновые лески, тем не менее, и сети такие, а раньше… Не поверишь, Иваныч, к столовым ложкам крючки приклепывали и такими вот спиннингами дорожили… Значит, встала лодка, а у берега, в траве, это уморившееся чудо-юдо ворочается и на щуку нисколько не походит, а как есть крокодил в шишках-пупырышках.
Папка-то мой обухом ее успокоил. Завалили мы щучину в лодку, в деревню повезли. Так из-за этой рыбки ученые люди из Свердловска приехали. Забрали щурагайку. Деду Мягкому премию дали, уж сколько — я забыл, только помню, что он две четверти на эти деньги купил и у него еще осталось. Тогда водку почему-то четвертями продавали, а пьяные только в пасху да на свадьбах пели. Весила та щука тридцать один килограмм, а самое главное, определили ученые люди, что таватуйская щучка прожила больше двухсот лет…
Старый рыбак, вдруг глянув на озеро, преобразился — проворно вскочил, выплюнул только что раскуренную папиросу и шустро побежал к рыбацкому настилу. Пнул одного из помощников, с ходу лягнул другого…
Я ничего не понимал, а рыбаки шустрили на своей пристани, как пожарные при тревоге. Через какие-то минуты они уже гребли в глубь озера, ловко и быстро выкидывая свою капроновую ееть. Одна вертушка была закреплена на берегу, а вторая, описав вместе с лодкой почти километровую дугу, высадилась прямо рядом со мной, на пристани. К первой вертушке стремглав умчался молодой, незнакомый мне парень, рядом крутил «держала» местный Вася Котенков, а Старый рыбак коршуном кружил на лодке вокруг поплавков — зацепы высматривал.
На все мои вопросы Вася отвечал молчаливым сопением, а вскоре тоже перебрался со своей вертушкой поближе к товарищу.
Невод вытягивали рядом с пристанью.
— Ровней тяни! — сердился с озера Старый рыбак.
— Тяжело! — отдыхивался Котенков.
— А ты че сидишь? Че не помогаешь?
Дошло до меня! Понял, что это мне кричат. Черт его знает, почему, может, интересно было, чего это вдруг рыбаки какими-то не такими сделались, только я тоже пристроился к неводу, тоже потянул. А вертушки уже давно в стороне, невод уже вручную тянут.
А тут с озера Юра на моторке примчался, тоже пристроился к левому крылу.
Тянули впятером: Юра этот, я и трое рыбаков.
…Впятером грузили лещей из матки в шесть приемов. Старый рыбак командовал: «Раз-два, взяли»,— мы приподнимали очередную партию рыбы и переваливали ее за борт лодки. Сколько мы могли поднять, пять здоровенных мужиков? Поднимали шесть раз, делали по нескольку попыток — тяжесть была громадная, лещи дрыгались, сопротивлялись, что
Все кончилось. Лодка осела под рыбьей тяжестью. Все отдыхивались.
Старый рыбак что-то сказал молодому, тот сбегал на пристань, приволок мой рыбацкий ящик.
Я, как во сне, смотрел на свой, впервые в жизни переполненный лещами ящик. Как во сне, я поднимался с этим ящиком по проулку к своему дому.
Когда я прихожу домой с рыбалки, мой дядя, Виктор Александрович, ершишек на учет берет. Он раньше бухгалтером работал, мой дядя, так у него мания такая — все считать.
Вот и в этот раз, прибрел я домой, а дядя уже у стола сидит, ершишек считать приготовился.
Вывалил я содержимое на стол.
Дядя глаза выпучил, уставился на лещей, к столу присунулся. А лещище-трехкилограммовик вдруг как взбрыкнет, как хвостиной по щеке дядю двинет, очки улетели, щека краснеть начала;
А ведь краснеть-то мне, братцы, надо. Получилось, что я тоже… Какое же право буду иметь писать обо всем этом? Сходить отдать эти лещиные килограммы? Но какая разница, что их семьсот там килограммов, что семьсот пятнадцать? Раззаначил я заветную десятку, пошел к пристани. Юриной моторки уже не было, а к пристани парусный катамаран подходил. На лодке восседало четверо почтенных пожилых людей. Еще издали они запричитали:
— Отдохнуть бы дали озеру! Прямо, как волки, дорвались…
Пойманные лещи уже были накрыты неводом, рыбаки складывали в лодку вертушки.
Я протянул Старому рыбаку деньги.
— Не надо,— сказал он,— тем не менее, что ты нам помогал.
С катамарана что-то кричали.
Тот, кто прочтет этот рассказ, задумается, вероятно, о судьбе Таватуя. Это озеро — одно из крупнейших на Урале. На всех оно картах, во всех энциклопедиях. Славится озеро и своей красотой. Не счесть художников, пребывавших здесь «на натуре». Приглянулось оно и кинематографистам.
Когда-то были велики его глубинные рыбные богатства. Они находились как бы в гармонии с обширностью и красотой Таватуя.
В библиотеке «Уральского следопыта» хранится журнал «Уральский охотник» № 1 за 1924 год. Нам показалось небезынтересным познакомить читателей с «историей вопроса». Предлагаем перепечатку из упомянутого журнала. Поясним сразу старые меры длины, площади и веса: верста =1,06 километра, десятина = 1,09 гектара, фунт-409,5 грамма, пуд= 16,38 килограмма,
