Больничный сад был совершенно запущенный и, по нашим мальчишеским понятиям, невероятно большой. Одичавший малинник, кусты волчьих ягод и бузины создавали такой хаос в его некогда строгой планировке, что лучшего места для игры в казаки-разбойники и придумать невозможно. Редкими свечками торчали из кустарниковых зарослей стволы молодых осинок и берез — превосходные наблюдательные пункты. Бывало, заберешься повыше и давай раскачиваться. Деревцо податливое, пружинящее, рассекая листьями воздух, ходит взад-вперед, а то по кругу, и виражируешь ты над землей — дух захватывает от удовольствия!
Как мы ни скрывали от старших, ребят свою игровую зону, выследил таки нас Фимка Ерохин.
И, конечно, пристал:
— Вы там наверху сражайтесь, а я вас снизу из зенитки буду глушить.
И давай пулять в нас комьями земли. Какая уж тут игра! Слезли мы вниз, отряхиваемся. А Фимка выбрал осину повыше, залез и ну раскачивать деревце со всей своей дурацкой удалью. Не выдержала вершинка Фимкиного веса, обломилась и вместе с ним рухнула наземь.
— Ах, мерзавцы! — услышали мы голос вынырнувшего из зарослей бузины человека.
Это был главврач больницы Сергей Сергеевич Шарин, известный всему городу хирург. Он схватил за шиворот поднявшегося с земли Фимку и, убедившись, что тот цел и невредим, принялся стыдить парня:
— Это ли не балбес! Как еще голову не свернул… Посмотри на себя — жених! Какой ты пример младшим подаешь?.. Вот как штрафану твоего отца за сломанное дерево…
— А у меня нет отца,— с гордостью заявил Ероха.
— Оно и видно,—буркнул главврач и скомандовал нам: — Моментально вон из сада и чтобы больше сюда ни ногой!
Два дня мы крепились. На третий пошли в разведку. В саду возле ограды сидел на кочке здоровенный рыжий дядька, одетый в выцветшую армейскую гимнастерку с малиновыми петлицами. Увидев нас, он встал, тщательно заплевал не докуренную козью ножку, вытащил из висевшей на ремне кобуры настоящий наган и пообещал:
— Будете лазить через забор, кому-то просолю зад.
По серьезному выражению лица говорившего мы поняли: дядька не шутит. Как ни жалко было нам расставаться с полюбившейся игрой, пришлось временно оставить больничный сад в покое. Недели две обходили мы его стороной.
— Ха, испугались нагана незаряженного! —подтрунивал Фимка.
— А сам-то!
— Да хоть сейчас в сад пойду.
— Через забор?
— И через забор не струхну. Об чем спорим?
Спорить с Фимкой никто, разумеется, не стал, и он полез в сад «за так». И на ближайшую к забору березу забрался. И кулаком в сторону больницы погрозил. А мы стояли гурьбой по другую сторону забора и с тайной надеждой ждали, что сейчас из кустов громыхнет выстрел. Очень нам этого хотелось, потому что Фимка был самым изощренным нашим обидчиком. Силой он превосходил всех нас, вместе взятых, и пользовался этим преимуществом на каждом шагу безо всякого повода и смысла.
Между тем Фимка слез с дерева, картинно растянулся на траве, выражая этим полнейшую безмятежность и презрение к возможной опасности.
Мы выждали еще несколько минут, перемахнули ограду и осторожно подошли к Фимке. Вдруг он вскочил с земли, схватил меня и Адика за шиворот и заорал благим матом:
— Дядька, дядька, иди сюда: фулюганов поймал!
Остальные в панике бросились к забору. Довольный произведенным эффектом, Фимка расхохотался:
— Испугались? Лопушня! Неужто не соображаете, что Шарин на два дня зазвал того мужика с наганом, чтобы вас попугать.
Похоже, он был прав. Во всяком случае на наши последующие визиты в больничный сад ни Шарин, ни кто другой больше не обращали внимания.
Мы становились все бойчее, вновь возобновили воздушные бои.
И вот однажды, в разгар игры, со стороны боковой аллеи прогремел выстрел. Словно переспевшие сливы, послетали мы с деревьев и, обгоняя друг друга, ринулись к забору. Хоть и имел он двухметровую высоту, перелезть его не составляло никакого труда, ибо был он не сплошной, а сколоченный из толстых реек в виде решетки. Главное — перебросить ногу через гребень наверху, а там прыгай вниз, в густую траву. Прием этот был отработан нами до автоматизма.
Мы с Адиком перелезли забор последними. Уж не знаю, как меня угораздило зацепиться распахнутой курткой за острый выступ опорного столба и после прыжка повиснуть по другую сторону ограды в метр от земли. Мой отчаянный крик остановил Адика. Он обернулся и увидел, как я, словно приподнятый за загривок щенок, дергаю ногами, стараясь найти опору.
Снять меня со столба раньше чем подоспеет сторож ему, конечно, не удастся — это он прекрасно понимал, но и убежать, оставив товарища в подвешенном состоянии, было выше его сил. Адик вернулся к забору и молча подставил свои плечи под мои ноги.
Тут нас обоих и прихватил этот самый рыжий дядька. Одной рукой он ловко сдернул меня со столба, поставил рядом с Адиком и спросил совсем не грозно, а вроде как советуясь:
— Ну что, хлопцы, делать будем? В милицию или до хаты к батькам?
Мы молчали.
— А ты почему не утек вместе со всеми? — обратился Рыжий к Адику.— Нагана не испугался?
Не поднимая глаз, тот ответил, кивнув в мою сторону:
— А он-то как же?
Сторож медленно перевел взгляд на меня, долго и пристально смотрел, вроде как прикидывал, стоило ли парню из-за такого растяпы, как я, подвергать себя неприятностям. Потом сказал:
— Чуешь? Из-за тебя страдает детина. Не можешь через забор лазить, значит — сиди дома, книжки читай.
— Он может,—вступился за меня Адик. — Он со второго этажа прыгал.
— Смотри-ка,—усмехнулся Рыжий.— Это зачем же?
— Просто так
— Значит, дурак, если просто так. Без дела-то кому это ухарство нужно? А вот когда действительно потребовалось сноровку проявить, ты и повис на колу. Потому как дюже испугался. Верно? А испугался — значит, пропал. Это уж такая пропорция в жизни.
Сторож долго качал головой, потом неожиданна спросил у Адика;
— Мороженое, небось, уважаешь?
— Чего? — не понял А дик.
— Мороженое, говорю, любишь? На двугривенный, купи и съешь. А ему не давай,— сторож ткнул меня в затылок пальцем.— Не заслужил… И хлопцам, что утекли, скажи: погано они поступили. Что живые деревья ломать, что товарища в беде бросать — последнее дело. Смотри сюда.
Сторож засучил рукав гимнастерки и показал нам изувеченное предплечье.
— На Хасане заработал,— объяснил он.— Я пулеметчик был, первый номер. А вторым у меня — Костя Шелухин, летошного набора боец. Вот такой шкет, росточком маленько поболе вас… Снаряд возле нашего гнезда разорвался — меня осколком обезручило. А он, сукин сын, выскочил из траншеи и драпать. Спасибо, вернулся с полдороги — очухался. Занял мое место у пулемета и давай их косить3 самураев-то. Один отбил атаку целого батальона. Медаль получил… Вот и выходит: каждому страшно бывает. Пересилишь страх — герой, не пересилишь, поддашься панике амба. И сам погибнешь, и других за собой потянешь туда. Во!
Он ловко свернул цигарку. После некоторого раздумья заговорил снова, но уже каким-то извиняющимся тоном:
— Я, конечным делом, в тот раз пошутил насчет соли… А попугать вас, неслухов следовало. Вот нынче и пальнул в воздух…
Порывшись в карманах своих необъятных галифе, он протянул мне монету:
— Купи и ты морожэнку, раз со второго этажа прыгал.
Об этом эпизоде из далекого детства вспомнилось вот почему. Недавно, просматривая в библиотеке подшивки газет военных лет, я наткнулся
на маленькую тассовскую заметку «Подвиг бойца». В ней рассказывалось о младшем сержанте Будине. Посланный с напарником в разведку, он вернулся с пленным немцем и притащил на себе раненого товарища. Я сразу подумал: это об Адике. И фамилия, и характер — его! Но посмотрел на дату выхода газеты — 19 февраля 1945 года — и понял, что ошибся: Адик Будин погиб в начале сорок четвертого.
…А может, с похоронкой что-то напутали? Бывали же такие случаи.
