«…Слушай, доча… иду я как-то по лесу. Кругом деревья шумят, вдали речка бурливая по камням скачет. Вдруг откуда ни возьмись — олень на меня выходит. Я хвать за ружье, а он мне человечьим голосом: «Не убивай меня, человек, я тебе прихожусь!» Я от удивленья рот открыл и замер, а олень своей дорогой пошел. Покачал на прощанье рогами да взгляд подарил — умный и печальный (у него, доча, в каждом глазу до грустинке запрятано). И стало мне на душе светло и радостно. Что же ты думаешь? И вправду пригодился мне олень с грустинками в глазах. Иду опять как-то: по лесу с маршрута (здесь, доча, все лес .да лес, как у вас улицы). Устал. Ноженьки ступают еле-еле. А впереди — речка говорливая и надо мне эту речку перейти. А как перейти? — речка больно сердитая, воды свои высоко-высоко подняла, не пускает. Сел я на берегу да и загрустил… Ночь впереди холодная, горы вокруг темные, лес таинственный. Вдруг откуда ни возьмись — олень на меня выходит тот самый и говорит человечьим голосом: «Садись ко мне на спину, за рога крепче держись». И не заметил я, как на другом берегу очутился».
Написал я все это трехлетней дочке да вспомнил, что где-то уже читал подобную сказку. И не просто читая, а поверил в нее. Пусть и моя малышка поверит в сказку, пусть всегда надеется, что в трудную минуту придет к ней на помощь верный друг. Хотя, конечно, наяву-то проторчали мы тогда с Генкой Ильинским всю ночь на берегу речки, пока вода не спала…
Мы — донщики. Так называем мы себя на профессиональном жаргоне. А если правильно, по-научному, мы — геохимический отряд из семи человек, ведущий поиски по потокам рассеяния. Наш удел — ходить, ходить и еще раз ходить! Все ручьи и речки района — наши. И они порядочно нас выматывают. Просто парадокс — мы не рады теплой и ясной погоде! Нашей работе мешает бурная вода — днем палит солнце, и с гор несутся тающие снега. К тому же продольный профиль ручьев довольно крутой, русла завалены глыбами горных пород, борта ручьев крутые и скалистые, а верховья часто покрыты толстым ледяным панцирем, который стаивает лишь к концу лета. И это тоже наше место. Место, на котором мы работаем. На картах пилотов оно обозначено небольшой точкой с номером. Но все мы, тайно и явно, гордимся нашей точкой. Это необычный уголок: стык двух крупных областей и республики. Палатки наши стоят в Читинской области, на территории Амурской области (в километре от палаток) мы прокладываем геологические маршруты, а к северу, за рекой Хани,— простирается суровая Якутия. Десять километров до станции Хани — для нас все равно что для вас сосед, к которому вы обращаетесь за спичками…
После трудной десятидневки нас перебросили в новое место — опять на веселую точку. Как всегда, палатки на берегу ручья. И ручей, как всегда, «говорливый». А за ручьем два огромных «бараньих лба» — гигантские утесы, сложенные изверженными горными породами. Рассекает «лбы» ручей, который у пилотов называется почему-то «Фестивальный». А еще из палаток виден нам кусочек БАМа. С него день и ночь слышен рокот могучих «КрАЗов» и «Магирусов», лязг железа — там стройка века!
Мы планируем отрабатывать нашу новую точку и главный орешек — ручей «Фестивальный» — маршрутом-многодневкой. В маршрут пошли Саша Зайцев (начальник отряда), Генка и я. Коля Сороченко и девчата будут «брать» мелкие скалистые ручьи вокруг лагеря. .
Что значит отрабатывать «Фестивальный» сверху? Это значит выходить на БАМ, ехать на попутке 20 километров, а потом пешочком перевалить через перевал в нужный нам ручей.
Перед выходом на трассу, к поселку ПМК, нас ожидало маленькое приключение, проволочная переправа — запущенная, но крепкая. Саша Зайцев в прошлом маршруте вывихнул руку, поэтому через реку Хани перешел вброд — по сильному течению, по пояс в воде, но все-таки благополучно. Мы же с Генкой решили испытать нервы на проволочной переправе — покурили, и вперед. По нижней проволоке — ножками, на верхнюю наваливаешься грудью, но верхняя проволока — упругая, так и норовит откинуть назад, а за спиной — тяжелый рюкзак. Словом, акробатика с геологическим уклоном! Эх, переправа, переправа…
А потом ожидание попутки. Машин в нашу сторону нет. Грянул ливень. Побежали в поселок. Забрели в барак семьи на четыре, в коридоре полно ребятишек — веселые, бамовские. И на нас с интересом смотрят — еще бы! Мы обуты в тяжелые ботинки, одеты в энцефалитки защитного цвета, за плечами рюкзаки и ружья, на поясах тяжелые охотничьи ножи. Дети норовят все потрогать и расспросить, куда путь держим. На ходу придумываем сказку о злом драконе, который живет высоко в горах. Дракон украл красивую девушку, а мы, храбрые воины, идем ее освобождать… Бамчики таращат глаза и верят так, как могут верить только дети.
…И снова трасса. Первым уезжает Саша на «МАЗе», а потом и мы на «Магирусе». Шофер попался из молчунов, его ничего не интересовало, кроме дороги, тут уж не до сказок — работа! Нам трудно, а ведь им, бамовцам, еще трудней, потому что они строят и живут здесь, среди горной тайги и вечной мерзлоты. Ночью были на месте. Саша готовил ужин, мы строили шалаш из жердей и стланика. Сыро. Все полно дождевых капель. А с заснеженных гор тянет холодом. Потом мы ужинаем и долго-долго пьем чай, пытаясь отогреться… А наутро — в маршрут. Каждый взял свою долю работы и — в путь.
Я шел вдоль наледи по левому берегу ручья. Наледь была огромная и живая: ее жизнь ощущалась прохладой, она ухала, когда куски льда обваливались в воду, и слепила глаза фантастической голубизной. И эта ледяная красавица пыталась скрыть от меня свою главную тайну! А тайна эта — горная порода, существенно кварцевая, измененная сульфидной минерализацией. Это была рудная зона, большая часть которой уходила под наледь, и лишь у самой ее кромки в горной породе ярко блестели на солнце латунножелтые пириты. Эта геологическая находка явно была мне наградой от сурового «Фестивального», ибо в одном из его притоков я утопил сито для отмывки проб и порвал болотники.
…Вторую ночь маршрута встретил на скалах. Большая вода, скалистые прижимы делали ручей труднопроходимым. Я дважды был на грани срыва и дважды, как лунатик, проходил по карнизам, где бродят лишь торные козы. Ночью на скале было зверски холодно. Трухлявые пни, которые удалось собрать, горели плохо, а под утро заморосил мелкий нужный дождик. Я малодушно ругал себя за то, что связался с геологией, клялся, что больше никогда не пойду в поле — и на кой черт мне невероятные трудности за вероятные 200 рублей, которые и в городе можно заработать! Но ругался я слишком вяло и только до лагеря, где меня ждал вкусный ужин, приготовленный нашими девчонками, теплый спальник и каменный сон…
Работа на точке закончена, и мы ждем вертолета. И опять баня, и опять’письма, и опять мысли. Мысли о доме и о городах, где я бывал. Что-то кажутся мне горожане несчастными и обделенными — живут в тесных каменных коробках, ходят от звонка до звонка на работу, топчут расплавленный солнцем асфальт, пьют теплую газировку, рассыпаются горохом по городским пляжам и купаются в мутной стоячей,воде!
А мы! Мы живем в палатках в окружении высоких гор, пьем чистейшую воду, дышим чистейшим воздухом и испытываем разные вероятные и невероятные ситуации! Мы живем среди дикой природы и можем считать себя счастливыми людьми, потому что общаемся с ней. Она нас испытывает, она же и вознаграждает,— своей первозданной чистотой, своими бесподобными хариусами и брусникой, кедровыми шишками и другими приятными вещами… И еще природа нас вдохновляет! Она делает нас честнее и добрей. Она не терпит ханжества, насилия и жадности… Как подумаешь, сколько уже понаписано на эту тему, сколько людей до мозоли на языках призывают бережно относиться к ней! И я тоже хочу заработать свои маленькие мозоли на языке и пальцах в пользу этого. А это значит-—в глубине души, сам себе не признаваясь,— я страшно заскучал по дому, по дочке, по людям и, как ни странно, по ненавистному городу… Я сажусь и пишу дочке очередную сказку…
«…Слушай доча… жила-была на дальнем севере Наледь. Отец ее был Мороз, а мать — добрая и быстрая Вода. Наледь росла на редкость красавицей — в солнечные дни искрилась миллионами ярких звездочек, была то белой, то голубой, то зеленой, но всегда — прекрасной. Иногда на дальнем севере бывает жара… Тяжело тогда в тайге и зверю и человеку. Мириады комаров носятся в воздухе, полно гнуса и духоты — куда тогда бежать, у кого искать спасения? Только к ней, доброй и прохладной Наледи. И замученный мошкарой олень осторожно ступает на территорию Мира, и беспечный Мишка, вытирая лапой морду, перемазанную брусникой, заваливается на лед, и все звери становятся ласковы друг с другом, забывают свои лесные распри… Наледь щедро раздает себя, и делает врагов друзьями… Приеду, доча, и будем вместе учиться искусству быть добрыми…»
