В ПРЕДЫДУЩИХ ЧАСТЯХ — «СУЖДЕНО БЫЛО ЖИТЬ», «УПРЯЖКИ СНЕЖНОЙ ПЛАНЕТЫ» (СМ. № 10) РАССКАЗЫВАЛОСЬ О ПРОХОЖДЕНИИ ТРАНСКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ ПОЛЯРНОЙ ЭКСПЕДИЦИЕЙ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ПУТИ — ДО МОРЯ ЛАПТЕВЫХ.
МАРШРУТНОЙ ГРУППЕ ПРЕДСТОЯЛО К НАМЕЧЕННОМУ СРОКУ — СЕРЕДИНЕ МАЯ — ПРОЙТИ ПЯТЬ ТЫСЯЧ КИЛОМЕТРОВ ДО МУРМАНСКА, А НА КАЛЕНДАРЕ — МАРТ…
III. ПОЛЯРНЫЙ ДЕНЬ
Свет нестерпимый
29 марта 1983 года. Остров Муостах — поселок Тикси.
Утром обнаружил: прорезиненный кормовый мешок прогрызен, мясо исчезло. Обида захлестнула меня. Не первый раз уже! Как тщательно прятал корм под нарты, видя, что Карпов оставляет на ночь непривязанным
Дружка.
— Да не тронет он твой мешок, Юрий Сергеевич! Дружок — сама совесть,— убеждал Володя.
С трудом погасил желание наговорить Карпову колкостей.
Дружок понял, что разговор о нем, сполз с нарт, и было видно, что он едва волочит живот — умял не меньше восьми дневных порций.
— Перебинтуйте его, Владимир Константинович, не то лопнет,— посоветовал я и вынул из сердца занозу. Не хотелось долго жить этой неприятностью: до Тикси мои добегут на легкий желудок, а там покормлю.
День чудо как хорош. Голубой горизонт. Небо белесое. Белес и снег, лежащий на льду плотно и ровно. Только вокруг острова он как бы потусклее. Дымят на острове несколько труб, и ничтожный налет сажи стирает первозданную белизну. Хороший островок! Ночью, после нескольких часов рыскания в темноте, уловил сеет маяка, и собаки пулей вынесли на всполохи. Откуда только прыть взялась! Видно, определенность усилия, явная видимость цели помогают и животным использовать затаенные физические ресурсы.
Какой небывалый свет! И как волшебно меняется округа! Запрягаю собак и не могу налюбоваться: он, свет, струится снизу, от снега, как бы живого, шевелящегося, и льет сверху, вроде вовсе не от солнца, а со всего небесного купола. Чувствую, как жадно напитываюсь им. Еще раз осматриваю полярку. Все как обычно; маяк, дома, приборы в отдалении, растяжки антенны.
Ни одной метеорологической станции не было до 1932 года в море Лаптевы. Правда, далеко на западе, в устье Лены, на острове Сагастырь, в 1882— 1884 годах действовала одна полярная станция.
Старейшая из советских, в бухте Тикси, основане в 1932 году; чуть помоложе Муостахская…
Но почему через сеет дневной — синий над снегом океанским, алодымный по могутным овалам Харахулахского хребта, отбеленчо-белый над срезами снежных наддувов — ухожу мысленно к Сагастырю?
Почти век назад, с 1 августа 1882 года no 1 августа 1883 года, по планам первого Международного полярного года в северных странах основывались научно-исследовательские станции, которые вели метеорологические
наблюдения. Россия строила две: а Малых Кармакулах и на остроье Сагастыое. Но на громадном побережье Ледовитого океана два сигнала практически мало что значили. Дания и Голландия решили восполнить пробелы и построить станции на острове Диксон и мысе Челюскин. Однако ни той, ни другой экспедиции до назначенного
места дойти не удалось: голландское судно «Варна» раздавили льды Каоского моря 24 июля 1883 года, а датским «Димфиа» освободилась от полярных тисков только в сентябре.
Одним из участников русской станции Международного полярного года в Сагастыре был доктор Бунге. После посещения могилы Де Лонга на горе Куегельхая он напишет: «Хотя здесь не было видно ничего особенного, все же место это произвело на меня потрясающее и тяжелое впечатление. В нескольких милях от высокого берега находились остатки костра — обуглившиеся бревна, а кругом обожженные одеяла и другие части одежды…»
Но костры Арктики не гаснут!
Уже в 1886 году доктор Бунге сам руководит экспедицией на Новосибирские острова, из помощниках у него — молодой геолог Эдуард Топль. Семь лет спустя уже Толль возглавляет экспедицию Академии наук и устраивает на Новосибирских островах два продовольственных склада на случай неудачного дрейфа к Северному полюсу нансеновского «Фрама».
«Жаннета» Де Лонга погибла, но предметы с нее, найденные эскимосами около южной Гренландии, показали, что льды от Новосибирских острогов дрейфуют через Полярный бассейн. Находка эскимосов навела Нансена на мысль использовать дрейф для выхода к высоким широтам Арктики и, быть может, к самому полюсу! Нансен полюса не достиг… Торосы между островом Беннета и Новосибирскими островами навсегда скрыли тайну гибели Толля…
15 февраля 1914 года из бухты Тихой Баренцева моря отправился к полюсу смелый Георгий Седов. Не вернулся,.. Но прошел через Полярный бассейн даже выше «Фрама» ледокол «Седов»! В этом же море, где моя упряжка нацелилась на последний бросок до Тикси, 23 октября 1937 года около острова Бельковского затерло пароходы «Седов», «Садко», «Малыгин». Второй помощник капитана «Садко» К. С. Бадигин запишет: «..сжатие достигло критической точки. Гигантский вал ломал метровые плиты льда, словно куски стекла. Он измял огромное поле, сплющивая и растирая в пыль многолетние торосы. У «Седова» было очень мало шансов на спасенье…»
Решили снять часть людей самолетами.
Но аэродром, на подготовку которого было затрачено 1324 человеко-часа и 1195 килограммов аммонала, уничтожен сжатием. «Можно сойти с ума,— пишет К. С. Бадигин,— месяц напряженной борьбы, месяц страданий и лишений — и все впустую, для того, чтобы море, слегка шевельнув плечом, сбросило и разбило эти детские игрушки».
Еще трижды готовили аэродром и трижды он был разрушен.
Все-таки 184 человека вывезли в бухту Тикси. А пилот Алексеев решил попутно интригующую географическую
задачу: во время перелетов еще раз доказано, что Земли Санникова к северу от Новосибирских островов не существуем
Так что же: перечеркнуть старания Толля, заплатившего жизнью за поиски мифической земли? Не имел смысла выход Седова?
Позднее, на могиле Де Лонга, Володя Карпов скажет:
— Я теперь понимаю: в Арктике не может быть поражения, пока не сдался сам…
Только чуточку, мельком, оглянулся на пройденное, увиденное: припаи, скалы, заломы, торосы, обрывы, ропаки, байдарахи, заливы, бухты, моря, реки, пурги, бураны, ночь и полярные сияния, еще моря, голая тундра, тесный лес, урасы, тоодохи, юрты, чумы; оглянувшись,
понял, что не они суть дорога человеческая…
Вот тискает моих псов радистка Оля Лесничая, причем Гимнаст, Старик, Давид вежливо поднимаются к даме, и я вижу, как хочется ей проехать по океану с нами. Живая душа! Что сделать для тебя?
А надо что-то сделать, ибо не может же быть сиротским долгий наш путь, но отметиться должен человеком.
Оля дежурит через сутки, и каждые три часа (0, 3, 6, 9, 12, 15, 18, 21) из-под ее пальцев летят на материк сведения о ветре, льде, снеге. Она с Украины, и лицо ее уже принимает мартовский свет под загар.
— Оля,— говорю я,— садись на запятки, прокатишься до Тикси. Такой экспедиции и такого приглашения в жизни больше не будет.
— Я знаю, это единственный шанс,— почти в отчаянии говорит девушка,— но как поехать?
— Малицу даю. К вечеру мы в Тикси.
— А начальство? Не отпустит.
Или попроситься?
— Дерзни! Я подожду,
Оля мнется. Нет, не использовать ей шанса…
— Я очень буду жалеть,— тихо признается она.
Упряжки вылетели на припай. Сразу пошли мелкие торосы. Остров скрылся из виду, будто его и не бывало. Тут, в море Лаптевых, может быть все: оживет лед, заступят торосы, разверзнется трещина.
Шли цепочкой. Опустилась морозная мгла. Бороды забило ледовыми комками. Собаки, особенно морды, в инее. Кое-где красные пятна по следу: кровь. Захромал Гимнаст, и сильно. По том повис туман и напало обычное холодовое оцепенение. С коль ко оно продолжалось? Вышли из пелены, она, как тяжелая завесь, отползла под ветром, зато сильнее пластануло по лицу морозом. Показались желтые точки на синем — Тикси. Рядом, покружившись, сел самолет. Летчики смотрели на нас, заиндевелых, то с восторгом, то с испугом.
— Мы вас ждали завтра,— говорят.
— Вот-вот, завтра как раз проводите,— сказал Сергей.
Из Тикси брызнули трассы света — машины. Мне на плечо устроил длиннющий объектив телекамеры кинооператор Юрий Прокофьев и снимал, снимал. Потом, в телевизионном репортаже, я видел, как старался не припадать на раненую ногу мой красивый черный Гимнаст, но не все удалось собаке. Очень мне не хотелось, чтобы на материке подумали, будто я иду на хромых псах.
Минут через пять никого из встречающих рядом не было: мороз минус пятьдесят.
Пятьдесят лет назад в низовьях Лены работала Лено-Хатангская комплексная экспедиция Главсевморпути. Главная задача — выбор места для постройки Усть-Ленского порта.
Выбрали бухту Тикси, что значит тихая…
Мы здесь заметно повеселели. Все чаще повторялось, что теперь экспедиция катится с горки. Оптимизм объяснялся еще и тем, что полярный день стремительно нарастал, да и вид молодого городского поселка с красивыми домами добрил сердце. И тиксинцы, не в пример важным и утомленным певекчанам, молчаливым казачинцам, нем ногословным туматцам,— оживленны, непосредственны. Устроили в бытовом комбинате цех сувениров, из отходов оленьего меха мастерят мишек, зайцев, хитрых лис, подсолнухи. Дорисовывают, так сказать, ледовую пустыню бухты средой обитания.
И встреча!
Всмотрелся в одного из тиксинцев — да это же Толя Бутенко, вместе служили в армии. Он, правда, никак не хотел узнавать меня.
— Невероятно,— повторял он.— Так уж ли тесна земля?
Толя Бутенко — с Урала, из Нижнего Тагила, работает инженером по охране окружающей среды, жизнью доволен.
Но когда я был у него в гостях, он, наливая в хрусталь страшно дефицитную здесь минералку, сказал снисходительно:
— Конечно, вы молодцы, что прошли такое большое расстояние, но когда разольются сибирские реки, вы встанете! Шансов у вас нуль!
Но честно говоря, в Тикси пугающих прогнозов было немного. Запомнилась встреча с буряткой Валей Донжуровой. Она приехала в Арктику погостить к отцу, случайно осталась на зимовку, затем, испуганная полярной ночью, суровыми морозами, вернулась домой, но потянуло на Север, и теперь вот четвертый год в Тикси, работает в цехе сувениров — подбирает сюжеты из пейзажа Бурятии: то восход солнца, то лес, то летящего всадника.
— Вы дойдете,— говорит нам тихонько,— как задумали, так и сделаете…
Решил поснимать Тикси со стороны моря. В суровой бухте находится поселок. С прав а зависает гора, слева — море, ни кустика, ни деревца. Чувствовалось, какой тяжестью наваливается здесь полярная ночь. Люди замолкали, когда заходила о ней речь… »
Выезжали рано утром. По календарю на Урале уже была весна, начало апреля, а здесь снега нетронутые… Провожать вышел весь город. Собаки взяли споро, и очень быстро мы вышли берегом бухты Тикси на северо-запад, где тянулся Приморский кряж, а за ним — хорошо видный Харулахский хребет. Несколько раз признавался себе: такой красоты, что открылась нам в сиянии полярного дня бухты Тикси, мне, смертному, видеть не доводилось. Казалось, что над Харулахским хребтом подожжен газ, и мощные языки света выходили из-за низких гор, вся долина дрожала, играла, переливалась синими, оранжевыми, фиолетовыми тонами. Абсолютно чистый снег, чистый воздух…
Собаки затеяли игру совершенно без всякого нашего побуждения— то моя упряжка обгоняла карповскую, то обе они догоняли упряжку Рыбина, то сбегались, то, шалопаясь, разбегались. Видно, собакам было весело и хорошо на этом чистом поле. Быстро падала темнота, и мы снова видели, как остывает алый горизонт, как упряжки втягиваются в сумерки, полную темноту. Правильно говорят, что первую часть пути человек думает о том, что было, а вторую — о том, что будет.
Теперь, после пяти тысяч километров, дорога как бы потихоньку освобождала меня от гнета дорожных мелочей — узлов, копыльев, полозьев, упряжи, погоды, метелей, от страшного давления возможного позора поражения. Как все-таки первопроходцы этих мест сердцем и фантазией поднимались до образа мощной растопыренной ладони дельты Лены,, которая вытягивается в сторону Ледовитого океана! Как дерево рисовали ее на старинных картах, где по ветвям как плоды — деревушки Сибири.
Не проходило видение: вмерзшие в лед суда бухты Тикси. Мощные, тысячетонные, они легко остановлены, обездвижены. Заиндевел металл, на палубах — снег. На всем громадном побережье, если пурга и темень, замирает все, одни собаки да олени в движении…
Еще Ломоносов заметил: льды и стужа — главное препятствие в передвижении по северным морям. Многие жизни разбились о них. Правда, это не останавливает с незапамятных времен дерзающих искать «проходу Сибирским океаном в Восточную Индию».
Льды и стужа не побеждены и сегодня. Мнение науки однозначно: природный фактор — это и есть для Арктики то, с чем связаны миллиардные затраты, ибо стоимость перевозок составляет 60— 70 процентов. В конечном счете, вся экономика Арктики базируется на скорости движения… В общем-то борьба со льдами в последнее время при помощи мощных ледоколов шла успешно. В 1976 году ими проведено 39 рейсов транспортных судов;
1977 год — суда вышли из Мурманска в конце февраля, а не в апреле, как обычно; 1978 год — выход в середине февраля!
И вот — аварийная навигация 1978 года. Толщина льда — на 30— 50 сантиметров выше нормы, мороз до 60. 124 повреждения получают суда, ни одно не выходит из навигации целым — все изранены.
Знающие люди говорят: вера во всемогущество и надежность техники несколько подорвана. Но жалоба на несовершенную пока технику — естественное состояние прогресса. Иван Дмитриевич Папанин сказал нам при встрече: самый надежный механизм в Арктике — живой…
А мои живые разбаловались, незаметно увели в сторону от следа. Прикрикнул. Играют, путаются. Еще прикрикнул. Без реакции. И… как снизу кольнуло! Вскочил с криком и бросился пинать Артиста, Гимнаста, Тумана. Удары, чувствую, злые, больные, сбивающие с ног. Остановиться не могу, волна раздражения не погасает. Чувствую, могу и зашибить. Собаки заметались панически. Хорошо, никого нет. Едва останавливаю себя: «Что ты делаешь?!»
Нервного срыва у меня еще не было. Вот и пережил… Помнится, Амундсен после похода на Южный полюс писал: «…Единственно, что омрачает мои воспоминания (…) — мысль, что я загнал своих чудесных животных, потребовал от них больше того, на что они были способны. До чего жестоким и бесчувственным бывает человек в таких случаях!..»
Когда в Биллингсе пал Черныш из Энурмино, только тогда и увидел, насколько истерты немилосердным алыком его мышцы. Но как скажет об этом собака?
Ослабший, потный, сел на нарты. Собаки испугались: Артист бьется в упряжке — попало сильно, Гимнаст распластан без движения — угодил ему в темя.
Какой странный перепад настроения: то взрыв ощущения силы и даже могущества, то страх: на что же я способен без собак, без следа, замерзший и полуголодный?
Ночи нет: она как бы не захлопнута — из огненной полосы между сводом неба и горизонтом льет алый свет. Он достает до самого сердца. Старик пошмыгал, пошмыгал, нашел след. Земля стянута золотым обручем. Мы с упряжкой — посредине. Заиграли звезды. И пошло: река света, игра звезд, жизнь снега, чуть осерженный, но ладный бег собак. Красота спасает! Но ведь красоте дает название человек, Только он… Однако открывшейся красоте и далям сердце слов не находило.
Может, просто литературное бессилие? Но вот что пишет умнейший писатель С. Залыгин: «Около сорока лет вижу эту страну Сибирь, кажется, чувствую, ощущаю ее и во времени, а все никак не найду слов и понятий, чтобы эти чувства и настроения выразить… Все дело в том, что здесь иные пространства…»
А вот Валентин Распутин: «Холодные и дикие просторы! Что сказать о сибирской красоте? В нашей природе все мощно и вольно, все отстоит от себя под обногов других местах. Реки — Обь, Енисей, Лена — могут лишь соперничать между собой. Любые сравнения, любые слова будут лишь слабой, блеклой тенью. Все обращено внутрь себя, все заворожено одной исполинской охранной силой…»
И Достоевский восклицал: «Мы огромны, огромны, как матушка-Россия…»
Российский человек радуется и мучается огромностью и безбрежностью своей земли. Здесь, в Арктике, где ничто, кажется, не имеет окончательной прочности и гарантии жизни — ни металл, ни мускул, ни кровь живая, человек инстинктивно сосредоточивает привязанность к тому, чего никто не может у него отнять.
Не отнять у человека духовную волю, пока он не сдался сам…
Вот я и пришел к Володиному признанию, вроде бы сказанному вскользь на могиле Де Лонга! Теперь я понял, как и почему мы спаяны воедино. А нартовый поезд — не просто ниточка с узелками упряжек, где над каждой дымок дыхания, но нитка вшестеро скрученная.
Уже после экспедиции попросил я у ребят записки, дневники, заметки, чтобы проследилась их ниточка, ибо ею связывались они, друзья мои, в те долгие секунды и мгновенные месяцы с миром, меж собой, человечеством даже.
Владимир Карпов.
Родина его — поселок Ис Свердловской области. Он — рабочий, ударник коммунистического труда, имеет смежные профессии токаря и стеклодува. Почти еже годно — в экспедициях по Чукотке, Камчатке, Якутии.
В полярной экспедиции выполняет обязанности радиста. В его научную программ у входит изучение работы радиоаппаратуры в условиях Севера, возможности дальней связи, испытания новой радиостанции.
Володя записал;
«30 марта — 30 апреля. Тикси — Хатанга. Никогда не забыть Быковскую протоку устья Лены. Стоял март, металлическая изморозь звенела под ветром. Солнце низкое, но незаходящее. Ощущение безнадежности, боли душевной, одиночества. Да, можно понять ужас экспедиции Де Лонга, когда она почти месяц бродила по этим местам. Вышли на берег океана. Пе сок перемешан со льдом и снегом. Он колышется, движется. Ехать на нартах нельзя, еще труднее идти. Полозья спиливает на глазах. На открытом месте нельзя останавливаться, сечет ветер. Невозможно держать и нужное направление: собаки с трудом понимают, куда идут. Смотрю на ребят, думаю: вот кто-нибудь сорвется, будет кричать, топтать этот снег, бить собак. Нет. Как заведенные движутся. И все время на себе как бы глаз чей-то ощущаю…
Не легче был и Анабарский залив. Появились торосы — высокие, острые, как бы даже свежие, только отточенные. Они сильно режут нарты. Собственно и резать было уже нечего — песок начисто съел фторопластовые полозья, да и подошвы тобоков тоже — приходилось бежать каждый день десятка два километров.
Здесь, на пятой тысяче километров, впервые заблудился. Потерял след, рискнул его искать — сделал петлю, вернулся к лагерю, от лагеря взял, как говорится, след мертво, но и отстал уже сильно. Двинулся по откосам, которым, казалось, не будет конца. Чувство одиночества почти неизлечимо, когда знаешь, что твои товарищи далеко…
Но за бедой почти всегда следует радость. Я — уралец, естественно, интересуюсь камнями. В устье реки Анабар отрыл-таки сердолики; одна из собак, видя мою радость, кинулась помогать отрывать эти камушки. За такой жест я сменил собаке имя и назвал ее Анабар.
Но их, собак, осталось только восемь. Две погибли. Что-то случилось с Булдашкой, который шел со мной от Инчоуна. Он не мог ехать даже на нартах и по глазам его видно было — просит оставить в покое. Я потихоньку положил собаку в снег. Не выдержал тягот пути Черный из Полярного. Прекрасная была собака, быстроходная. Видимо, сильно поранил ноги на песках, а лед подкосил окончательно. Простыл, лег и не встал больше.
Прощайте, верные мои друзья.
Сложной для прохождения была и бухта Нольде. Мы уже пересекли границу Баренцева моря. Перед них не видно: разрыв между упряжками большой. След, правда, виден, держаться можно. Чтобы пересечь бухту, дня не хватило. Но до берега дойти просто необходимо, потому что ночевка на льду для собак смертельно опасна. Но и
гнать совестно, устали. Стимулировали псов обычным способом: пускали вперед белую ракету. Это именно стимул, не насилие. Пока ракета шипит, горит, собаки в азарте бегут вперед. Если бы не запас ракет, берега не достичь. Я наверняка не досчитался бы еще половины собак.
У берега глухо, темно, перешеек до бухты Кожевникова узкий. Да и там овраги, крутые длинные подъемы, а у границы бухты берег обрывистый, едва-едва выбрались… Но впереди Хатангская протока, с северного побережья нужно перейти на южное. Задача непростая. У нас два пути: напрямик или жаться к берегу. Филипп, конечно, пошел напрямик. И он переменил привычку: почувствовал , вкус хода без объездов. Мы с Рыбиным решили идти не по берегу, но метрах в двадцати от него. Здесь я пережил одну из самых холодных ночей. Одежда поизносилась, а мороз — за пятьдесят. В ночи нам с Рыбиным показалось, что поселок Сындаско уже проскользнули. Повернули собак обратно, прошли километров тридцать, пока окончательно не убедились, что до поселка просто не до тянули.
В этом «челноке» — мы прошли за неполные сутки более 120 километров — у меня погибли еще три собаки. Я въехал в Сындаско на пяти…
Что касается радиосвязи, то очень трудной в этом отношении была Чукотка. Особенно в устье Амгуэмы. От базы в Лаврентии — более тысячи километров. Неясной оставалась ледовая обстановка в Колючинской губе. Нам нужно было с косы переходить на остров Серых Гусей, и промежуток оставался полной загадкой — торосы там или полынья? Только рация могла помочь, а у меня не шла связь.
Вся Чукотка была сложной. Ветры такие, что двенадцатиметровую антенну часто не имели возможности как следует поставить. В Якутии потише, но на полюсе холода металл прожигал все, к нему практически не возможно было прикоснуться.
Под Нешканом сгорела основная радиостанция. Вынуждены были подключить аккумулятор от приборов
Павла Смолина.
А все-таки в Арктике провели о коло семидесяти тысяч связей. И главная из них — связь в Мурманске с космонавтами Владимиром Ляховым и Александром Александровым. Там последний раз прозвучал наш позывной ЕКД9Е/0».
…В середине апреля на южном берегу Анабирского залива экспедиция вступила на Таймыр. Перед упряжками стоял мощный выступ суши — Таймырский полуостров, который далеко врезается во льды Полярного бассейна. Здесь самая северная оконечность евроазиатского материка — мыс Челюскин. Далее продолжение Таймыра — архипелаг Северная Земля, от мыса Арктический до полюса всего 960 километров. Площадь Таймыра и Северной Земли в полтора раза превышает территорию Франции.
Когда планировалось прохождение по Таймыру, заманчиво было срезать кусочек материка ближе к югу, до Енисея. Маршрут вытягивался на тысячу километров. А по прибрежной дуге? Много-много больше.
За советом обратились к партийным руководителям Таймыра, получили письмо, подписанное первым секретарем Хатангского райкома КП СС А. Пожидаевым, где советовалось взять севернее. Видимо, это было разумно, потому что поперек всего полуострова тянутся горы Баррынга, которые круто, иногда отвесно обрываются с юга в тундру, а с севера плавно снижаются пологими валами и сопками. Теперь, когда Таймыр нужно было пройти не больше, чем за полтора месяца, горы были весьма обременительным препятствием. Нужна скорость! Этим показателем определялся окончательный выбор маршрута.
Хатангцы рекомендовали двигаться по рекам. Такой принцип и был выдержан: по рекам Хатанге, Хете — на поселки Волочанку, Усть-Авам до Енисея.
До Хатанги все складывалось неплохо, в районе Косистого заготовлено много корма, почти полтонны, и даже слабые собаки могли быстро прийти в форму. На Хатанге Сергей решил попробовать достичь максимальной скорости, побить самый древний рекорд суточного передвижения, установленный в прошлом веке Врангелем,— около ста пятидесяти километров. Все получалось, как задумали. Расстояние до Хатанги было пройдено за неделю. Вот график перехода: 17 апреля — мыс Косистый, 19— Сындаско и 26 апреля — Хатанга. На последнем переходе от Новорыбного до Хатанги и была зафиксирована максимальная скорость экспедиции — сто шестьдесят километров в сутки.
Почти до 1911 года Таймыр на картах представлял лишь грубую схему. Например, на картах азиатской России, изданных в начала столетия Генеральным штабом, даже такие крупные реки, как Норилка, Пясина, Хатанга, были нанесены весьма приближенно. Кочевые исконные жители Таймыра нганасаны со своими стадами оленей весной уходили на север, а осенью возвращались к границе леса. Даже в горы Баррынга они не решались заглядывать. «Там царство злых духов, камень и лед, более ничего»,— записал рассказ нганасан Урванцев, пришедший сюда в 1932 году практически первым из советских полярных исследователей. Несмотря
на эту недоступность, ядро Таймыра было знаком о еще до Великого Новгорода. Для торговли с местным населением в XVI веке здесь возник поселок. В 1600 году этот поселок был превращен в укрепленный город Мангазею. Там проживало 1000 человек, а во время навигации — до двух тысяч! Так что торговые обороты в первом заполярном городе достигали даже в современном денежном исчислении нескольких десятков миллионов рублей. Путь из Архангельска, из Печоры до Мангазеи шел морем вдоль побережья. Водный путь лежал по рекам Дудинке и Богадинке до Богадинского озера и по Волочанке вверх до Волока.
23 марта 1840 года Харитон Лаптев послал геодезиста Чекина на собаках к реке Таймыр для описи морского берега к северу до реки Пясины. Чекин отправился на семи собачьих упряжках. С ними вышли еще две оленьи упряжки. Но уже девятого апреля, спустя полмесяца, экспедиция вернулась. У них пали все олени, не было и корма для собак.
Когда 13 августа льдами у дубель-шлюпки прошибло надводную часть, пришлось сбросить пушки и другие тяжести в море и выгрузить провизию на лед, чтобы облегчить судно. Но и на суше положение было не лучше. Они не смогли продолжить путь к Хатангскому зимовью, потому что реки еще не встали и были покрыты тонким льдом. По этому пришлось остаться на пустом берегу, без дров. Спали в вырытых в земле ямах. От стужи и голода многие умерли. 21 сентября Лаптев с командой начал пробираться к зимовью. Это двадцатидневное странствование стоило 12 жизней.
Обидно, что экспедиция, уходя в глубь материка, проскальзывала мимо интересных мест. Ном хотелось побывать в домике Ивана Дмитриевича Папанина на мысе Челюскина. Мне хотелось увидеть и Диксон. Во время войны здесь погиб ледокольный пароход «Сибиряков». Среди отмеченных на памятнике мой земляк и однофамилец — Борисихин…
Листаю таймырский дневник.
Мы с Косистый. Хатангский залив. Синоптик Марина Кульбах:
— У меня юбилей. Десять лет в Арктике. Заканчивала Пермский университет. Закрою глаза и вижу: Кама, ивняк, глина в траншеях теплотрассы, стекляшка с мороженым. Здесь, на берегу Ледовитого, все другое: одежда, еда, транспорт, погода, время, ветер, солнце, вода. Привыкла ли ко всему этому? Точнее, отвыкла ли от уральского—
лука, молока, пельменей, трамвайных абонементов? Никогда не отвыкну. Это не значит, что не привыкну к Арктике, но бывалым человеком себя не чувствовала. Арктика неисчерпаема — каждый день что-то новое. Вот сегодня вы… Знаете, как со стороны выглядите? Не забыли, как на Урале ряженых называют?.. Да, о работе. Все делают машины, приборы. Тут они надежные. Почему? А их немного. Вы ведь уже поняли секрет: чем меньше людей делают одно тонкое дело, тем надежнее.
Моя работа?
Приборы дают данные, закладываю их в машину, естественно, вычислительную, получаю исходные, черчу линию графика. Видите эту кривую в сторону бухты Нордвик — усиление ветра.
Уезжать? Куда? Зачем? Здесь у меня есть все, что положено счастливому человеку: семья, работа, друзья… И даже Ледовитый океан под окошком…
Поселок Жданиха, совхоз «Центральный». Кочегар Сергей Поротов, 23 года:
— Дарю вам собаку. Карат. Это единица измерения драгоценных камней, если знаете. Сильный пес. Но в цуговой не ходил. Переучивайте, но не бейте сильно. Осердится, не простит. Отец мой охотник, мама — пекарь. Сам сутки работаю, двое отдыхаю. В тундре, конечно. Запрягаю собак — и еду в места, которые только мне известны. Скоро хочу жениться. В мае! Можно и пятнадцатого, когда вы будете в Мурманске… Шлите, в общем, телеграмму, а Карат пусть не только от меня, от всей семьи подарок будет.
(Мы опоздали в Мурманск к намеченному сроку. Свадьба, как мы узнали, была сыграна в срок. Только вот Карат, прости нас Сергей, не дошел. Не твоя и не наша я том вина — прекрасную собаку ты подарил нам.)
Хатанга. Таня Филатова:
— Я украинка. Отец — капитан дальнего плавания, брат — московский артист. А муж плавает штурманом на судах от Хатанги до Тикси. Не высидела я в Николаеве, приехала в Арктику. Жду вот мужа из Тикси, работаю пока сторожем в порту. В свободные дни иду в тундру: сначала на километр-два, теперь и за десяток могу уйти. До Арктики у меня жизни не было. Я это точно знаю.
Поселок Катырык. Ольга Битте воспитатель интерната для детей:
— Училась в Красноярске. Язык свой долганский очень люблю. Знала немного и русский. Но когда очутилась среди сверстников в педучилище, русский язык меня потряс. Я старалась быть там, где много говорят,— на диспутах, собраниях. И впитывала, впитывала. Каждое слово вашего, а теперь и моего русского языка наполнено человечностью, силой… Он помогает мне жить. Быт у меня скромный: домик, печка, стопка книг. Зато целое богатство — дети… Я учу их русским словам.
Поселок Новый, совхоз «Арымас». Окко Витеслав, 17 лет:
— У нас, нганасан, очень ценится умение ездить на оленьей упряжке, варить мясо и бороться. Как насчет труда? А разве человека можно назвать человеком, если он не работает? Мои друзья — Слава Минкевич, Григорий Кокора, Валя Купчик, Вика Момде, Мария Асяндру. После школы вернемся в родное село. Старшие говорят: «Надо, чтобы нганасанский язык, нганасанские обычаи остались равными в семье северных народов». Мы это
понимаем.
28 апреля 1983 года. Поселок Хатанга. Днем рассыпчатый, будто бы из серебряного бисера снег слепит неимоверно. Полярный день, как говорится, вышел в зенит. Ночь светла, окоем горизонта золотист. Не спим. Володя Рыбин, как йог, сидит на крыльце, впал в задумчивость. Паша Смолин вместе с псами убежал на лыжах посмотреть скальные выходы на берегах Хатанги — он все же горняк, немного и геолог… Карпов пропадает на радиостанции. Мы с Сергеем об следуем свиноферму: нефтяники Хатанги завели подсобное хозяйство. Сергей берет на руки поросенка:
— Фотографируй!
Радисты базового лагеря Игорь Соколов и Боря Котляр устроили нам радиовстречу с американкой Донной Скотт. У них с мужем упряжка на американском Севере, оба интересуются нашим переходом.
— На Аляске тоже весна…— У Донны красивый грудной голос.
— Донна,— говорю я,— по русски, встречаясь, целуются трое кратно. Принимаете?
— О -о ,— тянет она удивленно,— шесть умножим на три? О -о ! Такой большой русский!., каравай? Карнавал? Калач?
— Такой русский привет,— подсказываем мы.
Игорь говорит, что на связь с экспедицией вышло около 150 стран мира. Пр о ведено двадцать пять тысяч связей. Сидел час в радиорубке, слушал. Токио, Лос-Анджелес, София, Мадрид…
Перед выходом небольшое совещание. Сергей не встревожен, но жестко точен:
— Мы опоздали. Весна нас обогнала. В Нарьян -Маре вместо нарт будут тележки. Кое-где используем лодки для буксира собаками. Где-то пойдем пешком. Победу нам никто не поднесет на блюдце. Доведите установку до собак,— улыбнулся он,— все опасности для них — вода, бескормица, тепловые удары — практически еще впереди. И мы это будем помнить по-человечески:
Здесь, в Хатанге, С ер гей выглядит увереннее, чем в Тикси. В гости приходили участники СП-26, перелетающие через Хатангу. Сергей впервые высказал принародно идею о походе на Северный полюс ночью.
Собак осмотрели тщательно. Многие грипповали. Лечил их Володя Путилов, арктический ветеринар, выпускник Свердловского сельхозинститута.
— Сильный народ,— сказал о собаках после уколов,— стоят теперь на всех четырех.
А у меня снова потеря. Дал Филиппу на усиление Тумана, позже смотрю: нет моей собаки. Рыбину Филипп обмолвился, что вроде бы Туман заболел чумкой. Пришлось пристрелить. Вроде бы… Тяжкая утрата — нет теперь самой сильной собаки.
Хатанга — Амдерма. 30 марта — 30 апреля.
В Хатанге к группе присоединился Гена Чеурин. Он готовил маршрут, знал его тонкости, делал заброски. Записывал: «Все складывалось хорошо до тех пор, пока не вышли из Хатанги. Выехали тридцатого марта, но через два часа преимущества так тщательно рассмотренного маршрута были перечеркнуты: неожиданно обрушилась теплая погода. Трудно упряжкам в сыром снегу. Как мы понимали Чекина и Харитона Лаптева! В русло реки смело тяжелый снег с берегов, практически езда становилась невозможной. Упряжки буквально захлебнулись в сырости. Ход такой: то собаки лежали по часу пластом, то люди падали на нарты в изнеможении. До первого поселка Кресты — это восемнадцать километров — продвигались семь часов. Мне, впервые попавшему в такие условия, было особенно тяжко, потому что упряжка меня не слушалась. По совету Никитича отдался на волю вожака. С удивлением и удовольствием отметил, что вожак прекрасно выбирает дорогу. Однажды он рванул резко влево по реке. Я решил — будь что будет. А Север вывел упряжку на твердую ленту — буранную дорожку.
Мое подключение к экспедиции было интересно чисто психологически. Я осваивал упряжку, ребята же вспоминали свою «арктическую молодость». Мое присутствие, даже моя неопытность, как бы освежали обстановку в группе. Наверное, «ветераны» узнавали себя такими, какими были на Чукотке».
До Енисея оставалось больше двухсот километров, а подснежье набухало водой. С ползали с нарт, проваливались по пояс в жижу. Только великолепное чутье Филиппа Никитича не позволяло нам попадать в более глубокие ловушки.
А по Енисею шли ледоколы. Причем прорубили гигантскую полынью часа за четыре до нашего прихода. В Карауле сказали: «Ерунда, мы вас переправим по битому льду на досках…» Но Енисей не дался. Пришлось одолеть его на вертолете.
Бескормица стояла отчаянная. Подстрелить удавалось только росомах. Мы их попахивающее мясо еще грызли, а собаки наотрез отказывались. В поселках же, как Усть-Авама, стояла такая грязь, что мы не могли въехать туда на нартах, пришлось обогнуть стороной.
Обская губа открылась. Шли по узкому припаю. Километров за десять до Устья-Кары упряжки неожиданно набрали ход и около часа несли с предельной скоростью. Это была великолепная езда. Среди кустов сохранился каким-то образом ледовый наст, так хорошо было чувствовать всю прелесть, опасность и рискованность быстрой езды на собачьих упряжках. После я наблюдал еще одно драматическое действо. Пес Молодой, одолженный для усиления упряжки, украл кусок мяса. И вот в нескольких километрах от Устья-Кары, стоило мне чуть остановить упряжку, как стая буквально накрыла Молодого.
Около самой Амдермы попали в жесткий буран. Путь преграждали поперечные трещины, и почти все искупались в воде Карского моря, а Сергей провалился в трещину. Только чудом удалось его спасти…
Амдерма. Знатная встреча! Собралась вся экспедиция — базовая группа № 1, перелетая в Мурманск, сделала здесь остановку. И вторая базовая тут…
Федя Старостин дал нам, как говорится, завтрак, но забыл о собаках. Сергей рассержен. Кормим их второй день моченым хлебом. Поддувают пурги, крошится припай. Невесело.
Зато праздник у Филиппа. Прилетела на маршрут Ангелина Сергеевна, жена его. Мы любуемся ими. Дерзкий, но нужный для Филиппа прилет: каюр расцвел. Такая смелая, верная жена!..
Видели снимки, сделанные со спутника. Они отличаются от чукотских. Там по всей фотографии — хвосты мощных циклонов. Здесь — ясно. Ледовая разведка — проблема номер один в обеспечении северного мореплавания. Спутниковое обеспечение перспективное, но… в полярную ночь космический глаз бесполезен.
И все же именно на основании спутниковых снимков составляются карты ледовой обстановки. Пометки: «Пятна. Чисто. Облачно. Грязный лед». Что ждет нас на Югорском шаре, этой протоке, отделяющей Баренцево море от Карского?
12— 27 июля 1983 года. Амдерма — Югорский шар — устье Печоры. Наст идеален. Из снежной, мокрой каши, которую наши упряжки пропахали, двигаясь к Амдерме, недолгая, но резкая метель и морозец сформировали вот это блестящее многокилометровое зеркало. Единым махом вылетели на океанский припай. Сильно заносит. По привычке ищу рукой дугу нарт, чтобы опереться — хочется снять уютный арктический поселок. Но
дуги нет. Сменил уже пятые нарты. На этот раз впряжены ненецкие, широкие, почти как паром. На них, говорят, если взять оленей, можно смело переплывать реку. Приноравливаюсь к съемке, упираюсь ногами в передок нарт.
Похрустывает кромка наста. Звук этот отзывается во мне болью — непроходящей, глубокой и острой. В Амдерме потерял своего любимого пса — Старика. Пользуясь двухдневной остановкой, отснял дикий берег, отобедал на маленькой полярной станции, наслушался жутковатых рассказов о проделках белых медведей. Ехал и с
пристрастием оглядывал гигантские ледовые поля. Сергей Соловьев все чаще поговаривал об экспедиции к Северному полюсу в полярную ночь.
Когда вернулся, мне сказали, что Старику плохо. Как на грех и Рыбин не заметил его недомогания.
— Тепловой удар,— горько констатировал Володя.— Жаль Старика. Единственный пес, к которому не было претензий.
Старик попал в упряжку в самом начале пути. Его мощные лапы, белые до середины, работали с методической точностью и, казалось, что он идет по Арктике, засучив рукава. Он не был жаден, не просил лишнего. Убежден, что пес понимал юмор: фыркал, посмеиваясь надо мной, когда я что-то делал не так. В тяжкие, нестерпимые чукотские и якутские морозы, когда в ночном полузабытье не знаешь, как избавиться от озноба, Старик подходил и, вздыхая, приваливался горячим уставшим своим боком. Я не спал среди собак, понимая, что отбираю у них последнее тепло. А вот Старик всегда сам приходил греть меня.
«Куда ты берешь его? Староват»,— говорили чукчи. Но пес прошел еще девять тысяч километров. По -моему, он чувствовал, что последнее дело в жизни надо делать безупречно.
Да, непростая дорога. Но сейчас, когда мы шли ночами в полярный день, а солнце, зависая к утру, сулило тепло, отдых и сон, начинал действовать удивительный закон большого пути. В какой-то момент путь начинает не отбирать, а давать тебе силы.
После сотни километров, которая стала обычной дневной нормой, остановились у балка. Спать устроились на нартах, сунув вещи под крышу избы на случай мокрой метели или дождя. Однако не спалось. И не только мне. Тихонько поднялся Филипп Ардеев, достал ружье. Паша Смолин подцепил за фал рыжего своего Севера и укатил на лыжах а тундру. Сергей сел за дневник.
Широкий и жесткий шум заставил поднять голову. Филипп мгновенно сжался, вскинул ружье. Тонкие шеи и длинные крылья — лебеди. Мы вскрикнули почти разом:
— Стой, Филипп, не стреляй!
Не опуская ружья, он еще стоял напряженный, медленно отходил от вскипевшей и невыплеснуешейся страсти потомственного охотника. Не оглядываясь на нас, Ардеев медленно убрел в сопки. Сидел там часов шесть, пока не достал выстрелом обычного гуся…
И снова шли ночью. Припай Югорского шара изрыхлен и тонок. Я — в который раз — пожалел, что в упряжке нет Старика. Артист, к о тором у всегда хочется есть, даже здесь, на едва смерзшихся комках разбитого ледоколами льда, умудрялся рыскать. Увидев желтое пятно на льдине, ринулся через полынью. Будь с нами Старик — враз
бы, намертво, задержал упряжку. А тут пришлось выскакивать мне. Однако едва добрался до Артиста, ушел «гвоздиком» сквозь лед. Испугаться не успел. Помню, как алык прочно врезался мне в руки. Упряжка отпрянула и вытянула меня на качающийся лед.
Оленьи тобоки были полны воды. Я дрожал. Возможно, это был страх. Но впереди шли Сергей и Филипп. Их упряжки на скорости удалялись. Стоять нельзя.
— Не валяй дурака! — крикнул я Артисту и отдался воле судьбы. Только через три часе выжимал тобоки на суше, когда уже пал густой и теплый туман. Снег даже шипел, тая. И толща его уменьшалась на глазах.
Варандей — практически единственный поселок между Амдермой и Печорой. Уже просто грязно. Для дороги — языки снега да припай. Стоянки определили невдалеке от оленьего стада. Может, попривыкли собаки, успокоились? Где там!.. Гимнаст, Давид как сумасшедшие, оборвав веревки (цепи я потопил в Югорском шаре), понеслись в стадо. Это опасно — разгонят, разворошат оленей. Свободная, неуправляемая собака — большая беда. Нас не извинят.
Филипп не раздумывал: пули из карабина легли точно.
Да, не забыл обещания Филипп. Он все-таки «посчитал» моих собак.
День шел за днем. Много раз повторялось выкручивание тобоков, курток. Дорога вела то по гладким подъемам, то по густой грязи стаявших вершин, где собаки прыгали, как по болотным кочкам, повизгивая и отряхиваясь, то снова по опасному льду припая. Кое-где ветер уже нес песок. Снежные карнизы заберегов сильно подтаяли. Наконец по немыслимым изгибам снежных языков в оврагах вышли к Печоре. Это был 9700-й километр пути!
Никогда не думал, что увижу собак в траве. Солнце ненадолго подсушило ее, и псы блаженствовали.
Только сейчас заметил, как собаки устали. Как смертельно устали и мы! Как потрепаны нарты, как подержано снаряжение, как светятся потертые малицы.
А пути оставалось совсем немного. Всего 300 километров. По галечным косам на специальных тележках. Да встреча с судном, на котором ждет нашу экспедицию Иван Дмитриевич Папанин. Потом, после всего этого,— Победа!
Но 300 километров — все же не 300 шагов. Предстояла переправа через Печору. Предстояло пересилить недомогание. Я знал, что парни простыли, температурят. Хотя никто об этом не сказал ни слова.
…Тот же широкий свист прошел надо мной — лебеди. Теперь знаю, почему люди не стреляют в белых лебедей. Стрелять в них — стрелять в надежду. Ту, прочную самую, когда уверен, что через все снеговерти зимы прилетит весной чуткий лебедь, неизменно аккуратный и безупречно белый.
Володя Рыбин сказал:
— Знаешь, Юр, чего боюсь? Возьмет она, Арктика, и — кончится. То есть была, прошла, нет…
Я настроен был торжественно:
— Смотри, летят птицы на север — в Уэлене летели на юг. Смотри, пошли корабли на восток. В Уэлене шли на запад. Колесо природы повернулось. Ко-ле-со! А у него конца нет…
Филипп, слушавший нас, кивнул: это так…
Филипп Ардеев.
Родился на острове Колгуев, Баренцево море, в семье оленевода. Работал в родном поселке учителем начальных классов, затем директором. По национальности — ненец. В программу его работы в группе входило изучение истории северных народностей, их быта и обычаев, условий жизни, подробное ознакомление с тонкостями местных промыслов, способов охоты, секретами выделки пушнины и изготовления северной национальной одежды, изучение процесса культурного развития Севера.
Из его дневников:
«Когда упаковывал снаряжение в Свердловске, понимал, что кое-что из взятого придется с дороги отправить на базу. Но никому ничего не говорил, потому как окончательный отбор снаряжения должна была произвести сама Арктика. Подозревал, что придется расстаться с палаткой, спальным мешком, но и для меня самого оказался большой неожиданностью отказ от огня. Трудней всего, конечно, привыкал к упряжке цугом, на родном Колгуеве собак запрягают только веером. Непривычными были и нарты. Их главное удобство — способность «играть», повторять не жестко крепленным полозом неровности рельефа. У наших ненецких нарт крепление жесткое. В короткое время необходим о было освоить чукотскую увязку. Якутские нарты приспособлены для длительных путешествий по тундре лучше, чем чукотские. Выше их скоростная выносливость. Я бы даже сказал, что якутские нарты идеальны для арктических походов. Но и титановые, особенно в условиях горной Чукотки, хороши.
Понравились мне походные балки долган на Таймыре. Матерчатые домики долгане ставят прямо на нарты, и собаки их легко тянут. Делают их очень искусно из прочной материи. Они непродуваемые, их легко отапливать. На таких балках можно кочевать за песцом на большие расстояния.
Что сказать о собаках? Скрывать не будем: иногда мы их недокармливали. Килограммовый паек не худо было бы увеличить на полнормы. Но ведь опыта таких переходов не было ни у одной арктической экспедиции мира. Мы учились, и школа оказалась суровой. В Якутии этот недостаток сказался: несколько отличных, честных псов погибли.
На мысе Шмидта, благодаря чрезвычайным усилиям Сергея, мы выдали собакам полуторную норму и сразу смогли сделать сто километров. Рекорд в условиях полярной ночи! Великолепную подкормку собаки получили в Чокурдахе, на берегу Индигирки. И мы смогли пройти Якутию за рекордно короткое время — 22 дня. Вывод: корма жалеть не нужно.
Все-таки радость, когда видишь, с какой неутомимостью работают собаки. Знаю, что по выносливости олени на втором месте, но олень живет независимо от человека — корм отыскивает себе сам, а собаки в Арктике полностью зависимы от человека и в выборе режима движения, и в корме. На голых пространствах Якутской, Мало земельской тундры ездовые псы практически лишены возможности охотиться. И вот эта ответственность за живое существо в большой дороге особенно глубока. Нельзя сказать, что все у нас складывалось, как мы хотели, но то, что нам удалось сохранить три четверти собак, твердо свидетельствует: в чем-то очень главном мы не просчитались.
Самый радостный миг — пересечение границы Ненецкого округа, моей родины. Там я встретил своих учениц с острова Колгуев. Конечно, сразу же пригласили в гости. Для учителя — самый счастливый момент, когда видишь, что судьба ученика складывается так, как приличествует порядочном у человеку.
Самый радостный момент — это встреча с женой. Она нашла силы и возможности добраться до берега Карского моря. Запомнился белый полярный день, река Большая Ою. Там, на ее берегах, охотился на гусей и мне нельзя было уронить чести ненецких охотников. Плохо летели гуси, но сколько надо ждал…
Югорский Шар — труднейший барьер. Один из последних… Ледоколы уже взломали лед. Идти пришлось по крошеву. Предупредил ребят, что в Югорском Шаре сильное течение, лед подточен, в любом месте можно провалиться.
Замечу, что прошел я маршрут счастливым человеком. Увидел своими глазами Арктику и теперь могу рассказывать о ней родному народу. Теперь могу спокойно, в полный голос сказать о том большом, где-то и смертельном риске, который нас подстерегал почти на всем протяжении маршрута. Мы могли потеряться на Чукотке, могли оторваться на льдине в бухтах Восточно-Сибирского моря, могли упасть в трещины Обской губы, Югорского Шара, могли замерзнуть в Якутии, обморозиться на сопках Таймыра, могло не хватить сил. Но пришли живыми…»
17 июня 1983 года. Устье Печоры. 9700 километров.
Случилось то, о чем мы даже думать боялись: из-под нарт ушел снег. Сырой, тяжелый, он лежал толстым языком лишь у берега.
Артист, похоже, не любил землю, мох, сочащийся красной водой, рвался к снегу. Пожалел собаку, выводил ее к Печоре, где еще белели зимние воротники.
Финиш в Мурманске намечался на 15 мая. Мы слишком долго жили этим числом. Оно, число, ушло, ушли и силы… Воля просто не срабатывала: было уже 17 июня… Печора, последняя из великих рек севера России, преграждала путь. Она была холодная, с коричневой ржавью. Да и будь снег, едва ли смогли пойти дальше: нарты едва держались. Страшно устали собаки. Малицы почти просвечивали. Тобоки вымокли, прокисли. Болел
Сергей, с черным лицом Ардеев, температурил Рыбин…
Тележки, на которых должны были идти дальше, весили сто шесть килограммов вместо сорока шести.
В Нарьян-Мар, к семье Филиппа, зайти не было никакой возможности.
— Достанем из-под земли,— сообщили из Нарьян-Мара,— даже не сопротивляйтесь.
Вертолет увез ребят, я остался с собаками. Ночью лохмачи Карпова перевернули врытую в снег бочку, где я хранил две оленьих ляжки на варево…
Ни крошки еды. Ни капельки сил…
Гена Севастьянов, участник группы переправы, которого оставили мне в компанию, все отлично понимал. Он только кипятил чай и не бередил меня. Вот и встал в страшный рост вопрос, который нельзя отложить ни на день: где взять силы? Практически, а это уже не было секретом даже для себя самого, я ожег в этом походе все, что имел…
На часы не смотрел: полярный день с его неуходящим равнодушным светом выматывал не меньше, чем полярная ночь. Биологические часы, если они, конечно, есть в человеке, не могли остаться в целости — в оцепенении просидел на досках почти сутки.
Дело было даже не в физической усталости. Эти последние пятьсот километров до Мурманска, какими бы они ни были трудными, экспедиция одолеет. Но просто физическое пересечение финиша не есть победа! Победа — понятие нравственное! Она должна знать исток, высветить каждый шаг к ней. А вот этого как раз в эти часы и не выстраивалось. Не было сил духовных…
Холодная река, продрогшие за ночь на сырой земле собаки, чуть ли не волчий вой в сердце. Но сам, конечно, в эти часы работал. Перевязал собак попарно — на случай, если переправа будет именно в этой части Печоры, просушил малицы, вырыл собакам ямки, чтобы сочилась вода для питья, подогревал чаек.
Домик, однако, был жилой. Не зайти ли? Старушка, жившая там, несколько раз подходила, но еды попросить я стыдился, вечерами же она тихонько пилила бревнышки: зимы в Юшино холодные. Да, да, непременно надо зайти — разве есть лучший целитель души и сердца, чем бревенчатый русский дом?
Старушка пила чай с сухарями. Подвинула табурет. А я не мог найти для хозяйки ни единого слова…
…По Печоре проскакивали моторки. Одна из них пристала к берегу. Вышел мужчина средних лет. На нем сапоги, штормовка, рюкзак в руках.
— Экспедиция? Быть не может… Вот повезло!
Разговорились. На огонек еще приставали лодки, появилась еда — хлеб, сало, огурцы. Из разговоров почему-то запомнилось одно: поморы с удовольствием рассказывали про то красивое, что умеют люди, что умеют руки. У одного дочь рисует, у другого жена вышивает, у третьего сын неожиданно запел, и такой голос, такой голос!..
Проводил гостей заполночь. Потеплело. Собаки спали. С души сходило. И все выстраивалось на душе как надо.
Рано-рано пришла баржа. Переправа. Собаки рвали поводки, будто и не было усталости. Что же я-то скис? Грузим ящики. Нагибаюсь над одним, чтобы поднять, а напарник, Володя Рыбин, не нагибается. Его качнуло. Да он же неделю голодает! Стыд прожег меня…
3 июля. Индига. Берег Баренцева моря.
До Индиги оставалось всего 5 километров. Всего 5! Но вчера, без переправ через речки, прошли 6. А нынче лежала еще и река с топкими берегами. Надували резиновые лодки. Переплавляли тележки. По том собак. Шли по болотам и озерцам. Высокие кусты совершенно непроходимы для собак. Словом, все было, как вчера. С той лишь разницей, что в конце броска была не привычная стоянка в окружении воды и комарья, а долгожданный поселок — Индига.
Индига! Она — последняя точка Евроазиатского материка. Все справедливо, начинали экспедицию с шести километров в день, а закончили вот пятью.
Мы почти не чувствовали красот Индиги — поблескивающей реки, зелени, толстых, подушечных облаков, свежих выдохов Белого моря.
Мы этому великолепию не верили: трудно ослабевала пружина внутри, так часто обманывала нас погода, так донимала она нас эти девять месяцев.
Проспали двое суток.
Я попросил у Володи выдержки из его дневника про самый трудный участок. Он принес описание маршрута Певек — Устье Русское.
— Ты бы лучше про голодовку дал.
— Не голодовка, а временное голодание… Самый трудный был у меня январь. Он и сейчас живет во мне.
Владимир Рыбин.
Родился в Дебальцево Донецкой области. Окончил Ворошиловградский медицинский институт, по распределению работает в Свердловской железнодорожной больнице.
Владимир — мастер спорта, участвовал в походах по Башкирии, Южному, Среднему, Приполярному и Полярном у Уралу, Камчатке, Саянам, Северному и Центральному Кавказу. Он — участник приполярной экспедиции 1979 года, организованной журналом «Уральский следопыт». Женат, двое детей.
«…Самое главное — встречи с людьми. Они как бы перевертывали представление об Арктике. Вот охотник Иван Лебедев. Ему 70 лет. Когда подошли, от усталости, конечно, не могли даже пошевелиться. Он вывязал собак, покормил их рыбой. Домик у охотника с прекрасной, неутомимой печкой. Пока гостим, с нее не сходит два чайника. Чай пьем весь день. Супруга Ивана Анисимовича сутки не отходила от плиты: готовила нам.
Ели мягкий хлеб, выпеченный этой смелой русской женщиной, скоротавшей с мужем в Арктике почти полвека; попробовали оленье мясо с кровью — национальное якутское блюдо.
Хозяева не расспрашивают, но мы оттаиваем, и разговоры идут часы напролет. Все о том же: о человеческом деле, о природе, о зверях, о собаках, о трудном пути.
Но всегда один-двое попеременке заняты неотступным делом: корм, упряжь, карты, одежда, маршрут…
Крайняя точка Якутии — тысячи километров от крупных городов, но социальной изоляции нет.
Помнят об охотниках в Якутии. Приехала бригада, которая из собранного плавника заготавливает дрова. Лебедеву они оставили годовой запас. Трудно, но добрались культработники; благо, у охотника прямо в домике есть своя киноустановка, и для двух человек крутят фильм. А что же: два человека в Арктике — это много… Еще одну встречу, пожалуй, никак не обойти — со Слепцовым Саввой Алексеевичем. Он в Якутии охотник известный. За полтысячи километров слышали о нем: у Саввы так, Савва может, Савва сделал так… Он — единственных охотник на побережье, который выполнил за пять лет план двух пятилеток.
Рыбку на корм, правда, дал все же прошлогоднюю. Собак он, видно, не чтит. У него два «Бурана». А нам в дорогу выделил два десятка чиров…
Вблизи Колымской протоки зафиксировали самую низкую температуру — минус пятьдесят два градуса.
Шли в сплошном молоке. Азимут вроде взяли правильно, на протоку, но удалились в тундру.
Начался кочкарник, между кочками — мягкий снег, нарты все время проваливаются. Шли так медленно, что нас мог бы обогнать пешеход. Бесчисленное количество русел, островов. Потихоньку потеряли ориентир. Правда, потом сообразили, что находимся где-то на главном русле.
Началась поземка. Закружило так, что мы с Володей Карповым потеряли из виду остальных. В пурге — это потеря группы. Дали две ракеты — нет ответа. Собаки встали обессиленные. До ближайшего балка километров пятнадцать — двадцать, но как отыщешь его в этой мгле? Опрокинули нарты, часа четыре пережидали, лежа в снегу.
Решился сходить на разведку. И обнаружил, что Сергей лежит недалеко— среди собак, метрах в ста. Тут же, близко, остальные.
Яму свою я обтоптал, получилась как бы маленькая крепость.
Как накормить собак? Волевые приказы не срабатывают. Думаю: посчитаю до десяти и пойду, но считаю до двадцати, ста, а подняться не могу.
Потом с жалким криком влез все-таки в капюшон, попытался отрыть собак, но руки замерзли настолько, что практически не гнулись, мороз их сразу прихватывал. Вернулся к нартам, достал пачку сахара, пополз к ребятам, раздал им, сам немножко подкрепился. Снова пошел разрывать собак. Чувствую, что без маски не могу. А она — сплошной кусок льда. Размочил ее немножко на груди, а сам обвязался платком. Собаки полностью занесены. Лежат, практически вмерзли в лед — уже не жильцы. Успел выстегнуть Черного, но он тут же упал без сил. Взял его на руки, глаза у собаки грустные. Очень не хочется, чтобы Черный погиб — это подарок охотника Гены Выборнова из Биллингса. Вдруг сквозь пургу услышал лай собак и вместе с ним волшебно возник человек и сказал: « Я — охотник Рожин». Он только покачал головой, осмотрев наш лагерь. И ни за что не хотел верить, что мы тридцать девять часов пролежали в снегу. Рожин нас провел до Яра. Собаки полетели, как ветер, в Устье-Русское. Мы спасены».
Баренцево море. 3 июля 1933 года.
Все пожитки, собаки, мы сами уместились в небольшой баркас. «Иван Киреев» стоял в сорока милях от берега. Отправились.
Поднялся ветерок, перешел в упругий стойкий ветер. Зарябило. Накрепла волна. Начало опасно покачивать: перегружен баркас. Пена с гребней уже летела на собак. А до «Ивана Кирееве» далеко.
Правда, заметили, что нас нехорошо болтает. Подошел катерок. Мы в него попрыгали. Но Сергей остался с собаками. Мы понимали, Сергею надо побыть одному. Приближался важный момент — встреча с Иваном Дмитриевичем Папаниным.
Я не все принимал в Сергее, но ни секунды не сомневался, что он приведет к победе. Все-таки стальная у него воля. Он упрям как черт. Он не любит поражений.
Сергей записывал:
«Я помнил слова Папанина, сказанные на последней встрече в Москве: «Что бы ни было, ощущайте плечо верного друга. Я уверен, что встречать вас всех буду здоровыми. Я верю в вас». О главном доложу: маршрут одолен, все здоровы. Но кто мы теперь? Дружба — святое понятие, но и капризное, чего греха таить. Когда надо выигрывать во что бы то ни стало, единомыслие — вот ключ. Были единомышленники, стали братьями. Да, мы теперь как братья, сказал Ивану Дмитриевичу, когда обнял его на палубе корабля. О людях ранга Ивана Дмитриевича Папанина говорят, что они — надежное соседство от пошатнувшейся веры в человечество…
Папанин — дважды Герой Советского Союза, контр-адмирал, кавалер восьми орденов Ленина. Но для меня величие этого человека еще и в том, что трудится он по сей день и по заведенной привычке приходит на работу первым, задолго до начала работы, часто поджидая сослуживцев, сидя на приступочке крыльца. А свою пенсию контр-адмирал отчисляет в Фонд мира.
Он сказал нам:
— Бы сделали подарок Родине…»
…Никогда в жизни не испытывал большего разочарования. Мощно шел корабль водами Баренцева моря, а м имо проплывала Арктика.
Может, корабль, плывущий в океане, открывает человеку иные дали? Не знаю. Собаки чувствовали себя превосходно. Соленый ветер им нравился. Разлеглись! Камбуз «Ивана Киреева» похоже, работал на упряжку: сердобольным кокам все казалось, что собаки голодны.
Осмелился, подошел к Ивану Дмитриевичу. Меня поразила его работоспособность: встретился с нами, потом — с командой судна, приветил журналистов Центрального телевидения, радио; ночью поднялись на борт партийные и хозяйственные руководители Кольского полуострова. Папанин трудился шестнадцать часов в сутки. Но дал понять, что поговорит с каждым из нас с глазу на глаз. Беседовали полчаса. Спросил меня:
— Пошел бы снова?
Я не готовился к ответу. Но сказал честно, что подумал в ту минуту:
— Если привезти в вертолете к Уэлену, то из машины не выцарапать. Страшно даже посмотреть в ту сторону, куда пошли…
А в каюте сладко спал Паша Смолин. Он первым сбрил бороду и стал таким незащищенным.
Тренированный, сильный, пылкий, он вел как штурман неплохо. Был как-то неуловимо рядом в самые сложные моменты. До дерзости смел. Раз-другой спас мне и саму жизнь. Он понял и принял дорогу. Возился со своим магнитометром, как с малым дитя. Что-то открылось в Паше: непривычно робея, читал в Хатанге свои первые стихи.
Павел Смолин.
Свердловчанин. Специальность — инженер-геофизик. Работает в лаборатории скважинной магнитометрии Уральского научного центра АН СССР. Он — кандидат в мастера спорта по зимнему многоборью
ГТО.
Отправляя Павла Петровича в полярную экспедицию, директор Института геофизики Б. П. Дьяконов сказал: «Хорошо, если бы вы, ребята, посмотрели, что под ногами лежит». Научная цель Павла отвечала напутствию. Павел испытывал специальный магнитометр.
Он заносил в дневник:
«4 июля 1983 года. Кольский полуостров.
Последний участок от Териберки до Мурманска — скальный. Обочь дороги — перевалы и пропасти. Махни случайно упряжка влево-вправо, загремишь со стометровой высоты. Дорожка!
Когда читал о древней Коле, выписал себе несколько фактов. Уже в XI веке новгородцы были здесь. После их похода в 1032 году летописец гусиным пером вывел грустные слова: «Мало их прииде». Есть и древнее сказание «Гость Двины» о кормщике Андрее Двинянинове, который жил в те времена, когда по северным морям и берегам государил Великий Новгород. Ему в память поставили звонницу, выручавшую моряков во время туманов.
«В Мурманском море, на перепутье от Русского берега к Варяжской горе есть смятенное место… Под водою гряды камней, непроглядный туман…» Сюда мы подплыли. И как похожи границы восточные и западные России — прочные, неприступные скалы! Не по зубам, кто сунется с недобрым,— ни с той стороны, ни с этой…»
А у меня хлопоты. Начал экспедицию Сергей. Хотелось, чтобы на материк первым ступил Ардеев. Он заслужил право на это. Задержал немного ребят под видом фотографирования. Филипп, покряхтывая, вышел на землю древней Колы. Было пять часов утра. Филиппа сразу обступили портовики…
На Кольском полуострове нам предстояло пройти гористый, обрывистый перевал. Не стали рисковать, отправились в горы без собак (их до туристской базы должны были довезти на машине). Последний сложный участок. На базе — жестокая новость: семь собак не перенесли перевозки…
Мурманск, 6 июля 1983 года.
Теперь за вожака идет Султан, рядом Звезда. Ведут упряжку ровно. Улицы запружены народом. На пяти собаках я, конечно, отстал. Толпа сомкнулась, а до трибуны еще далеко. Пришлось оставить собак, пойти пешком. Остел захватил с собой.
— Куда ты с этой палкой,— шикали милиционеры из группы охранения.
На Чукотке мы остались почти без остелов. Они ломались, как спички, особенно на спусках. В Певеке я пошел к рабочим и слезно взмолился. За день рабочие теплоцентрали выстругали черенки, сварили наконечники.
— До Мурманска дойдут,— сказали они.
— Если дойдут…
— Тогда взметните над головой на финише, чтобы мы знали, что не подвели вас.
Запомнился сеанс прямой космической телевизионной связи. На площади установили телекамеры, ждали, когда на экранах появится знакомое изображение Владимира Ляхова и Александра Александрова.
— «Протоны», «Протоны»! Вы слышите нас?
— «Протоны» на связи! Слышим и видим отлично.
Соловьеву передали микрофон:
— От всех участников нашей экспедиции рад приветствовать вас!
На экране крупным планом возникло лицо Владимира Ляхова:
— Мы хотим вас поздравить с завершением экспедиции. Даже по космическим меркам она впечатляет. Что трудной была,— знаем. Но еще и еще раз убедились: нет трудностей, которых бы не пересилили советские люди. Спасибо вам, ребята.
Космонавты показали снимок нашей группы в море Лаптевых, сделанный Володей Чистяковым. Он успел проявить, напечатать, вручить космонавтам. Хоть и плыло изображение, а мы узнали и торосы и почти неземной свет голубого снега, белого Штурмана, свернувшегося клубком.
Все — страшная даль: до снимка в космосе, до моря Лаптевых…
12 июля. Звездный городок.
Ни в каком сладком сне не приснилось бы, что доведется выступать перед залом, заполненным космонавтами.
Я сказал, когда дали слово:
— Вы видите землю из космоса маленьким голубым шариком. А нам одна только Арктика явилась бесконечной… Какая же она, правда о Земле?..
24 июля 1983 года. Село Коптелово, Свердловская область.
Какая же она, правда на Земле?
Мы сидим на берегу реки Реж — я, сын, дочь, пес Султан. Внизу вода, дальше скалы, лес, дорога, небо. Вот и отчий дом. Сиротский теперь. Два дня не дожила до возвращения моего мама…
Что-то слышит вожак во глубине земли, в течении вод, в вышине, быть может. Да, отодвинулось облако, плеснуло теплом. Солнце шло таким же пару сом алого света, как после полярной ночи на Чукотке.
Юля не удержала мощный рывок собаки:
— Папа, Султан унесет меня!
Мчись за ним дочь! Мчись вперед, раз такое в нас заложено. Мчись — не заблудишься. Человек ведь всюду дома на своей земле.
Уэлен — Чокурдах — Хатанга — Амдерма — Мурманск — Свердловск
