Сразу оговорюсь: я ничего не утверждаю, доказательств нет. Есть только странные совпадения. Но… не слишком ли много этих совпадений?
Кооператор и аптекарь
В марте тревожного 1918 года, когда в стране бушевала гражданская война, таганрогские чекисты получили сообщение, что в квартире инженера Карышева ночуют какие-то неизвестные лица.
Выяснилось, что Леопольд Сигизмундович Карышев в годы первой мировой войны был арестован за связи с немецкой фирмой «Сименс-Шуккерт», подозревался в шпионаже. Однако по указанию из Петербурга Карышев был освобожден, а его дело прекращено. Еще бы: Карышев дружил с Симановичем — секретарем Гришки Распутина. Видимо, через Распутина Симанович и добился прекращения следствия…
Осторожно опросили соседей инженера. Те подтвердили: да, в квартире Карышева кто-то живет, ночью слышны приглушенные голоса.
По просьбе чекистов давно «завязавший» квартирный вор Нестор Тареев бесшумно открыл дверь в квартиру Карышева. Так и есть: в спальне чекисты обнаружили двух крепко спящих мужчин. Первому задержанному на вид было лет 60, весь он был какой-то белесый, бесцветный, очень походил на остзейского немца. Однако по документам числился кооператором из Баку. «Степан Намазов…» — прочитал в удостоверении председатель чека Ян Петерс. «Странно,— подумал он,— из Баку, а глаза небесно-голубые…» Кого-то этот старик напоминал ему, причем удивительно знакомую личность, но кого — Петерс никак не мог вспомнить.
Второй задержанный был дюжим молодцом с холеным наглым лицом, с щегольскими усиками щеточкой. Глаза у него были серые, волосы рыжеватые, но чем-то неуловимым он тоже очень походил на остзейского барона — уж на них-то бывший батрак латыш Петерс в свое время насмотрелся и наработался вдоволь. По документам этот тип значился аптекарем Иосифом Литинским, но выправка у него была офицерская.
Обыск ничего не дал, кроме какой-то странной картонки со многими отверстиями. Нашли ее в куртке аптекаря.
— Что это такое? — спросил Петерс.
— Понятия не имею,— не смущаясь, ответил аптекарь,— так, какая-то дрянь случайно завалялась, не успел выбросить. Куртка-то не моя — вчера только купил на барахолке.
— Ну-ну,— недоверчиво произнес Петерс.— А как вы оказались в чужой квартире, граждане?
— Случайно познакомился в поезде с хозяином этой квартиры. Он пригласил переночевать у него и дал ключи,— объяснил аптекарь. Кооператор молчал. Вид у него был унылый, обреченный.
— Вы знакомы? — спросил Петерс.
— Нет! — поспешно ответил аптекарь.— Только в этой квартире и встретились.
— Ну, а вы где виделись с хозяином квартиры? — не скрывая насмешки, обратился Петерс к кооператору.—Тоже в поезде или на базаре? Кстати, что привезли продавать — урюк, шепталу или, может быть, гранаты?
— Я давно знаком с Леопольдом Сигизмундовичем,— неохотно ответил кооператор.
— Да? Уж не у господина ли Распутина Григория Ефимовича встречались?! Кстати, чьи это карточки? — Петерс указал на фотографии, взятые из бумажника кооператора. Они изображали пять симпатичных девчушек. На оборотной стороне карточек надписи: «Папе от Ираиды», «Папе от Герминии», «Папе от Лиды», «Милому папе от Тани», «Дорогому папочке от Олечки».
— Это мои дочери.
И Петерс вспомнил. Почти такие же фотоснимки были опубликованы веером в «Синем журнале» с подписью: «Прелестные дочери героя нынешней Великой войны — генерала фон Ренненкампфа». Так вот почему лицо «кооператора» показалось Петерсу таким знакомым — портрет Ренненкампфа он видел в журналах много раз, только тогда генерал носил длинные пушистые усы.
— Ну, а где ваши усы, господин барон? — спросил Петерс у Ренненкампфа.— Такие великолепные усы были.
— Меня расстреляют? — вместо ответа спросил Ренненкампф.
— А вот этого, господин барон, поверьте, не знаю — это решит трибунал. Грехов у вас немало. Реки крови пролили вы в Сибири в пятом году со своей карательной экспедицией. В четырнадцатом году вы оставили без поддержки армию генерала Самсонова, в результате чего германцы окружили и разгромили ее, а вы со своей армией стояли недвижимо. Уже тогда вас надо было расстрелять. Вы — предатель, барон фон Ренненкампф.
— Боже, какой ужас! — театрально воскликнул аптекарь.— Куда я попал?! А все потому, что не надеялся найти места в гостинице! Вот они, случайные знакомства, к чему приводят!
В чека «аптекарь» не смог составить ни одного рецепта. Однако личность его установить никак не удавалось. Картонка с дырками тоже интересовала Петерса. Решено было пригласить специалиста из Азовской флотилии. Служил там бывший офицер Доливо-Добровольский, после революции сразу же признавший Советскую власть.
Увидев «аптекаря», Доливо-Добровольский воскликнул:
— Роберт Георгиевич, и вы здесь?!
— Замолчи, красная сволочь! — истерически закричал «аптекарь». — Продался большевикам! Красная подлиза!..
Его тут же увели. Доливо-Добровольский пояснил:
— Это капитан второго ранга Энгельман. Служил на «Императрице Марии». Лейтенантом.
— Так не он ли ее и взорвал?! — воскликнул Петерс.— Вот посмотрите-ка, что это за шпионская штучка? — и Петерс показал картонку с дырками.
— Это — шифробланк,— объяснил Доливо-Добровольский,— накладывается на вроде бы абсолютно безобидный текст и буквы в дырках составляют фразу.
— Что-то слишком просто,— усомнился Петерс.
— Ну, не так уж просто,—возразил Доливо-Добровольский. — Тут есть много дырок ложных, то есть надо знать, какие дырки действенные, какие фальшивые. У кого же нашли этот бланк, если не секрет?
— У вашего знакомого.
— У Энгельмана? Роберт— шпион?! Фу, какая мерзость, какая гадость! То-то на флоте о нем ходили нехорошие слухи еще с японской войны…
Эту историю рассказал мне брат Доливо-Добровольского, профессор одного из московских вузов. И тут я вспомнил, что фамилия Энгельмана мне попадалась не раз…
Двое остаются на берегу
Это случилось в русско-японскую войну. Русская эскадра 10 июня 1904 года вышла из осажденного Порт-Артура, чтобы прорвать японскую блокаду и уйти во Владивосток. Корабли один за другим подходили к назначенному месту сбора. Вдруг на «Диане» раздался возглас сигнальщика:
— Мина за кормой!
Менее чем в ста метрах позади крейсера чернела в воде опоясанная цепочками крышка японской мины заграждения. Вызвали стрелков для ее расстрела. (Ружейная пуля вследствие незначительности своей массы не давала мине такого толчка, чтобы она взорвалась, а просто делала пробоину в ее корпусе Через пробоину вливалась вода и мина уходила на дно.)
— Хорошо, что. мы не взяли несколько левее, когда подходили,— сказал командир крейсера князь Ливен, нервно пощипывая бородку.— А то были бы с сюрпризом.
— Спасибо скажите, что всплыла, — в тон ему произнес старший офицер В. И. Семенов,—а то при повороте непременно наскочили бы…
В этот момент броненосец «Цесаревич» тоже круто бросился в сторону и застопорил машину. «Вижу мины»,— подняли на нем сигнал.
С броненосца «Пересвет», уже ставшего на якорь, донесся сухой прерывистый треск ружейной стрельбы. И там расстреливали всплывшую мину. Всего насчитали пять таких мин.
— Пять всплыло, а сколько их всего?
С «Цесаревича» просигналили: «Спустить паровые катера, обследовать промежутки между судами». Вызвали из Порт-Артура тралящий караван. Взорвались на тралах 11 мин. Русская эскадра, словно нарочно, расположилась на минной банке.
— Повезло, что ни одной не задели!
— Бог пронес!
— А если б мины не всплыли?!
Многие снимали фуражки и крестились. В кают-компании «Дианы», против обыкновения, не было ни шуток, ни разговоров.
«Я думаю,— писал в дневнике капитан 2-го ранга В. И. Семенов,— всеми владела одна и та же мысль. Очевидно, что мины поставлены либо вчера, либо сегодня ночью, так как раньше здесь было чисто… И почему именно здесь? На том месте, где должна была собраться эскадра?! Неужели наша наисекретнейшая диспозиция была известна японцам?! Не хотелось верить этому… Но факт был налицо…»
И тут мне вспомнилась одна запись в моей картотеке. Полвека почти собирал я самые различные сведения об адмиралах и офицерах русского флота, не зная порой, пригодится та или иная справка или нет. Случалось, однако, что вроде бы ненужный факт после приобретал исключительно важное значение. Так вот, описывая неудачный выход русской эскадры, лейтенант А. П. Лукин (автор книги «Флот» и многих очерков о морском шпионаже) заметил: «Лейтенанты П. и Э. накануне похода временно были списаны с эскадры по болезни и остались на берегу».
Тогда я не придавал никакого значения этой записи. Ну, заболели и заболели — что ж тут такого? Заболеть всякий может. Правда, я подумал тогда: «Уж не медвежьей ли болезнью заболели господа офицеры?»
Теперь это выглядело иначе. Корабли русской эскадры шли на минные банки и должны были взлететь на воздух. Что, если неведомые мне господа П. и Э. знали об этом? И кто такие эти П. и Э.?
Таинственные П. и Э.
Не раз оказывалось, что японцам известны самые секретные документы штаба русской эскадры в Порт-Артуре. Например, в первую ночь войны России с Японией — 27 января 1904 года, когда японские миноносцы вероломно, без объявления войны, напали на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура без паров и противоминных сетей, им удалось подорвать самые лучшие броненосцы — «Цесаревич» и «Ретвизан», а также старый крейсер «Паллада» (по ошибке он нарушил диспозицию, в результате японцы, видимо, приняли его за броненосец «Победа»).
Очевидно, что японцы знали о расположении русской эскадры на рейде. В книге генерал-майора А. И. Сорокина «Оборона Порт-Артура» говорится, что командующий флотом адмирал Того узнал о диспозиции русской эскадры вечером 26 января от японских резидентов, покинувших Порт-Артур на английском пароходе.
Но вот что читаем в дневнике командира японского миноносца «Акацуки» лейтенанта Нирутака:
«Утром 24 января на флагманском броненосце мы получили план рейда Порт-Артура, на котором было подробно указано место каждого корабля русской эскадры».
Так вот когда еще знали японцы о расположении русской эскадры на внешнем рейде Порт-Артура! Откуда? От шпионов? Возможно. Говоря о шпионах и беспечности русского командования, капитан 2-го ранга В. И. Семенов горестно заметил: «Впрочем, мог быть и другой путь — добыть копию секретного предписания. Пожалуй, это было проще».
Порт-артурец лейтенант В. И. Лепко тоже возмущался тем, что «многие секретные диспозиции русского штаба японцы знали раньше, чем о них становилось известно командирам русских кораблей».
В дневнике своем В. И. Лепко писал: «Удивительно, как хорошо японцы осведомлены о наших заграждениях. Японский пароход шел, точно на нем был наш русский лоцман».
А лейтенант А. П. Лукин прямо указывал на то, что в русском штабе кто-то продавал военные секреты. Но кто?
Много лет тому назад в «Красной звезде» был помещен мой очерк «Тайны русского флота», В нем шла речь о подвиге миноносца «Решительный» и о его командире М. С. Рощаковском. Неожиданно я получил письмо из Киева от филолога В. С. Уваровой, в котором она сообщала, что с ней в одной квартире проживает сестра Рощаковского. Конечно, я тут же помчался в Киев. Софья Сергеевна ознакомила меня с письмами своего брата, с письмами матросов, писавших своему бывшему командиру много лет, с документами Сибирской и Северной флотилий — все это она собиралась передать в архив.
Сам М. С. Рощаковский был интереснейшим человеком. «Это настоящий сорви-голова»,—так охарактеризовал его лейтенант В. И. Лепко. Человек отчаянной храбрости, Рощаковский к тому же резал правду-матку в глаза даже самому царю. Напомню, что он на «Решительном» прорвал японскую блокаду и пришел в китайский порт Чифу, где разоружился по международным правилам о нейтралитете, но японцы, нарушив эти правила, решили захватить миноносец. Рощаковский первым ударом кулака сшиб японского офицера в воду. И началась неравная рукопашная схватка, в которой японцы со штыками в руках с трудом одолели безоружных русских матросов.
Рощаковский был тяжело ранен штыком и сброшен в воду. О нем вспоминал Новиков-Прибой: «Это настоящий морской волк, готовый на любое безрассудное предприятие».
Рощаковский упоминается в романе «Цусима». Это он дерзко спросил Бирилева, называвшего себя «боевым адмиралом», в каких боях тот участвовал, а Бирилев ни в одном бою не бывал,— эффект был потрясающий. Это он сказал морскому министру Григоровичу, что тот хорошо разбирается только в балете — у того была любовница-балерина. Это он был участником и Порт-Артура и Цусимы. Это с его легкой руки морское министерство стали называть «цусимской лавочкой». В результате он вынужден был уйти в отставку. Знание пяти иностранных языков помогло ему стать дипломатом, но в мировую войну он возвращается на флот, возглавляет морскую оборону Мурманска. При Керенскомскова покидает флот, заявив: «Я не юрист, а моряк, и адвокатам не служу!» Эмигрировать вместе с белогвардейцами отказался, сказав: «Останусь с Россией!» При Советской власти он честно служил в морской пограничной охране, где успешно вел борьбу с контрабандистами и пиратами.
И письма домой Рощаковский писал откровенные и злые. В одном из его писем сестре читаем:
«Помнишь, я говорил тебе о П. и Э.— оба швыряют деньгами направо и налево, хотя поместий не имеют. О. П. говорят, что он пропустил японцев к Артуру в роковую ночь, а тут еще эта темная история со снарядами. На месте микадо я наградил бы его японским орденом. Вообще, этот мерзавец ради денег способен на любую гадость. Во всяком случае руки я ему не подам. Мне все думается, что дружба с Э. у него не случайная. Э. и тут пристроился к штабу, а штабные секреты дороги…»
Софья Сергеевна по свойственной ей щепетильности воздержалась от расшифровки этих псевдонимов. Но «П» расшифровать было легко— это, конечно, лейтенант Павел Плэн. Это он встретил японские миноносцы в первую ночь войны — «роковую ночь», это он встретил в море английский пароход со снарядами — явную контрабанду! — и… отпустил его.
В 1918 году Плэн был расстрелян чекистами за измену родине.
А кто такой «Э»? По Рощаковскому, он служил в штабе. С фамилиями на Э. в штабе тихоокеанской эскадры в 1904 году числились капитан 1-го ранга Антон Эбергард, лейтенант Дмитрий Эйлер, мичман Иван Эллис и лейтенант Роберт фон Энгельман. Любопытно, что Плэн, Эбергард и Энгельман после войны награждены были японским орденом Восходящего солнца — за какие только заслуги?!
Тайна мыса Фиолент
В 1914 году началась первая мировая война. На Черном море турецкий флот был гораздо слабее русского. Но случилось непредвиденное. В Средиземном море находилась германская эскадра контр-адмирала Сушона, в состав которой входили мощный новейший линейный крейсер «Гебен» и крейсер «Бреслау».
Три английских и одна французская эскадры могли бы их легко настигнуть и уничтожить. Однако английские и французские министры опасались возможного десанта русских войск на Босфоре — турецкий флот не смог бы этому воспрепятствовать. Босфор и Дарданеллы могли перейти в руки России — этого Англия и Франция не хотели допустить. В результате английские адмиралы Милн и Трубридж так хитроумно «преследовали» немецкие корабли, что загнали их в Черное море!
Положение на Черном море сразу изменилось. Русские линкоры еще только строились на верфях Николаева, а «Гебен» мог один успешно сражаться со всей русской черноморской эскадрой, состоявшей из устаревших броненосцев. К тому же он мог легко уйти от них, обладая гораздо большей скоростью. Получилось, что «Гебен» мог на выбор безнаказанно бомбардировать любой русский черноморский порт. Восемь месяцев «Гебен» держал жителей черноморских городов в постоянном страхе. Много раз приходилось им в страхе бежать в горы или в степь, бросая все свое имущество. Даже няньки на бульварах пугали «Гебеном» капризничавших детей:
— Не плачь, деточка, а то «Гебен» услышит с моря и придет. И сделает «бум-бум»!
Но вот однажды у Севастополя, у мыса Фиолент, «Гебен» прошел через русские минные поля. Взрывались мины током с берега. Достаточно было включить ток, и «Гебен», доставивший столько бед и горя мирным жителям, взлетел бы на воздух. Лейтенант А. М. Лукин вспоминал: «Я был тогда на втором сигнальном посту и видел, что «Гебен» шел через наше минное поле. От волнения у меня даже начались судороги в кистях рук. Сейчас будет взрыв! Но шли минуты, а взрыва не было. Спазмы перехватили горло. Как же так?! Нет на месте дежурного минного офицера?! Но этого не может быть! Нет тока? Невероятно! Неисправность? Или… измена?! Я прямо-таки взвыл от бессильной ярости — сигнальщики с испугом смотрели на меня…»
Советский контр-адмирал В. А. Белли написал мне:
«Передавали, что дежурный офицер просил разрешения на включение тока у командующего флотом адмирала Эбергарда, но долго не мог соединиться с ним. Когда, наконец, разрешение было получено, «Гебена» и след простыл. Обидная промашка».
Но… «промашка» ли? Несколько лет я тщетно пытался выяснить, кто же был этот растяпа-офицер? С трудом получил из архива список офицеров штаба Черноморского флота. Прежде всего удивляло обилие офицеров с немецкими фамилиями — сплошь фоны и бароны: барон Буксгевден, граф Бенкендорф, барон Рольф фон Гейкинг, Армин фон Гершельман, барон Гойнинген-Гюне, барон Гюнтер фон Зальца и так далее.
Не случайно адмирала Эбергарда подозревали в измене — с таким «немецким» штабом у матросов поневоле возникали невеселые мысли. Завершал этот список… Роберт фон Энгельман. Кем же он был в штабе Эбергарда? Оказывается, старшим минным офицером. Это в его ведении находились минные поля у мыса Фиолент.
В штабе, правда, были еще минные офицеры: лейтенанты барон Альберт Гойнинген-Гюне, Александр Сапсай и Владимир Вощинин. Найти бы их! Но где там — следы их затерялись в бурные годы революции и гражданской войны. Кто же из них дежурил в тот день, кто позволил «Гебену» уйти и что это было — глупость или измена? Документов о порядке дежурств не сохранилось.
Неожиданно я получил письмо от Степана Ефимовича Маркелова — ему сообщил о моих поисках контр-адмирал В. А. Белли. Степан Ефимович в первую мировую войну был прапорщиком по адмиралтейству, командовал гидрографическим судном «Горизонт», был в гуще всех черноморских известий и слухов. (В гражданскую войну он был начальником морских сил Азовского моря, командовал Азовской флотилией в знаменитом бою с флотом Врангеля 9 июля 1920 года у Кривой Косы.) Он слышал, что не взорвал «Гебена» на минах у мыса Фиолент немец на русской службе барон фон Энгельман. Вероятно, С. Е. Маркелов ошибался только в одном: фон Энгельман не был бароном.
Еще о взрыве линкора «Императрица Мария»
В Севастополе и Одессе, Новороссийске и Батуми, Керчи и Феодосии с ликованием встретили известие о вступлении в строй русского линкора «Императрица Мария». Теперь уже «Гебену» при встрече с ним приходилось удирать без оглядки. Каждое утро севастопольцы, просыпаясь, спешили взглянуть на рейд в надежде увидеть в туманной дымке величавые очертания «Императрицы Марии». Данные «Марии» восхищали: водоизмещение — 23 ООО тонн, скорость — 21 узел. Линкор принимал в трюмы 1970 тонн угля и 600 тонн нефти — на 8 суток похода, имел шесть динамо-машин, 20 котлов, мощность турбин — 26 500 лошадиных сил. Длина линкора — 168, ширина — 27 метров. Вооружение: 12 орудий главного калибра (305 мм), 20 орудий среднего калибра (130 мм), 12 пушек мелких калибров, четыре пулемета и четыре минных аппарата. Экипаж— 1260 человек. Стоимость линкора — 29 миллионов рублей.
Говорили, что на строительство линкора потребовалось 18 000 тонн стали, 3000 тонн древесины, 590 тонн меди, 302 тонны цинка, 282 тонны алюминия, 230 тонн никеля, 47 тонн каучука, 24 тонны олова, 18 тонн тросов. Вся страна строила линкор. Зато берега Черного моря отныне находились под надежной защитой.
Но 7 октября 1916 года линкор «Императрица Мария» взорвался и затонул. Началось с небольшого пожара под носовой башней. После подъема унтер-офицеры гнали матросов в церковь на молитву. Тут-то и заметили под башней странное шипенье, а затем и языки пламени, вырывавшиеся из люков и вентиляторов. Матросы под руководством боцмана раскатали пожарные шланги и стали лить воду в подбашенное отделение.
На верхнем мостике появился встревоженный командир корабля капитан 1-го ранга И. С. Кузнецов. Он приказал пробить пожарную тревогу — было 6 часов 19 минут утра. А в следующую минуту линкор потряс ужасный взрыв. Столб пламени и дыма взметнулся на 300 метров! Взрывом вырвало участок палубы позади носовой башни, снесло переднюю трубу, уничтожило носовую рубку и переднюю мачту. Сразу же перестали работать пожарные насосы, погасло электричество.
В Севастополе от взрыва во многих домах вылетели оконные стекла. На линкор прибыл новый командующий Черноморским флотом адмирал Колчак. Целая флотилия портовых кораблей щедро поливала водой горевший линкор. До семи часов в трюмах линкора еще 18 раз происходили взрывы, похожие на орудийные выстрелы. Особенно сильный взрыв произошел в 7 часов 2 минуты.
Был отдан приказ: «Кингстоны открыть, команде спасаться!» В 7 часов 12 минут нос «Марии» сел на дно, а через четверть минуты линкор повалился на правый борт и затонул.
Когда улеглись волны, сквозь мутные воды бухты чуть виднелись очертания днища «Марии». Ужасов было много: заживо сгорели люди в носовой башне, матрос Г. Горевой видел при взрыве летевшие в воздухе оторванные человеческие руки, ноги, головы; водолазы, спустившиеся на дно, еще слышали вопли заживо погребенных на линкоре людей…
Под погребальный перезвон церквей на берег свозили раненых. Почти все они имели ужасные ожоги, у некоторых от страшного жара лопнули глаза… Погибли при катастрофе один офицер (инженер-механик) и 227 матросов, умерли на берегу из числа раненых еще 82 человека.
Почему погибла «Мария»? Адмирал Колчак считал причиной взрыва самовозгорание недоброкачественного пороха, изготовлявшегося во время войны. Он упорно отрицал возможность злого умысла. Колчак сразу же создал следственную комиссию во главе с вице-адмиралом Маньковским. Этот обвинил в пожаре и взрыве… матросов «Марии»! «Линкор готовился уйти в боевой поход,— говорил Маньковский,— вот негодяи-матросы и устроили небольшой пожар, чтобы задержать выход линкора в море, но не рассчитали…» Именно поэтому матросов с «Марии» держали в тюремных условиях, допрашивали с пристрастием, добиваясь «признания».
На другой день в Севастополь прибыл товарищ морского министра вице-адмирал П. П. Муравьев. (Знаменитый русский кораблестроитель И. Г. Бубнов считал его полным невеждой в технике.) Этот не нашел ничего лучшего, как обратиться к известной гадалке! Анекдотично, но — факт. Та изрекла: «Злые люди погубили линкор».
Затем в Севастополь прибыла комиссия во главе с адмиралом Н. М. Яковлевым. Главным специалистом в ее составе был знаменитый кораблестроитель профессор А. Н. Крылов. Выводы комиссии были таковы:
1. Самовозгорание пороха исключается, так как каждая партия пороха тщательно проверялась.
2. Небрежность в обращении с огнем или порохом могла быть, так как на линкоре имели место серьезные нарушения правил-по технике безопасности.
3. Злой умысел мог быть, так как охрана крюйт-камер и самого линкора осуществлялась до безобразия плохо.
Во многих книгах о взрыве «Императрицы Марии» указывалось прямо (или намекалось), что линкор взорвал мичман Фок, что он же пытался взорвать другой линкор (в одних книгах — «Свободную Россию», в других — «Волю»), но потерпел неудачу и застрелился. Однако никакого мичмана Фока на «Императрице Марии» не было. И вообще на флоте не было. Был старший лейтенант В. А. Фок, но он находился на Балтийском флоте. Но зато на «Марии» были лейтенанты барон фон Ренненкампф и Роберт фон Энгельман…
Не раз немцы-офицеры на русской службе готовы были порадеть родному фатерланду. Вот несколько примеров. Еще до войны капитан 1-го ранга Г. К- Шмидт за продажу планов обороны Финского залива был судим и сослан на каторгу. Адмирал Кербер на Балтике дважды сажал умышленно русские дредноуты на мель — спасло его заступничество царицы-немки. Капитан 2-го ранга барон Эрих фон Фитингоф в бою пытался сдать немцам миноносец «Сильный» — офицеры корабля помешали ему это сделать. Командир «Новика» капитан 2-го ранга А. О. фон Ден тоже пытался в бою сдать корабль немцам, но был арестован офицерами и по приходе «Новика» в Ревель застрелился у себя в каюте…
Так что злой умысел на «Марии» мог быть. Это тем более вероятно, что немецкая разведка, как стало известно, замышляла взорвать «Императрицу Марию». Германский военный атташе в Берне полковник фон Бисмарк вел переговоры о взрыве «Марии» с анархистами Долиным и Литвиным. Однако немцы не знали, что Антон Иванович Литвин вовсе не анархист, а агент царской охранки, провокатор. Литвин сообщил начальству о том, что немцы собираются взорвать супер-дредноут и получил награду за это.
И все-таки охрана линкора не была усилена. После неудачи с «анархистами» германская разведка могла для взрыва «Марии» найти более надежных агентов…
Любопытно, что Роберт фон Энгельман на «Марии» был «представителем штаба». Что он там делал, какие поручения выполнял — этого не удалось выяснить.
Царские следственные комиссии опрашивали офицеров с «Марии» очень осторожно и кратко (не то что матросов!), словно и не хотели докопаться до истины.
«Все святые в море»
Однажды писатель Лев Петрович Василевский спросил у меня:
— Помните ли вы начало рассказа Конан-Дойля «Глория Скотт»? Там речь шла о нелепой записке, безмерно удивившей доктора Ватсона:
«С дичью дело, как мы полагаем, закончено. Глава предприятия Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все. Фазаньих курочек берегитесь».
— Мне она представляется нелепой,— сказал доктор Ватсон.
— Возможно,— ответил Шерлок Холмс,— и все-таки факт остается фактом, что вполне еще крепкий пожилой человек, прочитав ее, упал, как от пистолетного выстрела.
Читать эту записку надо было так: «Дело закончено. Хадсон рассказал все. Берегитесь».
— Остроумная выдумка романиста,— сказал я.
— И только? — возразил Лев Петрович.— Тогда прочтите вот эту телеграмму, и он протянул мне пожелтевшую от времени бумажку, на которой значилось следующее:
«Милый племянник, жемчуг очень дорог, но зато здесь дешевы кораллы. С покупкой поспешите. Твой дядя».
— Ну, что вы на это скажете?
— Обычная торговая деловая телеграмма.
— Да? А между тем она привела к самоубийству ее автора, офицера русского флота, и к гибели 82 человек!
— Как так?!
— Видите ли, эту телеграмму предатель послал из Пенанга в Сингапур — это вам ни о чем не говорит?
В Пенанге трагически погиб русский крейсер «Жемчуг». Он зашел туда после рейда к Никобарским и Андаманским островам, где гонялся за немецкими угольными пароходами. В Пенанге на корабле приступили к щелочению котлов и переборке механизмов. Командир крейсера барон Черкасов на всю ночь съехал на берег, оставив крейсер неподготовленным к бою. А ранним утром 15 октября 1914 года с фальшивой четвертой трубой в гавань проскользнул в полутьме германский рейдер «Эмден» и с двух кабельтовых выпустил торпеду, попавшую в корму «Жемчуга». После чего крейсер сразу стал погружаться в воду. Развернувшись, «Эмден» еще раз торпедировал русский крейсер. После взрыва носового патронного погреба «Жемчуг» затонул.
Суд приговорил барона Черкасова к трем годам каторги, но царь заменил это наказание разжалованием в матросы.
Вспомнив все это, я еще раз прочитал телеграмму. И шифровка-то была примитивной, читать ее надо было так: «Жемчуг» здесь. Поспешите».
— Я собрал интересный материал,— сказал Лев Петрович,— и напишу приключенческую повесть.
Надо сказать, что Лев Петрович Василевский прожил яркую и удивительно интересную жизнь. Летчик и разведчик, дипломат и писатель, активный участник войны в Испании, он сам мог быть героем приключенческой книжки. Он прочитал мой рассказ «Тайна Эмте» в сборнике «Тихоокенские румбы» и решил написать мне, чтобы по моей картотеке уточнить сведения о некоторых офицерах старого флота. Он, например, ошибочно считал, что «Жемчугом» командовал Василий Нилович Черкасов, тогда как им командовал барон Иван Александрович Черкасов.
Лев Петрович с интересом выслушал мой рассказ о тайне благополучного ухода «Гебена» с русских минных полей у мыса Фиолент 16 октября 1914 года.
— Ваши гипотезы интересны,— сказал он.— Ну, так я вам подарю еще одного господина с фамилией на «Э»… Вот прочтите эту телеграмму. Ее отправили из Севастополя в Батум. Пожалуй, после нее поход русской эскадры оказался напрасным: за три дня плавания у турецких берегов не встретили ни одного вражеского корабля — их как метлой вымело. Полагают, что причиной тому эта телеграмма. Отправитель, разумеется, остался неизвестным…
Телеграмма была такой:
«Да хранят тебя все святые в море. Твой муж Эжен».
Не сразу меня осенило: русские броненосцы носили имена святых: «Святой Евстрафий», «Святой Иоанн Златоуст», «Святой Пантелеймон», «Три святителя», «Святой Георгий Победоносец»! Поход этот состоялся 3—5 января 1915 года. Но кто же такой «Эжен»? А что, если не Эжен, а Энгельман?! Быть может, в слове «Эжен» надо читать только первую и последнюю буквы?..
Прямых доказательств в этой истории нет.
Есть только предположения и совпадения, но, надо признать, удивительные совпадения…
По понятным причинам я немного изменил имена некоторых действующих лиц.
На двух точках опоры
Ирина ЛЕГОНЬКОВД,
Аркадий КОНТОРОВИЧ
125 лет стоит на Исаакиевской площади в Ленинграде памятник Николаю Первому — конная статуя скульптора П. Клодта по проекту архитектора О. Монферрана. Это высокохудожественное творение прославленных мастеров настолько гармонично вписалось в архитектурный ансамбль площади, что ее трудно представить без этого монумента.
Несмотря на шестиметровую высоту, конная статуя производит впечатление легкой и изящной. Как будто живая лошадь свободно перебирает в воздухе передними ногами, хвост распущен по ветру. Ее силуэт отчетливо выделяется на фоне неба при взгляде с любой стороны, даже на значительном расстоянии.
При установке памятника была решена сложная инженерная задача: весь он со своим громадным весом (16 тонн) имел только две точки опоры — копыта задних ног гарцующего коня. Следовало надежно укрепить статую в строго вертикальном положении, что и было сделало благодаря точным расчетам. По указанию П. К. Клодта в копыта задних ног были введены массивные металлические стержни, проходящие сквозь весь постамент до его основания. Для большей устойчивости и равновесия статуи в круп коня засыпано большое количество дроби.
Конная статуя отлита под руководством П. К. Клодта в мастерской Академии художеств. Однако при отливке произошла авария, аналогичная неудаче с «Медным всадником». Под напором расплавленного металла форма дал а трещину, через которую вытекла значительная часть бронзы, и статуя была испорчена. Поэтому вскоре Клодт отлил ее вторично.
Качество отливки конной статуи получилось исключительно высоким: отчетливо выявлены не только мышцы, но даже вены под кожей лошади на ее ногах и туловище.
Русский царь изображен восседающим на коне в надменной и торжественной позе, с бесстрастным лицом, в каске, низко надвинутой на лоб. Наполовину прикрыв каской лицо, скульптор тем самым отказался от точного портретного сходства и лишил художественный образ императора самого главного — положительной трактовки его личности и деятельности.
Замечательная по конструктивному решению и художественную исполнению конная статуя Николая I была последней крупной работой Петра Карловича Клодта. Наряду с его знаменитой композицией «Укротители коней» на Аничковом мосту она стала своеобразным памятником ему самому — выдающемуся скульптору-анималисту.
