У Шувакиша не бывает будней. Он вечный баловень воскресенья.
…Нет, с вокзала мне не уехать. Стена мышц непроходима, непоколебима, непреодолима. И опыта штурма узкой двери электрички у меня нет.
Еду трамваем на окраину Свердловска до Семи Ключей и там пешком — по изъеденному весной снегу, мимо высоких свечей сосен. Нас много. Мы спешим. Мы спешим потолкаться на «толкучке».
Я на Шувакишском вещевом рынке во второй раз. Впервые был летом 1980 года, после чего написал репортаж. Много воды с тех пор утекло, тысячи, а может, и десятки тысяч «червонцев» отшелестели печальными листьями над асфальтовым пятачком барахолки. А скольким сейчас снится этот Шувакиш на жестких казенных парах?
Несколько раз звонили после публикации автору этих строк, деликатно, собрав в узел остатки интеллигентности, угрожали: не лезь, мол, корреспондент, в серьезные игры, не твое это дело, сам ничего не имеешь, так не мешай хорошо жить другим…
И бросали трубку.
Итак, снова Шувакиш, четыре года спустя.
Изменилось ли что?
Изменилась МОДА. Его величество спортивный стиль вытеснил все остальные направления в ветхие ряды торгующих старушек.
Изменились ЦЕНЫ. Они заметно подскочили, круша мои наивные догадки о справедливых началах торговой сделки.
Расширился ассортимент, представляя все новые и новые зарубежные фирмы. Заметно расширилась география покупателей и продавцов. И тюменские, и челябинские, и курганские барахольщики, встав с петухами, примчались к подножию «джинсовой мекки», чтобы засвидетельствовать ей свое почтение.
Что еще изменилось?
Шувакиш помолодел. И это не может не вызывать тревоги и сожаления. Девчонки, почти девочки, с любопытством лавируют в стихии дефицита, Частенько их сопровождают взбалмошные мамы, до подногтевой синевы зажавшие дамские сумочки, изредка — и отцы, делающие вид, что им здесь давно все известно.
Юноши степенные, но это только внешне. Ярмарочная лихорадка «толкучки» бродит и в их молодой крови. И юношей часто сопровождают мамы, что говорит о том, что никакой он еще не мужчина, а ребенок, попавший под трамвай желаний. Вот и носится рядом с ним «заботливая» мама меж торговых рядов, боясь оплошать и ругая себя в сердцах, что поддалась уговорам взрослеющего по часам чада. Впрочем, так было и тогда, четыре года назад.
Чуть спала джинсовая лихорадка. Джинсов много, всех мастей и вкусов. Продавцы их, правда, еще гнут свое, еще ломят цену, но уже не так настойчиво, больше по инерции, да и покупатели с ними не больно церемонятся: не уступишь — ходи голодный. Зато «бананы»… Ох уж эти «бананы»! Прямо «банановая роща», а не барахолка. В Европе брюки такого фасона уже отошли, до Шувакиша ,же, кажется, только докатился тяжелый девятый вал моды. Причем подавляющее большинство этих брюк сшиты не в Европе и не за океаном, а где-нибудь в районе улицы Малышева, на обычной швейной машинке, в уютных домашних условиях. В кругу семьи, любящих детей, беззаботно играющих на персидском ковре «фирменными» медными пуговицами с надписью «Левис», сделанными на заводе золотыми ручками папы (или друга , мамы — вариантов много). На жаргоне Шувакиша все вещи самодельного производства называются «самопал». Или — «дерибасс». Туманно и резковато? Да. Как и все, что связано с нравами рынка.
Продать — продажность — предать… Вот такая невеселая выстраивается цепочка.
У Шувакиша есть свои «шуты». «Запакованные» (то бишь приодетые) с ног до головы парни, распушив хвосты, пижонят, ходят гоголем, всем видом давая понять — я тот, кто вам нужен, я всемогущий, я доставала, я устрою вам все, что вам надо, я… И протчая, и протчая. Смотрите и гордитесь, что смотрите на меня, что дышите со мной одним воздухом. Словом, пижоны, считающие, что быть спекулянтом куда престижнее, чем академиком.
Взбалмошные мамаши ходят в тандеме с дитятей, боясь ошибиться. Они громко задают глупые, неуместные (как кажется подростку) вопросы, презирая в душе окружающих и поругивая за малодушие себя. Но отступать уж некуда. Без куртки (джинсов, кроссовок, спортивной шапочки, сапог, шарфа…) «ребенок» с Шувакиша не уйдет, закатит вполне взрослую истерику, а это уже нежелательно. Поэтому вот так и ходят сынуля (дочурка) с мамулей, боясь прогадать.
И все равно попадаются в ловушку махрового спекулянта.
Вот сцена для неискушенного. Парень предлагает джинсы. Они аккуратнейшим образом уложены в красивый пакет. И сам продавец — как с рекламного плаката: так элегантен, так красноречиво элегантен… Итак:
— Сколько?
— Двадцать пять… (Здесь существует неписаное арифметическое правило — к цифре, названной продавцом товара, необходимо мысленно подставить нолик. Например, три — значит 30).
— Двадцать пять? — подозрительно переспрашивает Мамаша. Ее одергивает зардевшийся от стыда юнец:
— Двести пятьдесят значит. Надо брать…
— Обалдели совсем,— паникует мамаша и тянет сына от продавца подальше. Спекулянт, сохраняя спокойное выражение, заталкивает джинсы обратно в пакет и спрашивает:
— А за сколько вас устроит?
— Ну, хоть за 170, что ли…—чуть успокаивается мать.
— За восемнадцать и — по рукам,—твердо ставит точку продавец.
Мать молчит, но уже знает, что согласится. Да и чадо, единственное, любимое, свое, кровное чадо со слезами на глазах смотрит на мамашу, и столько мольбы в этих глазах, столько жалости…
Продавец пересчитывает червонцы и выдает симпатичный пакет, который на глазах у покупателей достает из спортивной сумки. Мерять джинсы необходимости нет (так настаивал подросток, тем более, что он уже прикладывал их к бедрам. Да и мерять здесь негде, а «заголяться», как это делают покупатели постарше, наш юноша еще стесняется).
Словом, пакет в руках. Продавца и след простыл. Довольны и покупатели, которые, чуть не обнявшись, идут с базара. Почти у выхода сын достает из пакета покупку. И… о ужас! В пакете не новенькие джинсы, а старые, поношенные брюки, лоснящиеся от возраста в некоторых интересных местах…
Искать грабителя в коловороте «тучи» так же безнадежно, как искать иголку в сене. Такой фокус называется «куклой».
Мамы плачут, а «куклы» смеются.
Мошенник ловко подменил настоящий пакет на липовый. Таковы нравы Шувакиша.
Вот еще сценка. Совсем юная барахольщица пробует в торговле свой «голос»: впервые вынесла на рынок новые, неподошедшие ей джинсы. Она, как галантный официант салфетку, перекинула товар через руку и неуверенно прохаживается в торговых рядах. К ней подходит парень и начинает торговаться. Наконец, сходятся в цене. Парень достает бумажник (подозрительно потрепанный на вид), роется в нем и «вдруг вспоминает», что основную часть денег «забыл» у супруги. В кошельке же сейчас только пара червонцев…
— Да вон и жена,— говорит парень, показывая рукой в сторону.— Подержите, пожалуйста, мою сетку и кошелек, а я мигом вернусь — только возьму деньги.
Красавица ждет паренька, умчавшегося с ее джинсами, и пять, и десять, и двадцать минут… И всю жизнь может ждать. В руках у нее видавшая виды продуктовая сетка с вчерашним номером «Советской торговли» и обшарпанный гомонок с двадцатью рублями — именно за столько обошлись ловкачу новые вельветовые, темно-синие
джинсы.
Девушка плачет, смывая косметику, а вежливый подонок те же джинсы, на том же Шувакише продаст за двести.
О спекулянтах мы пишем много. В милицейских протоколах о них пишут конкретно и обстоятельно (надо бы чаще!). Поговорим о тех, кто покупает.
В целом, все это нормальные, даже неплохие люди. Такие же, каких тысячи. С единственной, может быть, но существенной оговоркой — плохо, что обратиться за помощью к спекулянту стало для них возможным (а для кого-то и нормой). Они, уверен, понимают, что обращаться к деляге, ловкачу не слишком этично, но — обращаются. Даже ищут с ним знакомства, заглядывают в глаза. Можно понять желание человека (тем более молодого) хорошо, по моде, со вкусом одеться. Но нельзя понять и простить человека, который от одного вида импортной тряпки входит в раж, идет на поклон к спекулянту.
«Буду откровенным,— пишет нам рабочий цеха окатышей Качканарского горно-обогатительного комбината Владимир Звягин,— хочу в своем достаточно скромном гардеробе иметь и джинсы. Единственная причина неосуществившегося желания — личная неприязнь (даже ненависть) к спекулянтам. Не жалко отдать за хорошую вещь большие деньги, но когда сознаешь, что деньги эти пойдут не -в государственный карман, а в грязные лапы фарцовщика — мерзко становится на душе. Нет уж! Обойдусь без дефицита».
Кстати, о дефиците. Появились в магазинах (пусть еще не в избытке) хорошие джинсы — и на рынке поутих вокруг них ажиотаж. Но вот другая «болезнь» — кроссовки: «Адидас», «Пума», «Тайгер», «Карху»… двести рублей за пару — разве стоят они того?! И советские кроссовки идут за сотню и выше! Удобно, прочно, красиво, в ритме с модой… Но—дефицит. А без дефицита спекуляция, что рыба без воды, что птица без крыльев, что свинья без грязи.
Даю себе отчет, что этой публикацией не рассеешь «тучу». Но найдутся, уверен, люди, кто посмотрит на себя со стороны, задумается и скажет: хватит, перехожу от проблем джинсов «Монтано», курток «Аляска», кроссовок «Адидас» и прочей чешуи к проблемам собственной судьбы…
Мой собеседник — заместитель начальника отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности Свердловского городского управления внутренних дел Василий Иванович Родионов.
— В масштабах проблем, которыми занимается ваша служба, Шувакиш — это мелочь, так сказать, или…
— Далеко не мелочь. Около девяноста процентов всех задержанных за спекуляцию взяты на Шувакишском рынке. Имея рынок, нам удобнее работать.
— Но год от года барахолка молодеет, завоевывает все больше поклонников…
— Растут и цифры задержанных… Кстати, среди них немало комсомольцев. А примерно 60 с половиной процентов задержанных едва достигли 30 лет.
— Не напрашивается ли вывод: нора закрыть барахолку.
— Думаю, это скоропалительное решение. Скажите, вы видели, чтобы у нас продавали в подземных переходах, в общественных туалетах, около магазинов?
— Около магазинов — видел. В других местах, признаться, нет…
— И не могли видеть. А вот в других крупных городах страны, где нет вещевого рынка, пятачки купли-продажи возникают стихийно. А потом — вещевой рынок служит и тем, кто честно пользуется его возможностями. И этих людей обижать мы не имеем права.
— Василий Иванович, как пошатнуть «авторитет» спекулирующего Шувакиша?
— В основе спекуляции лежат, на мой взгляд, экономические причины. И если мы все хотим изжить зло — спекуляцию, мы не имеем права заблуждаться на этот счет: дефицит — питательный бульон микробов спекуляции. Это во-первых.
Второе. Утверждая первое, не надо забывать и того, что спекулянтами не рождаются — ими становятся. Стало быть, надо формировать у молодежи разумные потребности, воспитывать истинные ценности, а не мнимые. Штаны и магнитофон не должны быть предметом идолопоклонства.
Одними карательными мерами нам с этим злом не справиться. Нужен комплексный подход.
Все правильно рассудил Василий Иванович. Разумно: на Шувакише органам правопорядка работать удобнее. Но ведь и фарцовщикам, этим неприкрытым проводникам буржуазной морали, буржуазного образа жизни, тоже на нем работать удобнее.
Понимаю, вопрос наисложнейший. С наскока в нем не разберешься, но на вопрос: «Нужен рынок или не нужен?» — я отвечу категорично: в таком виде, в каком он есть сейчас, не нужен. Он вреден. Это помойка, которую вынуждены были вынести, как и любую другую мусорную яму, за черту города. Но и этого оказалось мало. Помойка на запах собирает тучи и тучи жирных мух…
Взять бы всю эту жижу и присыпать приличным слоем дуста!
Рынок необходим как торговый прилавок с его товаром. Но нравственную, моральную сторону операции «деньги — товар» нельзя отдавать на откуп патологически нечестным людям. Можно сделать нечто похожее па большой комиссионный магазин. Не знаю тонкостей его устройства (это можно продумать), но контроль за ценами будет жестче.
Недавно на экраны страны вышла документальная кинолента Свердловской киностудии «Дефицит и его поклонники». Уже сам факт того, что фильм снимали на нашей уральской земле, говорит о том, что слава Шувакиша известна далеко за его пределами. (Не многие, например, челябинцы, знают, что в Свердловске работает лучший в стране театр оперетты. Но то, что в Свердловске есть «всемогущий» Шувакиш, знают и челябинцы, и кустапайцы, и тюменцы, и пермяки, и курганцы…) Так вот фильм…
Фильм режиссера Бориса Урицкого начинается с итога. Парень огорожен от мира барьером. Топорщится светлый, стриженый ежик волос. Судорожно гуляет кадык, и неодолимая тоска в глазах. Скажи ему еще неделю назад, что он, студент Московского горного института, преуспевающий молодой человек, счастливой внешности ,и эрудит, сядет на скамью подсудимых; что в зале суда прослезятся его родственники, нахмурятся друзья, ядовито ухмыльнутся знакомые, а прокурор назовет его действия страшным словом «преступление»; скажи ему так, и он рассмеялся бы вам в лицо.
Кинокамера скользит по лицам, останавливаясь на другом, спрятанном за барьером, парне: рослый, темноглазый, растерянный, сметенный свалившейся па его плечи бедой. В зале сидит его милая молодая супруга — будущая мать. Комкает платок, глаза отрешенные, заплаканные. Ее молодой, любимый муж обвиняется в спекуляции. Он студент Ленинградского кораблестроительного института. Теперь, конечно, уже экс-студент… Фильм исследует три уровня явления: экономический, юридический, нравственный.
В фильме приняли участие известные экономисты страны, ученые. Они-то, собравшись за «круглым столом» перед кинокамерой, и порассуждали о проблемах, истоках, причинах и следствиях дефицита. Говорят они умно и убедительно. Корни дефицита в недостаточно гибком планировании: производство часто работает на показатель, а не на спрос; если наша промышленность научилась отвечать так называемому макроспросу, то микроспрос остается неудовлетворительным; исходной точкой планирования должно быть изучение потребностей населения… Словом, невольно задумаешься, за что покупатель на вещевом рынке платит надбавку — за риск дельца-продавца или за нерешенные проблемы промышленности, торговли, планирования…
Да, рассуждаем за «круглым столом» давно и много.
Но пока мы рассуждаем, они, фарцовщики, действуют. И здесь уже не до теоретических выкладок. Спекулянт заражает эрозией моральные ценности общества. Стимулирует хищения. Резко снижает стимул для трудовой деятельности. Даже, если хотите, невольно вмешивается в процесс перераспределения доходов населения. Спекулянт — трутень, он не участвует в создании ни материальных, ни духовных ценностей, по активно участвует в их потреблении. Словом, куда ни кинь — одни минусы.
Спекулянт, делец — носитель и проводник чуждой нам идеологии. Это идеологический диверсант внутри страны.
В редакцию приходят письма, в которых читатели размышляют на тему «Люди и вещи». Начнем с цитаты одного из них, строителя из Североуральска Валерия Кторова: «В нашем подъезде живет солидный внешне, немолодой уже мужчина, которого уличили в краже библиотечных книг. Скандальная была история, она получила широкий резонанс, соседи перестали замечать Н. Н. Он брал книги, а потом перепродавал их по завышенным ценам. И дома у него приличная библиотека. Так вот я думаю: когда мы сталкиваемся с обычным, барахольным спекулянтом, тут все ясно. А как быть с Н. Н.? Интеллигентный человек, с высшим образованием. Начитанный (говорит, горы книг прочитал). Выходит, сотни мудрейших людей эпохи учили его уму-разуму, делились с ним всеми существующими духовными ценностями, накопленными целыми поколениями, и все насмарку? Выходит, он «глотал» эту литературу, как шпроты, а в кровь, в сердце так и не всосался витамин культуры?»
Выходит так. Так, к сожалению, бывает. И бывает нередко. Тысячи великих трудятся над шлифовкой наших душ… Увы, не всегда все получается гладко.
Мораль Н. Н. в принципе ясна — он потребитель. Потребитель до мозга костей. Возможно, Н. Н. и нафарширован умными мыслями других людей, но в главном он все-таки неумен: не понял он, что по-настоящему интеллигентен тот, у кого добры сердце и душа. У кого душа развилась раньше мозга.
Бездуховность всегда была сутью потребительства.
Вот еще письмо, автор которого по известным соображениям посчитал нужным остаться инкогнито. «Меня исключили из института за спекуляцию пластинками. Со временем я понял, что поступили справедливо. Но никто так и не разобрался в том, что спекулировал я не столько из соображений обогатиться, сколько из желания самоутвердиться. Сначала я был весь закомплексован, во все стороны торчали i колючки моего характера. Но когда стал лучше других одеваться, разбираться в дефиците дисков, меня стали выделять. Мне это нравилось. Я потом втянулся».
Итог известен. Так бывает всегда, когда средством самоутверждения становится вещь.
В жизни нас окружает, подсчитали ученые, 20 миллионов наименований вещей. С каждым днем- их становится все больше…
Потребности наши растут (осмелюсь предположить, что дефицит как таковой будет всегда, человеку всегда будет чего-то не хватать, даже в самом развитом обществе). Растет благосостояние. Все это здорово. Но разумно ли человеку мыслящему ставить перед собой одну-единственную цель — только иметь. Не важно, что («Жигули» или картину), но иметь, и только. Вправе ли вообще ставить человек перед собой такую цель? Справедливо ли это по отношению к самой жизни — целью ее делать материальное благополучие? Короче говоря, измерять жизнь количественной, а не качественной мерой. Измерять жизнь метрами, килограммами, рублями?..
Справедливо ли это?
Шувакиш кипит. Он — вечный баловень воскресенья. Воскресенье — день исключительный, он всегда на границе с праздником. Я знаю людей, и их немало, кто всю неделю «спит», а оживает только в воскресенье. Только седьмую часть жизни такой человек хоть как-то пытается двигаться мыслью, телом. Только седьмую.
Справедливо ли это?
Такой человек обкрадывает себя, обкрадывает нас.
