Пути-дороги запоминаются по-разному. Для одних главное — встречи и беседы, для других — горы и леса, а для третьих — песни у костра. «Люди несходны: те любят одно, а другие — другое»,— писал великий древнегреческий поэт.
А вот как мы запоминаем свои дорожные впечатления? Одна из формул такова: интересная встреча (любопытное происшествие, незабываемый пейзаж) — название места. Сперва я встретил Ваню на улице Пушкина, затем Таню — на Малышева, потом Саню — на Гоголя, а Федора Ивановича — на Декабристов. Или: у горы Высокой мы увидели медведицу с медвежатами, за поворотом тропы, у Черной речки, мой товарищ споткнулся и ушиб ногу, а чуть правее — Синий Камень… Вот где красота!
Названия мест — великое дело. Если есть кого спросить, «язык до Киева доведет». Но топонимы не только указывают дорогу. С их помощью мы осваиваем мир и даже наводим в нем порядок. Каждому с детских лет известно, что в городах сетка улиц и площадей живет в нашей памяти благодаря названиям. И вся окружающая нас действительность тоже заключена в сетку имен. Только вот форма этой сетки у людей различна: французский этнограф Андре Леруа-Гуран установил, что у людей два основных типа восприятия пространства — радиальный и маршрутный.
Земледелец смотрит на мир, считая его центром свою усадьбу. Отсюда он и разглядывает поля и луга, расположенные вокруг как бы по радиусам. Спроси земледельца, как называется вон та гора на горизонте, он может и не ответить, потому что весь интересующий его мир умещается на клочке местности вокруг дома. У таких людей — радиальное видение: они членят мир по концентрическим кругам, по радиусам.
Охотник, рыбак, ягодник — другое дело. Их пути-дороги тянутся иногда не на одну сотню километров. Они воспринимают пространство, проходя через него. И в представлениях этих людей царствует уже последовательность мест и имен. Мир членится не по кругам, а по линиям маршрутов, и это — маршрутное видение.
Разница обоснована. Крестьянину дорог каждый клочок земли, да и смежные соседские полосы он нередко хорошо знает: и помогать приходится, и переделы бывали, и споры. Поэтому любой даже совсем захудалый участок земли на учете и наделен именем. А для людей с маршрутным видением важен только маршрут — «путик» или река. Огромные территории между линиями маршрутов могут вообще оставаться без внимания и без названий. Для тононимистов такие места — самые гиблые. Никто о них ничего толком не знает, потому что никто туда и не ходит.
Встречаются такие дебри даже и на обжитом Среднем Урале. Когда летом 1983 года наша экспедиция работала в Шалинском районе Свердловской области, оказалось, что на севере района между рекой с предостерегающим названием Дикая Утка и рекой Бизь есть глухой угол, о котором местные жители ничего путного не могли рассказать. А все потому, что там только старые выруба да горельники, и нечего там делать ни охотнику, ни грибнику, ни косцу. Вот и забыты напрочь все названия.
Не будем упрощать: у всех людей есть и радиальное и маршрутное видение, но сочетаются они по-разному, и один из типов видения обычно берет верх.
Для меня пространство прежде всего — последовательность мест и названий. Дорог было много, но одна запомнилась особенно хорошо: по Чусовой от деревни Мартьяново до бывшей деревни Волегово. Много раз проплывал я здесь со своим другом Дмитрием Степановичем Колбиным, заядлым рыбаком. Да и по берегу приходилось хаживать — всего-то пятнадцать километров. Вот и запали крепко-накрепко в память чусовские излучины, плесы, скалы и их старобытные названия. Вспоминаешь такое название — оживает в памяти вид на какую-нибудь скалу или вершину и все, что с ней связано. Потому и назвал я статью «Воспоминания о названиях», хотя, строго говоря, это не совсем точно. «Имя — звук пустой»,— сказал один ученый, имея, правда, в виду Гомера, о личности которого мы ничего не знаем, да еще и отделены от него тремя тысячелетиями. Но коли я видел человека и знаком с ним или бывал на какой-нибудь реке или горе, то имя полно жизни и в нем как бы сконцентрированы и знания и чувства.
Я всегда с нетерпением жду, когда автобус выскочит из темного елового леса на покрытую полями вершину и откроется вид на текущую внизу Чусовую и Мартьяново. Каждый раз заранее радуюсь новой встрече с ними. Спуск здесь длиннющий — километра два, так что на деревню, которая уютно устроилась среди гор, наглядишься вволю. А вот карабкаться на этот угор, да еще и с поклажей — если не повезло с машиной на обратном пути — страшное дело! Имел возможность убедиться.
Мартьяново — деревня старинная. По слухам, она возникла в начале XVII века. Поселились здесь двое беглых: Мезенин — на левом берегу, Ошурков — на правом. И с тех пор повелись в Мартьяново две фамилии — Мезенины и Ошурковы и до нашего времени наираспространенные. И у меня есть там приятель — колхозный шофер Миша Ошурков.
Насчет беглых — это, наверное, выдумка, хотя на Урале такое частенько бывало. Во всяком случае теперь не проверить: говорят, один мартьяновский старожил — по имени Пимен — вел летопись, да потеряли ее. Но и -здесь вопрос: что ни летописец, то Пимен — подозрительно это. И еще известно, что у Мезениных было родословное древо, выпиленное из кедра. Его тоже я не видел, а вот на крутом правом берегу близ кладбища стоят вырезанные из пней каким-то умельцем деревянные фигуры — это точно.
Как бы то ни было, место Мезенины и Ошурковы выбрали неплохое: река рыбная — головлей на полметра и мне приходилось лавливать, лесов — не исходить, дичи, грибов, ягод — полным-полно, а со временем появились и поля, и луга. Большой была деревня — говорят, 300 дворов с лишним. И богатой — пшеницу, масло, сало сплавляли купцы вниз по Чусовой. Даже пристань была своя и называлась Мартьяновской или Плешаковской, наверное, по какому-нибудь купцу. Сейчас дворов в деревне немного поубавилось. В туристском путеводителе Ф. П. Опарина, изданном почти пятьдесят лет тому назад, еще говорится о домах на вершине Камня Палатка. Это на правом берегу реки ниже Мартьяново. Теперь там только крапива да гнилые окладники — нижние бревна. Но в целом деревня стоит крепко. Для удобства жителям даже приходится делить ее на части — верный признак значительности населенного пункта. По левому берегу сперва идет Низ — здесь дома низовцев, затем по Ершову Логу живут ложана, а дальше вверх по течению — Китай. Так шутливо прозвали плотно заселенную и многосемейную часть деревни. На правом берегу на горе — Карпаты, тоже известный топонимический образ: что ни горы, то Карпаты, что ни остров — Сахалин. А выше за рекой Ельчевкой — Корея, может быть, потому, что она против Китая. И теперь уже не скажешь, что здесь старина, а что насочиняли местные остроумцы — наши современники.
Но одно я знаю точно: деревни чаще всего называются по первопоселенцам. Был и здесь первожитель — Мартьян. Потому и Мартьяново. Ошурков он был или Мезенин не известно. Может быть, имел и другую фамилию. И еще твердо установлено, что деревне этой действительно много лет: она есть уже на карте Семена Ремезова 1701 года в одном ряду со слободами Сулемской и Чусозской и деревнями Волеговой и Романовой. Только называется не Мартьяново, а Мартемьянова — от Мартемьян, Мартимьян. Это поближе к первоисточнику — редкому старинному имени Мартиниан, которое сейчас и не встретишь. Остались только фамилии — Мартемьянов и Мартьянов — да иногда названия деревень.
За Мартьяново Чусовая сперва бойко разбегается на перекате у Камня Востренького, небольшой скалы с голой острой вершиной, а затем, наткнувшись на каменный угор, бросается в обход, на юго-запад, в гущу тайги, и, описав дугу километров в пять, возвращается на то же место, только уже по другую сторону горы. Это хорошо известная на Чусовой Мартьяновская излучина, или петля, ширина перешейка которой всего метров сто, так что сразу видно и Мартьяново, и скалы Переволочного Камня по другую сторону угора.
С берега на крутик ведет приметная тропа. Ей уже не одно столетие, а может быть, и тысяча лет, потому что здесь — переволока.
Слово это чисто русское: переволакивать значит перетаскивать, то есть переволока или переволок — место, где что-либо перетаскивают. Можно сказать и поточнее — «место, где перетаскивают лодки». Раньше, когда реки и озера были главными, а подчас и единственными путями сообщения, таких переволок было много: кое-где просто речную петельку сокращали подобно нашей переволоке, а иной раз такой перетаск вел из Европы в Азию через Уральские горы, из бассейнов Камы или Печоры — в обские реки. На всю Московию знамениты были тогда эти переволоки, ныне уже забытые и никому не нужные. Но географические названия вдруг да и подскажут: стой, путник, поклонись этому месту, ведь это переволока, здесь до тебя тысячи тысяч людей трудились — тащили свои челноки, а то и большие ладьи в гору или под гору, чтобы проникнуть в новые неизведанные края или просто побыстрее да полегче до цели добраться. И таких переволок, или переволоков, у нас на Урале много/ Здесь же в бассейне Чусовой есть притоки Межевой Утки — Верхняя, Средняя и Нижняя Переволока. Известна и переволока между Северной и Южной Мылвами, связывающая Печору и Вычегду.
А иногда такое название сразу и не распознать На Северном Урале между притоками Вишеры и Лозьвы, где когда-то пробирались русские ушкуйники, есть невысокие горы Яныг-Хапхартнэтумп и Мань-Хапхартнэтумп. И еще пара точно таких же топонимов находится гораздо севернее — между верховьями Ильча и Няйса на другом древнем «чрезкаменном» пути в Сибирь. Между тем и эти названия тоже указывают на переволоки. Только развернуто, по-мансийски — «Большая гора, где перетаскивают лодки» и «Малая гора, где перетаскивают лодки».
Вот я и стою на Переволоке, смотрю на ладные мартьяновские домики, на быструю чусовскую воду и думаю, кто же тут только не ходил по этому кусочку нашей земли — всего только в несколько десятков метров: мансийские и башкирские охотники, русские первопроходцы, а за дымкой времени — и еще кто-то…
А теперь чуть ли не каждый год и сам я пользуюсь Переволокой: перетаскиваю свою лодку. Мне легче, чем предшественникам: лодка-то резиновая.
Сразу за Переволокой на правом берегу реки — громадная скала: светлая стена с какими-то пестрыми разводами буровато-красноватого цвета — лишайники потрудились. На камне теперь укреплена плита с надписью: каждый может узнать, что скала эта называется Переволочным Камнем и является памятником природы, охраняется законом. И на всех сколько-нибудь интересных чусовских камнях теперь такие вывески… От них веет чем-то казенным, но как быть: надо, чтобы местные хозяйственники не проявляли особой прыти, разыскивая стройматериалы по берегам заповедных рек. Вообще же все эти «мемориальные доски» совсем не украшают природу. Они от беды нашей. Осуждая наивных Ваню и Любу, которые пытаются увековечить на камне свои имена под изображением сердца, пронзенного стрелой, мы сами идем по их стопам, расплачиваясь за свое невежество.
Близ Переволочного Камня свалка из консервных банок и другого хлама. Место это прочно обсижено туристами, и сколько ни стараются инструкторы, с годами оно лучше не становится.
Когда есть время, мы проплываем мимо Переволоки вниз по Мартьяновской петле — уж больно там красивые места. Сперва по правому берегу попадет невысокая скала Палатка, слегка похожая на шатер кочевника, особенно если как следует присмотреться, потом быстрая горная речка Каменка, бегущая по мощным каменным плитам и вполне оправдывающая своё название, Камни Еленкин и Малый Владычный и, наконец, краса и гордость этих мест — Большой Владычный Камень.
В этой скале есть все: и высота, и отвесные стены, и мощь, но самое главное — какое-то поразительное величие, особенно заметное на фоне красивых, но невысоких камней-спутников, иногда напоминающих человеческие фигуры. На своде небольшой, но глубокой ниши в ведренный день можно увидеть игру солнечных бликов, которые отражает вода, они создают иллюзию быстрого течения на мелководье. Я видел нечто подобное и в других местах, но эффект был намного слабее.
В общем эта редкая по красоте скала заслуженно получила свое имя — Владычный Камень, которое раньше наверняка звучало проще и яснее — Владыка. Таких метафор олицетворений среди названий чусовских камней много: Сокол, Боярин, Богатырь, Великан…
А вот о следующей скале — Бабе-Яге — мне и сказать нечего. Камень этот торчит среди леса под самой Переволокой, на том же угоре, что и Палатка, только с другой стороны, но я в нем не нашел никакого сходства ни с Бабой-Ягой, ни со старушкой, склонившейся над веретеном — встречается и такое сравнение. То ли плохо смотрел, то ли воображения не хватило, а скорее всего был не тот угол обзора — явление это известное.
Для стоянки мы почти всегда выбираем уютную полянку против Ямоватого Камня, несколькими километрами ниже. Здесь живем и по неделе, и по две: ловим рыбу, собираем грибы, беседуем под мерный гул Чусовой. Перекат тут хитрый: быстрая струя бросает лодку на широкую мель, которая каждый год меняет свою форму, и только в одном месте у левого берега остается узкий и то, впрочем, очень мелкий проход.
Туристам в малую воду здесь всегда приходится туго: и по воде набродятся и лодки потаскают… Когда-то это зрелище доставляло необыкновенное удовольствие моему маленькому сыну. Он прятался за сосной на крутом правом берегу и расстреливал ничего не подозревающих любителей водных путешествий из деревянного автомата. Кажется, это называлось «играть в пиратов».
На Ямоватом Камне маркировочных щитов пока нет, памятником природы он, таким образом, не является, но место это уцелело в своей первозданной красе: дорог близко нет, до деревни — несколько километров, туристы обычно проезжают мимо — у них стоянка где-то дальше. А вот с названием этой скале не повезло! Яма тут, конечно, есть: она чернеет прямо под скалами. И в этой яме тьма-тьмущая головлей, попадают и щуки и другая рыба… Только вот местные жители — мартьяновцы и волеговцы — никогда и слыхом не слыхивали о каком-то Ямоватом Камне.
Трудно сказать, кто придумал это название и почему оно дано: по яме в реке или по маленьким нишам — ямкам — в самом камне. Во всяком случае в столетней давности чусовском путеводителе В. Лохтина Ямоватый Камень уже есть. И, наверное, с той поры он и кочует по картам и описаниям Чусовой. А местные жители называют эту скалу Лысан, за голую вершину, торчащую среди леса, иногда различая Верхний Лысан — наш Ямоватый Камень и Нижний Лысан, подобную же скалу метров на пятьсот ниже, но уже на левом берегу.
Это еще что! Камню Печка, что между Ямоватым и Волеговой, грозила неприятность покрупнее: то ли туристы, то ли какие-то «экспедиторы» попытались было переименовать его в Львиную Пасть за глубокую вымоину-пещеру. Есть же такой цветок львиный зев, почему не быть и скале Львиная Пасть? А ведь Печка — исконнейшее русское название. Так издавна на самых разных реках именуют скалы, похожие на русскую печь. Названия эти — наша память, наша история, и от них надо держать подальше людей с изощренным воображением, особенно если они имеют отношение к называнию географических объектов.
От Печки до Волегово уже рукой подать. Эта старинная деревня тоже отмечена на карте Ремезова, Только теперь ее нет: остались разрушенные дома и запустевшие сады, заросшие крапивой. А места здесь едва ли не лучше мартьяновских…
Основал эту деревню вроде бы какой-то коми-пермяк, потому что Волег — древнее коми-пермяцкое имя. В Кудымкарском районе Коми-Пермяцкого автономного округа и сейчас есть Волеглог. Но сколько русских носят теперь фамилии Волеговы, Колеговы, Ужеговы… Вот и попробуй разобраться! Может быть, и этот Волегов был русским? Правда, ниже по течению Чусовой когда-то была деревушка Пермякова, которой теперь нет тоже, но и в этом случае уже не определить, кто был первопоселенец — коми-пермяк или русский с фамилией Пермяков
Летом 1953 года я первый раз сплавлялся на лодке по Чусовой. Дни стояли погожие, дождей давно не было и потому особенно сильно пахло мазутом и еще чем-то не имеющим никакого отношения к природе. Мутной, грязной и безрыбной была послевоенная Чусовая, но по берегам в многочисленных деревнях кипела жизнь.
За тридцать лет все изменилось: намного чище стала река, хотя ее и до сих пор время от времени подтравливают наши заводы, появилась рыба, но опустели берега. Не стало многих деревень: Волеговой, Илима, Романовой, Кашки, Пермяковой, Усть-Серебрянки… Ушли люди — исчезают названия.
Бросив последний взгляд на сказочно красивые Гребни — скалы против Волегова,— я складываю резиновую лодку и запихиваю ее в рюкзак. И каждый раз, проходя по мертвой деревне, думаю об одном и том же. Примерно так: «Триста лет в этом благодатном месте жили люди. И вот они ушли отсюда. Почему так случилось? Кто в этом виноват? И как сделать, чтобы они сюда вернулись?»
Прямиком через лес до нашей стоянки у Ямоватого Камйя около часа ходу. Там меня ждут жареная рыба и крепкий чай…
