Отец, слышишь, рубит, а я отвожу.
Н. А. НЕКРАСОВ
1.
Разверзлась под ногами земля. И душа, замирая, полетела в невозможную глубину — в каменное, черное нутро Гусевых гор…
Я немало видел добычных карьеров за свои полвека. И яркие, слоистые обрывы медных рудников знойного Джезказгана, и серые, хоть уголь в них добывается бурый, гигантские разрезы северного Карпинска. Даже одно из самых первых воспоминаний связано у меня с карьером в горе.
Наша бабушка по дороге к кладбищу предков затащила нас, малолеток, на гребень горы Высокой, где в шахтерской своей юности «робила» сама: «Гляньте, чо люди вытворяют!» В страшенной, как мне показалось тогда, глуби маленькие, будто мураши, человечки, густо копошась, кайлили рыжую руду и грузили ее в конные грабарки, которые по серпантину узкой дорожки бесконечной натужной вереницей поднимались вверх. «Вон чо за сто годов наделали,— сказала бабушка.— Была гора Высокая, стала дыра глубокая».
Так что к глубоким «дырам» в нашей земле-кормилице я бы мог привыкнуть, но вид Главного карьера Качканарского горно-обогатительного комбината — одного из крупнейших в мире — поразил меня, как в детстве: я снова почувствовал себя маленьким, летящим куда-то вниз среди необозримых глубин и пространств, тем более страшных, что они были почти пустынны. Не копошились в них люди, да и не под силу им с их лошаденками одолеть бы такие глыбы. Одолеть всего за четверть века.
Это сделали машины. Темные, с пугающе красной опояской электровозы — два из них, толкая перед собой по десятку груженых думпкаров, лезли сейчас вверх, к солнцу. И тяжеголовые, если принять за головы их восьмикубовые ковши, ярко-желтые экскаваторы, которые потихоньку отползали в безопасное место— подальше от западной стены карьера: там сейчас произойдет массовый взрыв — обрушение. Катаклизм местного масштаба — поглядеть его я и поднялся сюда, на диспетчерский пост карьера.
Вот молоденький инженер-диспетчер крикнул что-то в микрофон. Предупреждающий, истошный вой сирены вдруг оборвался. И в мертвой тишине, раньше звука, я ощутил, как дрогнула подо мной земля, и огненный шар, гигантское раскаленное ядро, промчалось как бы внутри западной стены карьера — это один за другим вспыхивали мощные заряды аммонита в глубоких скважинах. И только потом ахнул оглушительно долгий взрыв — вся западная стена встала дыбом, загородив поднебесье тучей пыли до самого полдневного солнца и открыв — для людей — свое драгоценное железо — ванадиевое нутро…
Назавтра отсюда же, с главного диспетчерского пульта, я наблюдал азартную, шумную, могучую работу экскаваторщиков и электровозников, этих главных сегодня преобразователей нашей уральской земли — и в хорошую, а бывает, и в плохую сторону. Но в данном случае — в хорошую, ибо без Качканара зачах, наполовину бы встал Нижнетагильский металлургический комбинат. Да и другим железоделательным уральским заводам было бы несладко.
2.
В конце 50-х годов гора Качканар прославилась так же, как Магнитная в начале 30-х. Поднялась на всю страну. Сюда, к ее подножью, в уральские дебри, на всесоюзную ударную, устремилась смелая, отчаянная наша молодость. Как у Бориса Ручьева:
Мы жили в палатке
С зеленым оконцем,
Промытой дождями,
Просушенной солнцем…
Но уже в шестидесятом году, когда встали первые улицы Качканара и начали проявляться контуры самого комбината, стало ясно, что одних горячих рук добровольцев-строителей уже мало — нужны специалисты. И молодые руководители будущих цехов поехали искать квалифицированные кадры, асов-горняков.
Так, летом того далекого года на Коунрадском медном руднике в Казахстане появились Виталий Власихин, начальник несуществующего еще Главного карьера Качканара, и Вадим Шарнин, его главный инженер. Пришли в здешний карьер, сказали прямо: «Покажите лучших экскаваторщиков».— «А кто вы такие?» — «Немазаные-сухие»,— ответил резкий Власихин. А Шарнин объяснил, откуда они и зачем. «Да вон Борис Леонтьевич Басов работает. Классный мастер. Девятый разряд».— «Он-то как раз нам и нужен».— «Но он-то к вам и не поедет: семья, квартира, деньги — все есть. От добра добра не ищут».— «А это мы посмотрим».— И уральцы поднялись в басовский «ЭКГ-4»…
Месяца через два, уже в сентябре, Вадим Геннадьевич Шарнин, заскочив по делам в свое управление, столкнулся с как будто знакомым чернявым мужчиной.
— Где-то я тебя видел?
— Точно,— улыбнулся парень.— В Коунраде.
— Басов! — ахнул радостно Шарнин.— Значит, все-таки решился приехать, Борис Леонтьевич? Мы тогда с Власихиным залюбовались прямо твоей работой! Ну и как Урал?
— Красиво, зелено,— сказал Басов,— и дело у вас новое, большое. Охота себя испытать. Но я не один. Знакомьтесь. Моя жена. Машинист электровоза. Стаж семнадцать лет.
Шарнин не поверил ни ушам своим, ни глазам: ему с улыбкой протянула руку милая нежная женщина.
— Зоя.— Пожатие у нее было крепкое, мужское.— Его-то берут, а меня не хотят. Электровозов для меня нет.
— Да их вообще пока нет! —вскричал Шарнин.— Но обязательно будут!.. Пошли прямо к Мяснику, главному инженеру комбината…
— Пишите заявление, Борис Леонтьевич,— сказал Мясник, выслушав их.— Экскаватор вас уже ждет. Поселим пока в общежитии, обживетесь, семью вызовете. И вам,— сказал он Зое,— работу найдем. Все.
Но тут оказавшийся в кабинете главного некий комсомольский активист спросил придирчиво:
— А что все-таки влечет вас к нам?
Борис Леонтьевич, не любящий при людях громких слов, подумал и сказал:
— В магазинах всего полно, конфет, например. А то наши ребятишки в Казахстане и шоколаду по-настоящему не едали.
— Э-э,— разочаровался активист,— материальные, значит, блага…
— А ты уперед батьки не спеши, выводы не делай!— вспылил Мясник.— Це же гарно! Выходит, накрепко к нам хотят, навсегда, коли о детях думают!.. Написал заявление, Борис Леонтьевич?
— Да.
3.
Из семейной хроники.
«Аттестат. Выдан Богатской Зое Андреевне в том, что он (на девушек такие аттестаты не были рассчитаны! — Б. П.) закончил курс 6-месячного обучения по профессии машиниста электровоза и 16 декабря 1941 года сдал пробу (испытание) на «отлично» с присвоением седьмого разряда».
Через 25 лет — орден «Знак Почета». Нижне-Туринская городская газета: «Давно мощный электровоз стал для нее послушным. Она перевезла уже миллионы тонн казахстанской и уральской руды. Муж-экскаваторщик грузит, а она отвозит. Гордятся в железнодорожном цехе своей единственной женщиной-машинистом».
Пять лет спустя — орден Трудового Красного Знамени. Газета «Уральский рабочий»: «И сейчас несет свою трудовую вахту машинист электровоза Зоя Андреевна Басова, одна из достойнейших женщин Качканара, чья жизнь является замечательным примером для молодежи».
Нижне-Туринская газета, 1966 год: «Борис Леонтьевич Басов за высокую производительность занесен в городскую Книгу трудовой славы. Коммунистом Басовым гордятся на Качканарском руднике».
1971 год. Коммунисты Качканара выдвигают своего лучшего экскаваторщика делегатом XXIV съезда КПСС.
1973 год. Газета «Качканарский рабочий»: «Во время Ленинского субботника особенно отличился машинист экскаватора № 12 Главного карьера Б. Л. Басов».
10 лет спустя. «Качканарский рабочий»: «Экипаж экскаватора № 48, возглавляемый Б. Л. Басовым, отгрузил 1722 тысячи тонн руды. Его бригада первой на Главном карьере еще 3 июня завершила полугодовую программу».
Это написано 23 июня 1983 года, когда Борису Леонтьевичу исполнилось уже 55 лет — возраст для машиниста экскаватора, прямо скажем, аксакальский!
К орденам жены (ее наградили еще знаком «Ветеран труда» и Ленинской юбилейной медалью) Борис Леонтьевич добавил орден Ленина и Октябрьской революции, не считая десятка значков за победы во Всесоюзном соревновании.
Но если ему, мужчине, держать это восходящее вверх постоянство было сравнительно просто: талант, сила, воздержанность, то есть воля, всегда были при нем,— ей прямая жизненная лестница далась ох как трудно, едва не укатали крутые горки. Чуть-чуть не сдалась Зоя Басова. Но чуть-чуть не считается…
4.
Для встречи с Басовыми я приехал в Качканар солнечным летним вечером и с радостью предвкушал, как назавтра снова увижу Главный карьер, ахну над его необозримой, до самого дна залитой солнцем глубиной, как с наслаждением буду глядеть на работу лучшего его экскаваторщика: нет для меня большего счастья, чем вид истинно мастерской работы— не важно кто ее делает: художник, писатель, рабочий, — важно, что мастер!
Но все мои надежды рухнули ночью: неизвестно откуда вдруг взялся и пошел, все больше усиливаясь к утру, проливной, холодный, точно осенний дождь. И когда у автобуса, идущего к Главному карьеру, мы встретились с Борисом Леонтьевичем, с его мокрого беретика по высокому лбу, с крупного носа и ушей, даже с рук его, больших, узловатых, струями текла вода.
А в карьере холодная вода была всюду, и он уже не был таким праздничным и величественным, как тогда, при массовом взрыве,— просто черная, мокрая, огромная преисподняя, на карнизах которой маячили одинокие поникшие деревья.
— Вон у той березки,— Басов указал куда-то ввысь,— в шестидесятом году мы начинали этот карьер. Еще на уралмашевском четырех кубовом. Наши нынешние, я читал, тоже уралмашевские конструктора придумали, но передали для производства в Ленинград, на Ижорский завод. И стали они «ЭКГ-8И». Мощная машина, удобная.— И, топая по грязи, он заговорил об экскаваторах, потому что роднее и ближе темы для него нет. Вчера дома он вытащил толстую книгу уралмашевца Б. И. Сатовского «Современные карьерные экскаваторы» и долго и подробно объяснял мне их устройство.
— Но вот беда, работают они не в полную силу. Или электровоз сойдет, или забой не готов: бульдозеров, скреперов и другой подсобной техники не хватает. То сам, когда в одиночку работаешь, за машиной не уследишь… Помощников часто заставляют заниматься чем угодно, только не экскаватором: мол, машинист один справится. На ремонт путей их кидают, на расчистку снега тоже или вот, как сейчас моего Лешу Тарасова, на уборочную зашлют. И молодежь не хочет идти в помощники, после армии в карьер редко кто возвращается. А нам ведь смену воспитывать надо!
Басов говорил с болью, но мне стало легче: замечательная черта наших лучших рабочих — не с побед начинать, не успехами хвастаться, а прорехи сперва указать, недостатки — свои и чужие — громогласно высказать!..
Наконец мы подошли к его экскаватору № 48. И тут выяснилось, что и вторая моя мечта — увидеть виртуозную работу машиниста Басова — не осуществится: уйдя вперед плана почти на месяц, «сорок восьмой» встал на двухнедельный ремонт: не загнать машину, вовремя «подлечиться» — это тоже большое дело.
— Сегодня заканчиваем! — крикнул Басов, поднимаясь по крутой высокой лестнице в кабину. —Ночная смена грузить начнет.
— Это в такой-то ливень закончите? — не поверил я.
— Матч состоится при любой погоде, — улыбнулся Борис Леонтьевич. Он словно и не чувствовал никакого дождя…
А ремонт оказался даже к лучшему. Мало ли наблюдал и описывал я работу экскаваторщиков: и на прокладке давно уже действующей железной дороги Ивдель — Обь, и на еще только начинающейся карельской Костомукше, младшей сестре Качканара, где, кстати, показывал мне свое искусство в сокрушении каменной морены один из учеников Басова — Е. М. Мишин. Удивительные все-таки мастера экскаваторщики экстра-класса! И если из сотни качканарских экскаваторщиков Басов — лучший, то можно представить, как он работает,— не до разговоров тут! А сейчас, пока ремонтники настраивались, мы вволю поговорили: здесь, в кабине родной машины, Борису Леонтьевичу было о чем сказать.
— Вот наш пульт управления: четыре ручных контролера, две ножных педали. Руками заставляешь работать ковш, ногами поворачиваешь платформу. Вроде просто. У нас в Коунраде один горе-механик так и сказал: обезьяну, мол, научи рычаги дергать, и она тут работать сможет. Но когда ему самому пришлось в экскаваторщики уйти, он о своих словах пожалел горько, так и не смог справиться с машиной. Ты тут весь в работе: голова, руки, ноги. Нервное напряжение, стремительный темп, постоянное изменение ситуации. Ладно, если хороший забой — не так устаешь. А тяжелый: буты, камни негабаритные, да еще завалом, друг на дружке — хоть плачь. Надергаешься за смену — она у нас по двенадцать часов,— до автобуса без ног идешь. Поэтому лучший возраст для машиниста — 25—45 лет. Я свой зенит уж давно миновал, но упираюсь, неохота сдаваться… Спасибо конструкторам заводским — о нас позаботились! На прежних экскаваторах — я их уже пять марок освоил — даже кабин не было. Зимой — в шубе, летом чуть не голый, вся жара и пыль — твои. А сейчас красота: в кабине обогрев, освещение, вентиляция. Вот панель с автоматикой и дистанционным управлением. Там рация — ее уже сами качканарцы поставили: прямая связь с диспетчером карьера. Сообщаешь о ходе погрузки, о неисправностях, а чаще ругаешься, когда составы задерживают… Ну, ладно, садитесь в мое кресло, отдыхайте, сушитесь, а я пойду электрикам помогу.
И он — промокшая насквозь курточка из хабэ, фланелевая, расстегнутая на груди рубашка, все тот же беретик с нахлобученной на него защитной каской — опять кинулся под дождь, работать под которым ему еще предстоит целых двенадцать часов. Да, не сахар труд экскаваторщиков даже на ремонте. А может, особенно на ремонте…
Я снял плащ и, как на трон, взгромоздился в высокое и уютное вращающееся кресло. Надавил ногами тугие педали, пощелкал контролерами, глянул вниз и ахнул. Этот «ижорец» и со стороны производит могучее впечатление, так что набившее оскомину сравнение экскаватора с кораблем, как волны, взрывающим горы, опять приходит на ум. Ибо «ЭКГ-8И» — это действительно трехпалубный, только на широченных гусеницах корабль. А сверху, из кабины, как из капитанской рубки, такая картина еще сильнее, еще реальнее: черная, в лужах, земля, в которую уперся сейчас неподвижный, но уже готовый к работе ковш (объем 8 кубометров!), блестит далеко внизу, и ты висишь, будто над обрывом. Я повернул кресло — в тылу экскаватора еще неубранные громоздились старая рукоять со старым ковшом — в его лобовой части зияла полуметровая дыра. Я понял, что ее «проела» крепчайшая качканарская руда. Значит, люди покрепче металла, тот же Басов, что 25 лет без износу рубит эти твердые качканарские горизонты!,.
В машинном отделении за стеной раздался рев мотора: электрики свое дело сделали. И, вытирая руки ветошью, в кабине появился Басов.
— Запустились, пойдем троса вешать.— Он поймал мой взгляд и посмотрел на свои черные замасленные руки.— А будешь бояться мазута, хорошего машиниста не получится. У меня учеников было не сосчитать, целая школа. Но не каждого научишь. Любить технику и за нее себя не жалеть — тоже талант. Сейчас у нас бригада отличная. Два брата Синеговских и Саша Габерман, мой бывший ученик,— все давно со мной, настоящие машинисты.
— А не страшно было вам после четырехкубового в эту махину садиться? — я показал вниз на далекую землю.
— Робость, конечно, была, не без этого. Под тобой пропасть. Но машина послушная. Быстро освоились. Двенадцать тысяч тонн за смену — обычное дело (тысяча погруженных тонн в час — это же фантастика! — Б. П.). Тут недавно попросили меня сесть временно опять на четырехкубовый. И… не могу: кажется, ковш на тебя идет. К этой уже привык. Хорошая машина! — повторил он и снова открыл дверь навстречу дождю.— Может, со мной?
И мы полезли наверх, на широкую крышу, под низкое темное, словно прохудившееся небо. Но ремонтникам было все нипочем, работали быстро, азартно, без перекуров. И вместе с ними, и яростней их упирался — в мокре, грязи, мазуте — невысокий, широкоплечий пожилой человек — крупные черты лица, спокойная уверенность движений делали его будто выше, больше всех. Один раз он только оторвался от дела, когда грохнул рядом с ним тяжелый трос, р «Так можно заикой сделать,— сказал он испуганному слесарю. И опять взялся за кувалду.— Не зевай, друг…»
Часа через три мы наконец вернулись в теплую сухую кабину, и Леонтьич развернул свой «тормоз» — рабочий обед: «Тут у нас машина-дежурка горячие обеды развозит. Я раз попробовал, не могу, привык к домашнему. Угощайтесь, пробуйте Зоину стряпню».
А потом, прежде чем снова лезть в черное, мокрое, масленное нутро своего корабля — шабашить ремонт, он открыл «Книгу передачи смен», своеобразный судовой журнал экскаватора и записал задание сменщикам:
«Машина в рабочем состоянии. Инструменты, защитные средства, кабель целы, рация работает. Ночной смене 25 июня начать погрузку. Машинистам — подготовить узлы к покраске. Все. Басов».
Почерк у него почти что детский, крупные неуверенные буквы бегут вразброс. И не о характере это вовсе говорит — о другом, до войны, в родном Красноармейске, успел пройти только начальную школу, а неполную среднюю, девять вечерних классов, уже здесь, в Качканаре, заканчивал с помощью Зои Андреевны. На физику, на математику в основном налегал — не до чистописания было… Но, кому надо, и с таким почерком его хорошо поймет, верно послушает.
Мы обмениваемся с Басовым прощальным рукопожатием.
— Сильна у вас рука!
— Какая это рука. Вот у моего Саши Габермана лапища! Сожмет — так и присядешь. Да… Настоящим качканарцем вырос,— говорит Борис Леонтьевич.
5.
Я проехал путем, которым ездила Басова в Качканаре 12 лет, и услышал о ней много доброго, от самых разных людей.
Мария Панфиловна Ситникова, диспетчер Главно-карьерной станции, в Качканаре с 1962 года:
— Зоя — женщина старательная, точная, спокойная, никогда не зашумит, как другие. У нас на линии всякое бывает, сами видели, с перегрузом работаем. Но к Зое у меня, как у диспетчера, претензий нет. Хотя, между нами девочками говоря, не наша это работа. Женские руки — это все-таки женские руки… А она молодец!
Анатолий Михайлович Марченко, кадровый машинист, в Качканаре с 1966 года:— Зоя же это общественница вечная! Мы ее два раза в областной совет выбирали. Но главное — машинист классный! И знания свои про себя не держала. Ребятам, которые ее на пенсию провожали, она целых две сетки своей литературы по электровозам отдала— учитесь! Умная женщина!..
— Это меня сейчас хвалят. А приехала, помню, первый раз на корпус дробления, спрашиваю по рации диспетчера, могу ли разгружаться, он психанул: «Что еще за тетка в разговор лезет? » Долго потом мы над этим смеялись. Но сперва мне не до смеха было…
Зоя Андреевна поправляет уже поседевшие волосы, и в голубых, за очками, глазах ее вдруг мелькает слеза:
— Два года билась тут как рыба об лед…
…В декабре Борис Леонтьевич написал: «Школу в Качканаре открыли, детей можешь посылать, а сама потерпи, пока я жилье добуду, а тебе перевод по работе, тогда приедешь».
Зоина же мать уже всем шубенки нашила, каждому по две пары: на север едем, в холода! Как же там без них ее любимый зять? Обморозится! И решили они ехать — прощай, Казахстан…
Удивился Борис Леонтьевич, обрадовался, привез в свое общежитие. И зажили они семьей в одной комнате, где, кроме них, обитало еще трое холостых парней. Правда, Борису Леонтьевичу, как классному специалисту, предложили комнату в поселке Именновском. «Но я же на работу буду опаздывать!» — возмутился он. Начальник его рассердился: «Мы ведь тебя, Басов, вообще уволить можем».— «Увольняйте,— ответил Басов,— если вы уже Америку обогнали».
Зоя пошла устраиваться в железнодорожный цех. Там удивились, а зам. начальника цеха, прозванный за малый рост «полушпалком», сказал, что женщин-машинистов они вообще никогда не возьмут: «Профиль у нас тяжелый, аварию устроишь, кто отвечать будет?» До слез обидно было «вечной электровознице» слышать такое. Но делать нечего — пошла арматурщицей на строительство ТЭЦ, вязала, обдирая пальцы, проволоку для железобетонных стен. Терпела. И притерпелась бы, как другие. Но раз прибежал взволнованный Борис Леонтьевич,— он, ясно, видел муки жены.
— На комбинате курсы электровозных машинистов открыли! — объявил он радостно. — Иди, мать, записывайся.
Она записалась, конечно. Но директор комбината Ефим Александрович Кандель вычеркнул, тоже решил: не женское дело, не сможет! Тогда Зоя пробилась к нему сама, выложила свой старый, сорок первого года, аттестат: «В войну, значит, могла, а сейчас нет?» Кандель подивился на уникальный документ, потом спросил: «Дети у вас есть?» — «Есть. Двое».— «Так как же вы их кормили при такой работе?» — «А мне мама их на разъезды приносила. Накормишь и дальше. Но, бывало, отправление дадут, а ребенок не наелся, кричит. Ты едешь, а он кричит. До следующего разъезда. Там опять кормишь. Нас тогда так и звали — «кормящие поезда».— «А вас, что, много было?» — вовсе не поверил все видевший директор.— «Не много, но было. Маша Богданова тоже так двоих выкормила и Шура Политкина — она сейчас машинистом в Рудном. Герой, между прочим, Социалистического Труда!» — «Все, убедили. — Кандель спрятал улыбку в пшеничные усы. — Идите, учитесь».
Но рано радовалась Зоя Басова. Через месяц, удрученная, она сказал мужу: — Брошу я, отец, курсы. Не с моей семилеткой в эти новые, на переменном токе, «Д-100М» садиться. Одна электротехника с ума сведет, ничего в общих схемах не разберу. И руки после арматуры карандаш не держат. Ох, лишенько мне!
Но Борис Леонтьевич знал, что без электровоза, без родимой работы ей будет еще хуже. «Пойдем, поглядим твои схемы»,— сказал он: для него в любой технике тайн не было, не знаниями, так интуицией брал. Отрывая время от отдыха, он перефотографировал по узлам все электровозные схемы; увеличил, сброшюровал в альбомы: эти альбомы и потом, работая машинистом, Зоя всегда возила в своей кабине, чуть что — взглянет, и все ясно! В общем, опять выручила, спасла их любовь. Экзамены она выдержала отлично, а по тормозам сделала расчеты быстрее всех мужчин. Ох, и удивлялись они!.. Но когда послали на электровоз № 39 к Тимофею Исаевичу Аксенову — он, старый эмпээсовский волк, на промтраспортников свысока глядел,— испугалась. «Это ты машинист?»— «Я».— «Ну, так садись, езжай». Поехала. И пока сводила состав с обогащения на проходную, всех святых собрала…
— В общем, с Аксеновым я сработалась, но некоторые другие машинисты на меня косились, я им как бельмо в глазу была. Особенно когда «на спарке» стала составы водить. А потом на этих немецких «Л-10». Не могли поверить, что «баба» и не хуже их с такими сложными машинами управляется. Не раз приходилось мне свое профессиональное и женское достоинство отстаивать. Но ничего — отстояла. Так мы с «отцом», то есть с Борей, и работали.— И Зоя Андреевна прочитала мне некрасовское: «Отец, слышишь, рубит, а я», а я с внуками вожусь! — Она засмеялась, прислушалась: — Ну вот, легки на помине, проснулись. Каждое лето у нас гостят. А внуков выкахать это, скажу, що электровоз водить! А може, трудней.
Из соседней комнаты возникли девочка лет семи и трехлетний карапуз, который тащил за собой здоровый самосвал. «А у дедушки ашего астоящая ашина есть, асквиц!» — объявил он.
— Тоже машинист растет,— засмеялась Зоя Андреевна, опять вытирая слезы, теперь уже радости. — Как дед, бабка, дядя и мать. Наш сын, Олег, капитан, вертолеты водит на востоке, а дочь, мама их, Сашенька, троллейбусы в Свердловске. Здесь начинала — пришлось уехать. Но и там первое место в городском конкурсе молодых водителей завоевала. Наша порода, качканарская…
6.
— Значит, вы хотите знать, что мне чаще всего вспоминается в моих родителях?
Сперва — о маме. Больше всего помню, как совсем еще маленькие мы с братом Олегом носили обед на ее электровоз. Бабушка приготовит, чаще всего вареники, они ведь с мамой украинки. Сперва нас накормит: «Досыта наедайтесь, чтоб у матери не есть!» Даст нам миску, и мы — бегом на станцию. Подъезжает мама, мы к ней в кабину, она открывает миску: «А ну, хлопчики, мечите со мной!» — «Да мы сыты». А вареники так сладко пахнут… И начинаем потихоньку таскать. Едим вместе с ней, а сами все на рычаги и приборы в кабине смотрим: неужели наша мама со всем этим управляется?.. Потом она нас вниз спустит, гудок даст, махнет из кабины рукой и умчится… Так и сейчас ее вижу — за контроллерами в окне электровоза.»
А папа? Это же душа-человек! В Коунраде мы рядом с парком жили, и самая большая радость, когда папа с нами в тот парк ходил. О каждой травинке расскажет, каждое дерево объяснит. И еще. У нас возле дома в песке муравьи обитали, кусачие такие песчаные муравьи. И мы, малышня, им объявили войну, стали их норки и проходы в песке водой заливать, палками затыкать. Отец увидел это с балкона, позвал домой. Не ругался, нет. Мать, та горячая, бывало, и шлепка даст. Отец же вообще на нас даже голоса не повышал. Усадил рядом и стал про муравьев рассказывать, как они славно живут да какую пользу природе, а значит, и людям приносят. Говорит-то он убедительно, в сердце прямо… Не поверите, с тех пор я ничего живого обидеть не могу и детей своих тому же учу… Отец и на снимках в нашем альбоме все больше на природе — в лесу, в полях. Вот взгляните…
Такие главные впечатления вынесла о родителях своих Александра Борисовна Чередникова, в девичестве Сашенька Басова, чернокудрая (в мать) и кареглазая (в отца) ловкая водительница свердловских троллейбусов.
Однако детство видит главное, но не все. Детские впечатления в данном случае слишком озарены, преломлены любовью.
Во взрослой своей жизни, в трудной и сложной работе экскаваторщика Басов-отец — настоящий мужчина, сильный профессионал, коммунист, без сентиментов, требовательный к себе и другим, с железной хваткой. Зоя же Андреевна при уникальной неженской своей доле машиниста мощного промышленного электровоза, у которая тоже требует мужской силы и крепости духа, осталась женщиной — обаятельной, веселой, отзывчивой, ранимой.
Поэтому с юности товарищи и начальство величают Басова Борисом Леонтьевичем, ее же как звали в молодости Зоей, так и зовут до сих пор. Все.
А их дочь Сашенька, прощаясь со мной, неожиданно говорит:
— У нас в Качканаре троллейбус преждевременно пускали, пришлось закрыть. Я уже седьмой год по Свердловску езжу, но все о родном городе тоскую, его улицы вижу…
