Под это щелканье клешней, дыханье ребят и шум моря мы с Женей долго разговаривали о городе, о его кораблях и людях, о фильме «Малахов курган», который смотрели еще мальчишками,— о фильме прекрасном и суровом, как вся история Севастополя. Было тихо, спокойно, и в то же время где-то рядом стояла тревога. Словно тот красный закат погас не совсем, и отблески его собрались в игольчатом свете маяка…
А потом появилась картина. Колонна памятника с орлом и огненное небо, закат, перерастающий в тяжелые паруса боевых линейных кораблей. И сполохи на гор и зонте,
и суровое красное море. Теперь картина эта висит в морском отряде «Каравелла». И ребята помнят, что паруса бывают не только белыми, а море — не только синим.
Но все это было потом. А после той ночи мы занялись обычными делами. Мальчишки, огорченные сонным (а точнее, полудохлым) состоянием крабов, вняли голосу рассудка и выпустили пленников в защищенной от волн бухточке. И стали собираться домой. Пинаев помог нам дотащить до аэропортовского автобуса добытый на корабельном кладбище трехпудовый штурвал. А сам остался в Севастополе матросом на двухмачтовой шхуне «Испаньола» — той, что мы видим в фильмах «Остров сокровищ» и «Робинзон Крузо». Тогда «Испаньола» была еще на плаву, а не служила баром для курортников на Ялтинской набережной. (Обычай превращать старые парусники в кабаки — явление бездарнейшее и оскорбительное для флота, но это особая тема.) Пинаев жил на шхуне около месяца, а после этого написал картину «Флибустьеры».
