Каждый кулик свое болотце хвалит…» Да как же иначе, если нет роднее и дороже той округи, где прожил годы и где поставили тебя на ноги отец и мать! Кичливости в том нет — гордость да хорошее честолюбие. Гордость не столько за себя — за людей, прославивших твою землю на века вперед. Ефим Артамонов, отец и сын Черепановы — это не только первый в мире велосипед и первый в России «пароходный дилижанец», прадедушка паровоза, это еще, между прочим, и тебе, уральцу, почет и уважение. Так как же при случае, в разговоре с гостем не ввернуть словечко о своих знаменитых земляках (мол, мы такие), зная наперед, что и у гостя для тебя кое-что припасено!..
В Лаврентии, в районном Доме культуры, услышал я о Маргарите Сергеевне Глухих, хранительнице многих народных традиций. Случилось это вот как. Чтобы скоротать длинный вечер, зашел в местную библиотеку, тесную, забитую книжками, однако по-домашнему теплую и уютную. Только-только развернул последний номер «Литератур ки» двухнедельной давности (почта запаздывала — непогода), как услышал где-то рядом мерные и сильные щелчки по туго натянутой коже и приглушенную, в несколько голосов, песню. Будто таинство какое совершалось. Так и представилось: век нынешний и век минувший сошлись в соседней комнате. Шаман ведет свой колдовской обряд, бьется, ворожит в танце, а люди, зачарованные его неистовой пляской, полностью отдались неудержимой стихии танца, ритма, музыки.
— «Белый парус» репетирует,— вслушиваясь в долетающие звуки, сказала девушка-библиотекарь.— В Москву едут с Маргаритой Сергеевной, на ВДНХ.
Так познакомился я вначале заочно, а после, побывав на репетициях эскимосского фольклорного ансамбля «Белый парус», и лично с его руководителем, заслуженным работником культуры РСФСР Маргаритой Сергеевной Глухих.
Невысокая, смуглолицая, в движениях — особенно рук — чуть подчеркнутая величавость Маргарита Сергеевна показалась мне доброй, умудренной жизнью индианкой старых времен. Разве что короткая стрижка и модный костюм выдавали в ней вполне современную городскую жительницу. Она оказалась интересным, тонко чувствующим другого человека собеседником. Особенно оживлялась, когда речь заходила о ее народе. Мне не приходилось задавать вопросы.
Немного о том первом впечатлении, которое возникло после нескольких минут знакомства с Маргаритой Сергеевной. Не было оно обманчивым. Ведь родина некоторых индейских племен Северной Америки и Восточной Канады — Азия, в частности Чукотский полуостров. Тысячи лет назад, когда Азию и Америку еще не разделял пролив, а была полоска суши, названная впоследствии Берингией, уходили эскимосы в поисках лучшей доли на другой материк. Веками все ниже опускался перешеек, пока не сомкнулись над ним волны двух океанов, оставив по обе стороны материка людей, родственных по крови.
Но время не смогло разрушить этническое, расовое, культурное единство этого немногочисленного — в 70 тысяч человек — и разделенного границами четырех государств народа. Обычаи советских и американских эскимосов во многом схожи, язык североканадских эскимосов отлично понимают гренландцы. Те же самые сказки и легенды рассказывают своим малышам матери Аляски и Чукотки.
Не одного лишь словца ради — с гордостью, что и сама она эскимоска — говорила Маргарита Сергеевна о тех безвестных умельцах, что упрочили за ее народом славу изобретателей пневматического каяка, гарпуна, солнцезащитных очков, винта, с помощью которого морские зверобои затыкали рану убитого животного.
Пожалуй, мало чем отличалась жизнь эскимосов разных государств на пороге двадцатого века. Но сегодня одни из них, став неотделимой частью многонационального братского союза народов нашей страны, получили возможность учиться и учить, развивать собственную культуру и обогащаться из сокровищницы культуры мировой, созидать во всех областях человеческой деятельности. Другие… Вот свидетельство канадца
Александра Стивенсона, директора отдела социального развития при Федеральном управлении по делам индейцев: «В 1950 году, то есть в самой середине нашего столетия, примерно из 9000 человек, проживающих в северо-восточных территориях, лишь 120 эскимосских детей постоянно посещали школу. Ни один из эскимосов не был принят в вуз, не получил профессионального образования, никто не мог рассчитывать на лучшую работу, чем у белого человека переводчиком или ставить капканы на песцов. Сфера умственного труда для эскимосов была закрыта».
Вчитываясь в эти строки, я вспомнил другой, не менее убедительный факт. 1922 год. Тяжелейшее время борьбы с разрухой, борьбы за выживание молодой Советской страны. Но именно в этот год решением правительства была создана специальная комиссия Академии наук СССР для разработки письменности народностей Крайнего Севера. А спустя десять лет в жизни советских эскимосов произошло событие огромной исторической важности: вышла в свет первая книжка — букварь. Отныне ничто уже не сдерживало стремительное развитие некогда безнадежно отсталого народа.
Первое печатное издание у западных эскимосов появилось только три десятилетия спустя в Северной Канаде. К тому времени эскимосы Чукотки совершили поистине фантастический скачок из каменного века в век развитых культуры, быта, науки, здравоохранения.
И все же ничто порой так не убеждает, как история одной-единственной семьи, судьба человека.
Пятеро дочерей было у охотника Тлюнарна и швеи Рультытен — Елена, Нина, Маргарита и Зоя и Людмила. В Наукане, столице древних эскимосов, отца и мать уважали за трудолюбие и доброе отходчивое сердце. Подшучивали, конечно, глядя, как вьется вокруг Тлюнауна девчоночья тучка. Кто кормить будет на старости — зятья? Но отец глаз не прятал, проходя мимо сельских зубоскалов. Научил он каждую из дочерей охотничьему промыслу. Особенно выделялась смекалкой средняя, Маргарита. В военное лихолетье совсем еще подростком выходила она с мужчинами в открытое море добывать трудный хлеб зверобоя. Отлично стреляла из винчестера, умела и лодку законопатить, и сети выбрать, и камусы сшить так, что не проникала сквозь одежду вода— не прокалывала кожу, а поддевала иглой мездру. Всерьез рассчитывал на нее, подмену себе в старости, отец. Только мама все видела, все замечала. Не сиделось дочке дома, когда в ненастье в самой большой яранге собирался и стар и млад послушать деревенских певцов, порадоваться, глядя на танцующего Нутетеина, одного из самых знаменитых на побережье танцоров.
Неспроста это было. Так оно и вышло. Закончив восемь классов, решилась дочка уехать из дома, поступать в Хабаровское культпросветучилище.
— Э-эх! — вздохнул в сердцах отец, набивая табачком старенькую носогрейку. Ничего не сказал на прощанье.
— Запомни, доченька,— заплетая косы любимице, напутствовала мама,— у каждой птицы свое небо, а берег один. Слушай сердце — не собьешься с пути.
Талант — это любовь. А любовь не может жить без веры. Такой верой для молодого методиста-организатора стала убежденность в необходимости возрождать и развивать национальное искусство. Верно говорят: не велики числом эскимосы, зато чуть ли не каждый из них врожденный художник. То же — в танце и песне.
— Посмотрит чужой человек, как принято у нас танцевать — удивится, наверное: «Разве это танец? Руки живут, а ноги спят». Песню послушает, усмехнется. Скучной покажется. А вникнет и в то и в другое, удивится еще больше — сколько пластики и изящества в движениях, сколько мыслей и событий в песне!..
Так говорит Маргарита Сергеевна сегодня, так думала она и тогда, двадцать с лишним лет назад. С той лишь разницей, что в то время она умела все, но только… не танцевать. А разве было когда такое, чтобы художник доверил свое дело неумехе, который и кисти в руках не держал? И она начала учиться едва ли не сызнова. Ей повезло. В Нунямо, куда послали заведовать клубом, переехали признанные мастера танца Нутетеин и Умка. Подсматривала, копировала их рисунок, не щадя себя и времени. На новом месте — в Пинакуле — познакомилась с Хальхаегиным, Тагьеком, Аяей, и не стыдно уже было теперь выспрашивать, вызнавать у знатоков те самые секреты, что два года назад казались, непостижимыми. Там Яче, в Пинакуле, и первый свой фольклорный ансамбль создала. Танцевала сама, учила других. И много, много работала, тонко и бережно реставрируя уникальный рисунок хореографии, убирая все наносное и омертвелое. На районном смотре ее ансамбль занял первое место…
А после был «Белый парус» — тот самый, что основал и передал ей, своей ученице, Нутетеин. С радостью принимали посланцев Лаврентия в далеких и близких пастушеских бригадах, с интересом знакомились с эскимосскими танцорами и певцами Магадан, Хабаровск. Посчастливилось побывать и в Москве, выступать на сцене Кремлевского Дворца съездов. Но первым своим признанием, как мать — первенцем, дорожит она больше всего.
…Сегодня репетиция начнется раньше. С Уэлена наконец-то выбрались в райцентр Михаил Тагьек, Афанасий Тнавуквутагин, совсем юный Слава Эргыро. Так сказать, «на усиление». Что поделаешь — и это беда многих народных коллективов — недостает в них мужчин-танцоров. Стесняются, что ли, парни или в самом деле дискотека теперь для молодежи свет в оконце?
Дожидаясь, когда все соберутся, стараюсь не мешать расспросами хозяйке. В эти дни у нее и без меня забот невпроворот. Две недели осталось до поездки в Москву на фестиваль национального искусства народностей Крайнего Севера. «А костюмы не готовы!» — всплескивает руками Маргарита Сергеевна.
Шьют их тут же, в Доме культуры, на занятиях кружка прикладного искусства, руководит которым опять же моя знакомая. И это еще одна грань ее дарования, требующая вполне самостоятельного рассказа. Поскольку вышивка и аппликация, исполненные на кусочках мандарки — нерпичьей кожи или камусе — замше оленьей шкуры,— вид искусства у эскимосов столь же древний и почетный, как и резьба по кости. Вон их сколько здесь — нарядных праздничных камлеек, отороченных белоснежным мехом песца, кожаиых мячиков, украшенных искусными узорами, ковриков, расшитых серебристым оленьйм волосом и яркими шелковыми нитками.
Одну из стен, словно походный штандарт, украшает большое панно. Традиционный геометрический рисунок пущен понизу. В центре остроконечный силуэт яранги. Солнце расправило желтые лучики по полотну, а над ним крупными буквами вышито слово, одинаково понятное и чукчам и эскимосам— «ЕТТИ», что означает «здравствуй».
Семь лет назад коммунист М. С. Глухих предложила создать клуб, как принято сейчас говорить,— по интересам, который бы объединил жителей многонационального села Лаврентий, стал бы своеобразным центром культурной и общественно-политической жизни. Райком партии одобрил идею. Так и родился в райцентре клуб «Етти», где вечерами собираются за чашкой чая русские, чукотские, эскимосские женщин. Посидеть у самовара, обсудить новости, похвастать рукоделием или угостить вкусным пирогом, услышать беседу врача, директора школы, слово лектора, с В. М. Етыленом, первым секретарем райкома партии, встретиться. Мало ли у людей вопросов и проблем.
Об одном теперь мечтает Маргарита Сергеевна, чтобы в каждом селе появились такие объединения. Пример есть, и мечта эта сбудется непременно. «Етти» известен всей Чукотке.
…Первым из гостей пришел Михаил Тагьек. Не спеша снял чехол с ярара — эскимосского бубна, лет ему не меньше, чем бабушке Имаклик, которая о чем-то сейчас беседует со своей черноглазой правнучкой. И тут же, смочив одну сторону натянутого на деревянный обруч моржового пузыря, проверяет звучание. Хорошо звенит ярар, голос высокий, чистый.
Запыхавшись, прибежала с работы Тоня Амирек. «Здрасьте! Ой, думала, опоздаю». Следом степенно вошли самые опытные танцоры — Борис Тнаун, Василий Тевельтин, Лариса Тулюкак. Еще, кто-то подошел. Ну, кажется, теперь все в сборе и можно начинать.
— Тым-м, ты-м, тым-м-м…— вступает со своим инструментом Миша Тагьек. Все сильнее, все звонче бьет тонкий прутик по ярару.
Сначала один, но вот уже другой, третий, десятый голос сливаются в единый протяжный звук.
— Уанай, уана-а-ай. .
Моя помощница, школьница Иринка, тихонько переводит, то и дело прыская от смеха в кулачок (опять Слава глазки строит):
— Уанай — это значит все вместе, дружнее. Так у нас к танцу приглашают.
Все упруже ритм, как горячую кровь в жилах, разгоняет бубен Тагьека дневные заботы, усталость. Трудно усидеть. Встали танцоры в круг. Красивы, грациозны движения рук. Собирает охотник мужчин на промысел. В бинокль смотрит, кита видит. Значит, вернутся они с удачей. Голод теперь не страшен. Праздник, праздник первого кита придет в село.
Другая песня рождается. Вначале вполголоса, чуть слышно. Голова слова вспоминает, руки — движения. А в центре уже Слава Эргыро. О чем его танец? О тех переменах, что пришли на древнюю землю эскимосов. Первая лампочка загорелась в селе. Смотрят люди, дивуются — хорошо, светло вокруг стало. Спасибо за это Ильичу, спасибо. Так и зовется танец— «Лампочка Ильича».
А когда вошла в круг старая Имаклик, даже моя Иринка застыла от удивления. Вспомнила бабушка, рукам спасибо — не забыли, как шьют мастерицы одежду охотникам. Теплая должна быть одежда. Студеное море обжигает лицо, ледяной ветер выстуживает грудь. Вот и вышла кухлянка, хорошая вышла. Не страшны в ней ни ветер, ни снег…
Короткий перерыв. Устали артисты. Высох и ярар у Тагьека, надо бы смочить.
Маргарита Сергеевна довольна; не стыдно будет в Москву показаться.
Она берет в руки иглу и, дока все отдыхают, доканчивает керкер — праздничную одежду женщины.
Вспомнила что-то, улыбнулась:
— Вы знаете, на том берегу у нас много родственников. В войну, когда была открыта граница, частенько ездили к ним в гости. Хорошо они жили, сытно. Все к себе жить зазывали, да никто не соблазнялся, хоть и голодно было, тяжело. И теперь зовут. Но мы-то все те же. Свой берег у нас, своя Родина…
