Поколенье мое, колыбельную
Над тобой голосила война…
И. КАШЕЖЕВА
Есть в Ленинграде Бармалеев переулок. Неподалеку от площади Льва Толстого. Почему он так смешно называется — никто не знает. Может быть, сказочный Бармалей провел здесь свои молодые годы. А может, какой-нибудь купец Бармалеев, толстый и бородатый, еще до революций держал в этом переулке мясную лавку… Но не это главное.
Жил здесь во время войны мальчонка Витька. Когда началась война, Витька не помнил. Он в то время, по словам старшей сестренки Светки, еще под столом пешком ходил, да и то не самостоятельно. А сама Светка помнила даже тот день, когда Витьку «принесли из магазина», что на Большом проспекте. Витька сначала ей страшно не понравился, потому что кричал он на редкость противным голосом, да вдобавок пеленки под ним оказались мокрыми. Светка попросила обменять его на более приличного младенца, но в магазин его назад не приняли, так что пришлось смириться и с этим.
К зиме сорок второго года Витька уже был вполне самостоятельным малышом. Научился рисовать хвостатые, как селедки, бомбы. Умел гудеть, как самолет, и уже не пугался рева сирен. Витька знал, что под городом стоят фашисты, злые как волки, и что они хотят убить всех: и его, и маму, и Светку, и бабушку. Но папа ведь был на фронте, а он никогда их не даст в обиду. Витька нисколько не боялся фашистов, он рисовал их глупые физиономии, которые на тонких ножках удирают от папиного самолета. А вообще, жизнь была бы неплоха, если бы не постоянная тягостная пустота в животе. Иногда мама приносила откуда-то кусок, хлеба, а то и картошку.
Бывали дни, когда бабушка варила настоящую кашу. Но все равно постоянно хотелось есть. Витька пробовал однажды- жевать листья фикуса, такие аппетитные на вид, но во рту стало горько-прегорько и еще сильней захотелось есть. И было холодно.
За это время Витька сильно похудел. На лице его выделялись только глаза — голубые и такие большие, что на улице прохожие привязывались:
— Мальчик, кто тебе такие глаза подарил?
Что им ответишь? Взрослые, а хуже маленьких. Много неприятностей приносили Витьке еще и уши. От худобы, что ли, они казались большими, топорщились в разные стороны и, в довершение всего, имели свойство шевелиться. Когда Витька глядел в зеркало, он всегда, тайком от сестры, старался их пригладить, но уши от этого становились красными, как светофоры, и еще больше оттопыривались. Иногда Светка привязывалась к нему от скуки:
— Витенька, подвигай ушами…
И Витька сразу становился сумрачным, уши наливались огнем и хотелось плакать. Он уходил за комод и, ковыряя сырую штукатурку, долго думал, почему он такой несчастный, за что ему даны такие уши?
Неизвестно, сколько бы лет это тяготило Витьку, если бы не один случай… Вышли они со Светкой как-то погулять. А навстречу шел старичок с бородкой, похожий на ученого. Старичок этот жил в соседнем подъезде. Увидев Витьку, он улыбнулся ему и сказал:
— Здравствуй, малыш! Какие у тебя прелестные глаза!
А Светке завидно стало, что брата похвалили, она сдернула с него шапку и выпалила со злорадством:
— Да вы посмотрите! Уши-то у него, как у слоненка!..
Витькины уши сразу стали багровыми, и он уже не смог сдержаться — заплакал. Старичок строго посмотрел на Светку, отобрал у нее шапку и нахлобучил на Витьку.
— Большие уши — не беда! —сказал он.— Наоборот, даже хорошо! У кого большие уши — у того отличные способности. Это установлено наукой. Ты, мальчик, наверно, профессором будешь, когда вырастешь. Да и уши-то у тебя вполне приличные…
И ушел. А Свертка так и осталась стоять с открытым ртом. Туда даже воробей чуть не залетел. С тех пор уши больше не тревожили Витьку.
А вообще, он не собирался быть профессором. Он хотел стать летчиком, как папа. На фотографии папа кажется огромным, сильным и добрым. В руках он держит какой-то кулек с младенцем, а у младенца палец во рту. Все говорят, что это и есть Витька, но он не очень-то верит. Конечно, ему хотелось быть с папой на одной фотографии, но не в таком же виде.
Шел октябрь, приближался Новый год. По рассказам Светки, под Новый год бывают всякие чудеса: дед-мороз приходит, подарки приносит, а также елку. Елка — это дерево такое, незнакомое. Смешное очень. На нем не листья, а колючки пахучие растут. А на ветках игрушек блестящих — видимо-невидимо. Приносит елку дед-мороз всегда ночью, когда дети спят. Как ни хочешь подсмотреть, а никогда не подсмотришь.
Но перед самым Новым годом Витька заболел. Поднялся жар. Он никого не узнавал, бредил. Светке сначала смешно было, что Витька сам с собой разговаривает, а потом стало страшно. Она сидела около него и тихонько плакала.
Лечил Витьку старичок из соседнего подъезда, похожий на ученого. Он детским врачом оказался. Были часы, когда казалось, что Витька не выживет. Уж слишком истощен был мальчишка. Но все-таки наступило утро, когда Витька пришел в себя. Он открыл глаза, увидел старичка и не узнал его:
— Ты дед-мороз?
Старичок кивнул’
— А елку ты мне принесешь?
— Принесу, голубчик, принесу… Спи только…
И Витька заснул впервые за время болезни спокойным сном.
А тридцать первого декабря у Черной речки редкие прохожие видели седенького старичка, похожего на ученого, в демисезонном пальто, подпоясанном старым пуховым платком. Он вез на детских санках маленькую елочку по направлению к Каменному острову. Старик шел медленно, петляющей походкой. Часто останавливался, чтобы отдышаться.
К вечеру мороз усилился. Поднялся резкий ветер. Если бы не этот ветер, старик, наверное, дошел бы… Он упал на Каменноостровском мосту и подняться не смог. Неизвестные люди положили его на санки и повезли. А старик прижимал к груди обмороженнымй руками маленькую елочку…
Когда наступил Новый год и Витька проснулся, то глазам своим, не поверил. Посреди комнаты стояло незнакомое дерево — елка. И правда, на нем росли вместо листьев зеленые колючки. И пахло незнакомо. А к веткам на ниточках узелочки из блестящей бумаги привязаны. Развернешь такой узелочек, а в нем кусочек хлеба, а в одном даже осколок сахару оказался…
И не было у Витьки в его короткой жизни светлее этого дня.
