Богоявленск — поселок рабочий. 90 процентов его населения трудится на стекольном заводе. Лишь три семьи — ненавистные всем кулаки.
Петька Калмыков и Ванька Мичурин — закадычные дружки, шестнадцатилетние мальчишки из рабочих семей — частенько потешаются над кулацкими сынками. Особенно доставалось Хорьку — Семке Пальгову, его и бивали не раз, и как-то при всем народе вываляли в грязном снегу под всеобщий смех. Молодость говорит в ребятах, горячность да еще влюбленность: у Пети подружка Настя Кулагина, у Вани — Дуня Кулагина, двоюродные сестрицы. Так и ходят четверкой, радуются скорой весне.
Обрывается все, как обычно, враз. С декабря 1917 года по поселку ползли слухи — полковник Дутов поднял контрреволюционный мятеж, захватив Оренбург, Верхне-Уральск, Троицк, Челябинск, и теперь идет на Башкирию.
27 марта 1918 года завод гудками проводил отряд богоявленцев в составе 200 штыков, при двух пулеметах, на дутовский фронт. Среди записавшихся была наша четверка. В полном составе. В общей суматохе никто не обратил внимания на то, что Хорек тоже попал в отряд.
В Уфе произошло формирование и комплектование отрядов. Четверка вошла в рабочие отряды Опарина.
Петя был назначен вторым номером к пулеметчику Ахмету Яхину, опытному бойцу, фронтовику, члену партии большевиков. Под его руководством
Петя очень быстро освоил пулемет, полюбил его и даже пострелял раза два самостоятельно, до боя.
Иван стал ординарцем при командире. Дуня заправляла отрядной кухней. А Настя была назначена медсестрой. Четыре необстрелянных воробья очень гордились своими назначениями и прямо-таки рвались в дело…
Отряд взял общее направление на Верхне-Уральск,— в его окрестностях обосновался атаман Дутов.
На пути — станция Кассельская. Разведка сообщила: много кавалерии, а также пеших подразделений противника. Но никто не знал главного: за два дня до прихода красных в Кассельскую пожаловал сам Дутов. Он намеревался разбить красные отряды поодиночке, используя при этом казачьи сотни, набранные из зажиточных местных казаков.
Бой был суровым. Настя и еще одна медсестра со старым фельдшером Никитичем еле успевали перевязывать раненых, рук и ног не чувствовали от усталости.
Пулемет Ахмета Яхина и Петра прикрывал правый фланг отряда, именно он должен был встретить огнем противника. Лент было всего пять, но этого хватило на то, чтобы отбить первую атаку.
— Беги, Петька, за лентами, последняя… Быстрее, они сейчас опять попрут! — крикнул Ахмет, и Петр побежал.
Отряд устал. Последняя атака казакам удалась — они сумели пробить коридор на правом фланге, и оборона красных смешалась, сломалась…
Опарин отдал приказ отступать, и в воздух взвилась желтая ракета — сигнал к отходу. Но разгоряченные боем, многие не подчинились, продолжая беспорядочно стрелять по врагу. Опарин носился как дьявол и угрозами, криком отталкивал отряд к ближайшему лесу. Увидел Ахмета, но тот опередил его крик:
— Я прикрою… Петька должен вернуться, без него не уйду!
Командир успел отъехать совсем немного, как услышал за спиной два взрыва. Ахмет погиб, подорвав гранатами себя и десяток налетевших казаков.
Отряд отходил, но, похоже, не успевал, вот-вот противник мог настичь его. Вдруг снова заговорил пулемет Ахмета — четко, дерзко. Это было спасение!
Но кто же спас отряд? Второй номер, семнадцатилетний Петька, до этого стрелявший раза два, был взбешен смертью своего учителя. Он не раздумывал: бежать ли назад, если уже никого из своих не осталось; он кричал:
— За Ахмета, сволочи! Получите за Ахмета! — и стрелял…
Своей ненавистью и желанием отомстить мальчик смял наступление конницы. Падали всадники, валились лошади многие поворачивали обратно.
А потом пулемет отказал — заело патрон в патроннике, и Петр схватил оставшиеся гранаты. Последнее, что помнил — толчок в грудь…
Отряд же благополучно выкарабкался и вышел на соединенно с отрядом Калмыкова под Верхне-Уральском.
Петр очнулся в пыточной. Рыжий детина с толстой красной шеей зловеще вращал глазами у самого его лица, когда вошел есаул.
— Стрекалов, уймись! Выйди освежись, я сам поговорю с героем…
Потом есаул обратился к Петру!
— Ты проголодался, поешь, вот поднос с едой, а шею-то на трогай, пустяки. Ты ведь сюда не в карете приехал, за ноги привязанный к хвосту лошади, да ж ранило тебя в грудь. Подумай, тело человеческое — не железо, пора тебе ответить на все мои вопросы. Во-первых, кто ты?
— Сидоров я.— соврал Петр.
— А не Калмыков?
Петр вздрогнул — откуда известно? И тут есаул крикнул кого-то в дверь, В пыточную втолкнули Хорька,
Семка Пальгов, гадко ухмыляясь ж чуть прихрамывая, завертелся вокруг Петра:
— Попался, змееныш! Посчитаемся теперь. Я тебе покажу хорька! Ваше благородие, это Калмыков, Петька. Дядья у него —Михаил и Федор — комиссары, Федор-то вчера здесь командовал! И этот гаденыш! Отольются тебе папанины земли!.. .
Когда Хорька вытолкнули обратно, есаул сказал:
— Он сам к нам пришел. Предатель, конечно. Если хочешь, мы его повесим… или расстреляем. Ответь только на мои вопросы. Меня интересует: сколько пушек у твоего дяди Михаила, сколько обрезов у Опарина, куда он увел своих от Кассельской,
Но молчание Петра вскоре прискучило есаулу. Он позвал Стрекалова. Тот долго и даже с каким-то наслаждением хлестал мальчика плетью.
Петр потерян сознание. Очнулся от скрипа дверей. Есаул вытянулся струной перед вошедшим. Это был плотный лысый человек лет пятидесяти, в генеральских лампасах. Он брезгливо произнес:
— Этот?
— Тем точно, господин атаман!
Петр даже же удивился, поняв, что вошедший и есть Дутов. Ему уже было все равно. И на вопросы, которые ничем не отличались от вопросов есаула, он ответил молчанием.
— Ну что это, Стрекалов, ведь он не говорит ничего,— капризно проговорил атаман.
Петра растянули на полу лицом вниз и застегнули на руках и ногах ремни. Казаки начали поднимать и растягивать ремни в четыре разные стороны. Петр дико закричал. Стрекалов снял с винтовки казака штык и ткнул им в спину Петра.
— Говори, сволочь!
Петр затих. Казаки отпустили ремни, тело шлепнулось на пол.
Атаман закричал на есаула:
— Уволю! Выгоню, рядовым пойдешь, если не можешь развязать язык такому сопляку!
Есаул струсил.
— Постараюсь, господин атаман, он еще заговорит, господин атаман.
Атаман, хлопнув дверью, покинул пыточную. Есаул устало сел.
— Уф, пронесло! А ты сволочь, Стрекалов. Я тебя самого когда-нибудь повешу.
Сознание Петру вернули ведром холодной воды. И снова старались до пота. Казаки подняли тело за ноги, Петр повис вниз головой. Его кололи, его резали, щипали, рвали на куски. Он молчал. Казаки сменили тяги, и тело повисло, как на дыбе, головой вверх. Вопросы продолжались. Петр молчал и только дико вращал глазами, остановив, взгляд на есауле.
— Стрекалов! Что он на меня так смотрит?! Стрекалов, пусть не глядит он!
И Стрекалов выколол Петру глаза. Петр кричал долго. Затем его развязали, бросили, и ушли. Среди ночи снова кружились вокруг него в кровавом и страшном танце. Петр молчал, и никто не мог сказать: мог ли он говорить в это время. Не разучился ли, не забыл ли он человеческий язык, когда люди были столь бесчеловечны.
— Может, он немой, а? Посмотри, Стрекалов.
Хорунжий разжал челюсти Петра,
— Есть язык, господин есаул.
— Так ведь он все равно молчит, а, Стрекалов?
И хорунжий вырвал язык у жертвы.
Петр умирал, на удивление палачам, медленно. Только на рассвете все было кончено.
Во внешней охране пыточного отделения стоял молодой татарин, завербованный по собственной несознательности в войско атамана. Его потрясли твердость, с какой держался этот парень, и жестокость палачей. Он дезертировал из казачьего воинства, застрелив перед этим Семку Пальгова, по прозвищу Хорек. Фамилия его осталась неизвестной, но он рассказал потом брату Петра, Василию Ивановичу Калмыкову, о том, что в допросе и казни Петра Калмыкова участвовал наказной атаман оренбургского казачества, комиссар Временного правительства, полковник генерального штаба Дутов.
О том же показали пленные казаки.
Что стало с остальными ребятами?
Под Наваринской разгорелся бой. Дуня, только что приехав с подводой хлеба, разворачивает коней и спешит с патронами на помощь бойцам. Кони устали, но что поделать, на войне устают кони и люди, война— это очень тяжелая работа,
— Но-о-о! Милые!— кричит, нахлестывая коней, Дуня и правит прямо в чертово пекло.
Бой горячит коней, они закусывают удила, пена с боков летит хлопьями, глаза на выкате, ноздри раздуты. Храпят и рвутся из последних сил боевые кони.
Дуня криком зовет Василия Ивановича. Вон он среди пеших бойцов вертится на рослом дончаке, что-то крича и указывая влево.
Василий наконец увидел Дуню, подъехал и велел тут же, не разгружаясь, открыть ящики. Стали подбегать бойцы, Дуня выдает им по пять обойм.
— Больше не давай,—распорядился Василий Калмыков.
Бой гремит вокруг Дуни. Она замечает Ивана Мичурина. ;
— Ваня, дорогой! Ванька, черт! Здесь я!
Но Иван осадил коня рядом с Калмыковым:
— От командира пакет!
Василий пробежал глазами приказ, тут же черкнул что-то на обороте записки, сунул бумагу Ивану в сумку и пустил коня в галоп, Дуня бросилась к Ивану.
— Некогда, Дуня, после боя встретимся. Смотри, здесь стреляют, берегись! — и рванулся туда, где гремело и ухало.
И вдруг видит Дуня, что как-то сник Иван, стал сползать, потерял повод.
— Иван, что с тобой? Ваня?!
Конь, умный и добрый конь, встал сразу же. Бежит Дуня через поляну, кричит и плачет. Подбежали боевики, подхватили Ивана с седла, положили на шинель и молча сняли шапки. Дуня упала пластом и завыла диким голосом, по-бабьи.
А дутовцы дрогнули, поштились, уже бегут…
Наутро отряд Калмыкова вместе с другими отрядами снялся в погоню за дутовцами.
Разрозненные и сильно потрепанные части атамана Дутова, с трудом отрываясь от преследования, уходили на Орск.
Дутовцы бежали повсеместно, их преследовали конные, их добивали в коротких стычках пешие боевики уральских отрядов. Преследование не обходилось без жертв. Враг, как загнанный зверь, продолжал зло огрызаться, вырывая бойцов из рабочих отрядов.
Дуня ехала в своей кошевке с парнями: Дмитрием и Мишкой. Дмитрий неумело и застенчиво советовал Дуне успокоиться, забыть трагедию, Мишка молча поправлял на ее плечах шубейку. Дуня печально улыбалась.
Отряд снова догнал скопление дутовцев и завязал с ними перестрелку. Конники с ходу взяли дутовцев в шашки. Дутовцы бежали. Мишка пустил коней крупной рысью. Дмитрий стрелял из винтовки по убегающим казакам. Дуня встрепенулась, вспыхнула и рванула с плеча Мишки винтовку. Долго целилась в рослого казачину, который бежал, оглядываясь и отстреливаясь.
Грохнул выстрел. Казак упал.
— Вот тебе! — зло сказала Дуня. Ее бил мелкий озноб. И тут из куста, почти что рядом, ударил страшной очередью дутовский пулемет.
Пристяжная, заржав, упала и запуталась в постромках. Коренник рванулся было вперед, но упал на колени, уткнувшись мордой в мокрый снег.
Страшно закричал Мишка. Дуня встала в рост и упала, нелепо взмахнув руками. Смертельно раненный Дмитрий успел сделать два выстрела по пулемету, но пулемет продолжал стучать. Пули рвали уже мертвые тела.
Подоспела пешая группа богоявленцев и закидала пулемет гранатами. Все умолкло, лишь ржал и бился в предсмертных конвульсиях коренник.
17 августа в деревне Кулуканово погибла Настя Кулагина. Срубили ее шашкой. Больше никто в этом бою не пострадал» ,
В 1957 году останки Петра Калмыкова перенесли в сад школы его имени, что стоит на улице Калмыкова,— той школы, где когда-то учился Петр. Здесь был открыт памятник. На обелиске — мраморная доска со словами: «Молодому борцу за Советскую власть, героически погибшему от рук белогвардейцев, Калмыкову Петру Ивановичу. 1901—1918 гг,»*
