На одной из маленьких станций, недалеко от Тюмени, в вагон поезда вошел новый пассажир.
Поставив в проходе у окна чемодан, он тотчас направился в тамбур, крикнул что-то провожавшей его женщине с ребенком и, только когда поезд, развивая скорость, миновал стрелки, вернулся.
— Ну-с, кажется, поехали,— проговорил он, устраиваясь.
Высокого роста, стройный, одетый в смешанную, полувоенную-полуштатскую одежду, новый пассажир сразу же привлек к себе любопытные взоры. Обращало на себя внимание его красивое, с правильными чертами, беспрерывно подергиваемое судорогами лицо и седые волосы, пышной белой шапкой покрывавшие его голову.
Развязывал постель новый пассажир исключительно правой рукой. Черная перчатка на левой руке свидетельствовала о протезе. Трое его спутников по купе — пожилые люди, мирно игравшие до этого в преферанс — внимательно следили за всеми действиями нового товарища. Очевидно, поняв их состояние, новый пассажир, разложив постель и закурив, первый нарушил молчание.
— Вы, товарищи, не обращайте на меня внимания, — сказал он.— Неприятно смотреть, когда у человека дергается лицо, я это понимаю и постараюсь не надоедать вам.
— Что вы! Вы никому не мешаете,— больше из учтивости, чем искренне, поспешили успокоить его соседи. ,
Разговор завязался, как обычно, с вопроса о том, куда он едет.
— Лечиться меня послали в Томск, в институт,— сообщил новый спутник и, не дожидаясь вопросов, пояснил: — Я, знаете, годов, должно быть, шесть собирался съездить полечиться, да все как-то не удавалось, а тут случай такой вышел. Приехал к нам в колхоз секретарь обкома, увидел у меня эту историю,— он показал на свое лицо,— и заставил немедленно ехать.
— Вы в колхозе работаете?
— Да, председателем колхоза. В этом году наш колхоз первым в области закончил уборку. О нас даже в «Правде» писали…
Как и следовало ожидать, разговор вскоре сделался общим.
Новый пассажир сел в угол около окна, и в наступивших сумерках его лицо, закрытое тенью боковой стены и верхней полки, почти не было видно собеседникам.
Через каких-нибудь десять минут спутники уже знали, что зовут его Василием Григорьевичем, что по профессии он столяр-краснодеревщик, но давно не занимается ремеслом.
— Иногда для себя хочется что-нибудь сделать, вспомнить старую специальность, и инструмент есть, да вот рука не позволяет,— вздохнул Василий Григорьевич.
— Вы в Красцой Армии в какой части служили? — не задавая прямого вопроса о потере руки, осведомился один из соседей по лавке.
— Не удалось мне служить в Красной Армии. В двадцатом году меня направили на работу в ЧК, а до этого я на железной дороге работал. Так и не сумел попасть в армию.
— А что у вас с рукой случилось? — продолжал расспрашивать сосед.
— В двадцать первом году здесь, недалеко от Тюмени, лишился…
— В боях с бандитами?
— Эх, если бы в бою!.. Не так было бы обидно.
— А что же случилось?
— Крысы ее искусали. Заражение крови получилось.
— Крысы? — удивились пассажиры и в следующую же минуту стали просить Василия Григорьевича рассказать поподробнее.
— Длинная история, если все рассказывать. Надоест слушать.
— Нет, пожалуйста, очень просим.
В купе вошло еще несколько человек. Хозяева потеснились, уступая место на скамейках гостям.
В коридоре загорелся свет, и, когда проходивший мимо проводник хотел зажечь огонь в купе, на него замахали руками:
— Не надо, не надо. Мы сами.
Мерно постукивая колесами на стыках рельсов, поезд продолжал свой стремительный бег на восток.
— Не умею я складно рассказывать,— оговорился, закуривая Василий Григорьевич.
Огонь спички на мгновение осветил переполненное пассажирами купе, после чего сумрак стал еще гуще.
— Ничего, как умеете, так и расскажите.
— Ну что ж ,— затягиваясь папиросой, согласился Василий Григорьевич.— Делать все равно нечего, спать тоже рано. Так и быть, расскажу.
Его спутники еще более потеснились на лавках и, закурив, приготовились слушать.
— Да, так вот,— начал Василий Григорьевич. — Вы, наверное, все помните голод в Поволжье в 1921 году.
— Еще бы, на себе испытали,— отозвалось сразу несколько голосов.
— Тяжелый был год. Я в это время в Омске работал, и вот, не помню сейчас, кажется, в конце апреля или в начале мая к нам стали поступать сведения, что из охваченного засухой Поволжья в Сибирь бежит масса крыс. Ну, вы, конечно, понимаете, что этим сведениям сначала не придавали особенного значения. Смеялись еще над тем, что новые беженцы появились. Однако сведения день ото дня становились тревожнее, и, если в первых донесениях говорилось о появлении небольших партий крыс, с которыми можно было вести борьбу местными силами, то последние сведения рисовали совершенно другую картину.
Речь шла уже об огромных полчищах крыс, уничтожавших все, что попадается им на пути. Положение складывалось неважное. «Крысиный фронт» грозил уничтожением значительной части будущего урожая.
Все это и заставило Омск особенно серьезно отнестись к борьбе с крысами. На место было послано человек десять ответственных работников, в том числе и я. Мне и еще одному товарищу, по фамилии Рыпинский, было поручено обследовать Тюменский район, куда мы и выехали. Однако, как я, так и Рыпинский, смотрели на эту командировку несерьезно.
В нашем представлении крыса все-таки оставалась маленьким зверьком, боящимся каждого стука. Правда, мы знали, что это хищный зверь, но что он способен нападать на человека или животных,— это не укладывалось в наши головы.
Выехали мы из Омска в воскресенье, а на следующий день были на месте.
— Будьте добры зажечь свет,— перебил рассказчика проводник, появляясь в дверях купе …
…Указав на нее Рыпинскому, я высказал предположение, что это должно быть озеро, так как другого объяснения придумать не мог.
Рыпинский молча согласился со мной, но уже через каких-нибудь пять минут мы оба убедились в неправильности предположения. Серебристо-серая масса заметно двигалась вперед, грозя пересечь нам дорогу.
Никаких сомнений больше не оставалось. Это были крысы.
Желая получше разглядеть, что представляет из себя скопище грызунов, мы, пришпорив лошадей, рысью помчались вперед и остановились, когда до них оставалось не больше ста шагов.
Василий Григорьевич вновь закурил. Огонь его папиросы маленьким светлячком мелькал то в углу у окна, то переносился к столу.
— Много их было? — спросил кто-то из слушателей.
— Трудно сказать, сколько,— отвечая на вопрос, продолжал Василий Григорьевич,— крысы двигались сплошной массой, образуя неправильный четырехугольник около километра в длину и полкилометра в ширину, так что учесть хотя бы приблизительно их количество совершенно не представлялось возможным. Могу, сказать только, что наше представление о крысах как о безобидных зверьках в этот момент рассеялось, как дым.
Перед нами были, я бы сказал, хищные звери, искавшие добычу.
Может быть, вам покажется, что я преувеличиваю, но мы увидели действительно жуткую картину.
Пересекая дорогу, крысы поравнялись с мелким кустарником, и буквально через минуту от него не осталось следа. Березки толщиной в руку падали, точно срезанные ножом, и вокруг них начиналась свалка.
С писком, копошась в общей куче, отбивали они одна у другой дерево, и только этим объяснялось, что пройденный ими путь представлял из себя сплошную полосу черной земли.
Мы настолько увлеклись наблюдением, что совершенно не заметили опасности, угрожавшей нам самим, и только испуганный храп лошадей заставил нас оглянуться назад, где, окружая нас, двигалась вторая туча крыс, скрытая до этого небольшим пригорком.
Нам не оставалось ничего другого, как бежать. Почуяв поживу, крысы стали двигаться быстрее, а наиболее шустрые приближались к ногам лошадей.
— Миша!.. Бежим! — крикнул я Рыпинскому и, ударив коня, помчался по полю…
— Я вас предупреждал,— выслушав наш рассказ, заметил товарищ на станции.
В Омск, полетели наши телеграммы с подробным описанием всего, чему мы стали свидетелями, а через час был уже получен ответ, в котором нам предписывалось организовать борьбу с крысами, мобилизовав для этой цели местное население, и, кроме того, предлагалось наладить эвакуацию населения тех сел, которым угрожало крысиное нашествие.
Обсудив совместно с районными работниками как сам приказ из Омска, так и все сведения о движении крыс, мы наметили план работы и ночью выехали на маневровом паровозе на одну из соседних станций, откуда на лошадях добрались до какой-то деревушки, избранной нами в качестве опорного пункта.
Не буду рассказывать, с каким трудом удалось нам устроиться на ночлег в этой деревне, крестьяне которой, испытав на себе хозяйничанье бело-зеленых банд, орудовавших в этом районе, относились к каждому незнакомому человеку подозрительно.
Узнав, что крыс здесь еще не было, мы тотчас же занялись приготовлением к встрече с ними.
Рыпинский с работниками из района выехали в соседнее село, а я остался. Собрав рано утром крестьян и рассказав им об опасности, посоветовал убрать все вещи в такие места, где крысы не смогли бы их достать, и, кроме того, разделил все население деревни на отряды, дав каждому твердое задание.
Часть крестьян верхами выехала на разведку, другая вместе с женщинами и детьми возила сухой хворост и складывала его в костры вокруг деревни.
В общем, приготовления шли полным ходом, хотя никто не знал, не впустую ли будет весь этот труд.
Опасаясь за скот, я предложил крестьянам собрать его за деревней, чтобы при появлении крыс можно было отогнать в безопасное место.
Вечером из соседнего села прискакал Рыпинский и сообщил, что и там тоже приготовились к встрече.
Часов до двух ночи я объезжал деревню, проверял посты около маленьких костров и, возвратившись усталый, решил немного соснуть.
Не раздеваясь, залез на полати, где спал семилетний сынишка хозяина избы, и заснул так, как может спать здоровый двадцатипятилетний человек, не спавший перед этим две ночи.
Хозяина и хозяйки избы не было дома. Они, как и все взрослые, дежурили у костров.
Сколько времени продолжался мой сон, я не знаю, но проснулся я от страшенного нечеловеческого крика, раздавшегося в избе.
Позабыв, что л еж у на полатях, вскочил и так сильно ударился головой о потолок, что некоторое время ничего не соображал.
Крик повторился, заставив меня позабыть о боли в голове и соскочить с полатей. И только когда я очутился на полу, для меня стало понятно все.
Изба была переполнена крысами. Эти отвратительные животные покрывали сплошным серым ковром весь пол. На столе, на подоконнике, на лавках — везде были крысы, пожиравшие все, что попадалось им в избе.
Вокруг цветочных горшков, на подоконниках шла настоящая борьба. С грохотом летели на пол горшки, звенела чайная посуда, а над всем этим стоял невообразимый, отвратительный крысиный писк.
Крик о помощи, слышанный мною дважды, вновь повторился.
Оглянувшись на него, я увидел около печи сынишку хозяина. Прислонившись к стене, он отбивался от наседавших на него крыс искусанными до крови ногами.
Руки и лицо его тоже были в крови. Очевидно, слезая с полатей, он поскользнулся, и в этот момент на него напали крысы.
Каким образом ему удалось продержаться эти несколько минут, я не знаю. Но для меня в этот момент было ясно одно — немедленно спасти ребенка.
Схватив его на руки, я с отвращением оторвал впившуюся в его тело крысу и стремглав бросился из избы, но и во дворе, и на улице было также полно этих хищников, искавших пищи.
Толстые солдатские сапоги и быстрый бог спасали от укусов, хотя я чувствовал, как крысы впиваются зубами в кожу.
С искусанным, исходящим кровью ребенком на руках, впавшим в глубокий обморок, я бежал по улице деревни, надеясь выбраться из окружения, но крысы были везде.
Почти из каждой избы доносились плач и крики детей, и в моем воображении вставали картины одна ужаснее другой. Мне казалось, что и там, откуда неслись крики и плач, происходит то же самое, что и со спасенным мной от мучительной смерти ребенком.
Стремясь как можно скорее выбраться из деревни, я, чтобы сократить расстояние, свернул в один из переулков, выходящих на огороды, и тотчас же раскаялся.
Переулок был переполнен крысами, и не успел я сделать нескольких шагов, как они буквально атаковали меня со всех сторон.
Отбрасывая их пинками, я медленно пробирался вперед, как вдруг резкая боль в ноге, выше колена, заставила меня остановиться. От неожиданности я чуть было не выронил ребенка из рук.
Мельком взглянув под ноги, я увидел среди множества крыс несколько огромных экземпляров, выделявшихся почти черной шерстью.
Почти бегом, рискуя каждую минуту упасть и не обращая внимания на острую боль в ногах, я стремился вперед к видневшимся кострам. Я уже различал людей около костров, я кричал им, и они увидели меня. Казалось, был близок конец моим мучениям, и вдруг, не заметив под серой массой крыс небольшую ямку, я оступился и упал. Ища точку опоры, я невольно оперся руками о землю и выронил ребенка. В этот же момент я почувствовал, как зубы впились в руку. С неимоверными усилиями мне удалось приподняться и вырвать у хищных зверьков полуживого мальчика.
Подняв его правой рукой высоко над собой, я попробовал встать, но едва успел вытащить ногу из ямы и опереться на нее, как снова присел — вывих. От крыс пришлось отбиваться свободной левой рукой.
Я не знаю, сколько времени продолжалась эта борьба.
Мне потом рассказывали, что я несколько раз пытался подниматься на ноги и вновь падал, но я этого не помнил и пришел в себя только около костров, куда меня перенесли подоспевшие на помощь крестьяне.
Василий Григорьевич замолчал.
Молчали и слушатели, находясь под впечатлением рассказа.
Кто-то вздохнул.
— Ну и как? — после длительной паузы нарушил молчание один из пассажиров.
— Что? — не понял Василий Григорьевич.
— Чем кончилась борьба с крысами?
— Борьба с крысами продолжалась почти все лето. Из Поволжья двигались все новые полчища. Пришлось применять даже химию, но я в этой борьбе уже не участвовал,— вздохнул Василий Григорьевич, — почти три месяца пролежал в больнице, залечивая раны. И когда вышел из госпиталя без руки и в первый раз погляделся в зеркало — не узнал самого себя.
— А с мальчиком как? Выздоровел?
— Нет, он скончался на второй день. Не знаю, вспоминают ли о нем его близкие, но я буду помнить этого белокурого мальчика всю жизнь. За окном вагона замелькали бежавшие навстречу поезду огни большой станции.
— Должно быть, Тюмень,— сказал кто-то из пассажиров.
— Да, Тюмень,— подтвердил Василий Григорьевич,— здесь я лежал в больнице.— И, положив в карман пиджака папиросы и спички, вышел из купе.
Подготовил к публикации Н. ИВАНОВ
Плыть по реке
Владимир КРАСНОПЕРОВ
Плыть по реке ранним утром на лодке, видеть, как огненной белкой стелется солнце в верхушках сосенок… Но вот потянулся вдоль берега старый, дремлющий лес, темно-зеленой стеной разделивший светило и реку…
Плыть по реке ранним утром на лодке, встречному ветру лицо подставляя. Жадно вдыхать воздух свежий и чистый. Свежий и чистый такой, что бывает лишь утром июльским…
Встретиться с лодкой, навстречу плывущей. Улыбнуться совсем незнакомым. И долго махать им. И брызги прохладные чувствовать на шее, щеках и руках…
Плыть по реке ранним утром на лодке, случайно увидеть оленя. Медленно спустится он по песчаному склону и, лодку заметив, настороженно встанет, готовый в любую минуту умчаться. Долго смотреть, любоваться чудом лесным, к воде наклонившим ветвистую голову…
Плыть по реке ранним утром на лодке, увидеть рыбацкий костер и причалить. Выйти на берег, следы оставляя босыми ногами в росистой траве меж цветов полевых, неприметно красивых.
Поговорить с рыбаками о клеве, улове, погоде… Отведать ухи. Палкой костер вороша затухающий, думать о радости жизни, имя которой — плыть по реке ранним утром на лодке.
