«Эта экспедиция дала мне очень много. Это было мое первое экспедиционное крещение, которое послужило выработке серьезного характера». Так три десятилетия спустя вспоминал о своем полярно-уральском путешествии выдающийся советский естествоиспытатель Владимир Николаевич Сукачев. За свою большую жизнь в науке (шесть с половиной десятилетий) ему пришлось путешествовать в Приангарье, по Северному Казахстану, Южному Уралу, в Семиречье и Донбассе, по берегам Байкала, он изучал природу Китая и Индии, но эту первую экспедицию всегда выделял особо.
Перечисление заслуг и титулов этого ученого заняло бы не одну страницу. Он был президентом Ботанического общества и старейшего в стране Московского общества испытателей природы, почетным председателем Российского географического общества, ему присвоено звание Героя Социалистического Труда, его избрали своим корреспондентом зарубежные академии и научные общества. Как отмечают биографы, работы Сукачева были «классическими и начинают новые разделы науки, как, например, болотоведение, палеоботаника четвертичного периода, фитоценология и типология леса, селекция древесных растений». О книге Сукачева «Болота, их образование, развитие и свойства» похвально отозвался В. И. Ленин.
В начале 1909 года к Сукачеву обратился академик Н. П. Бородин. Он сообщил, что Академия наук принимает участие в снаряжении экспедиции к Карскому морю, которой требуется ботаник. Идея Сукачеву понравилась, и он согласился. Эта экспедиция заинтересовала его в первую очередь тем, что была комплексной: плечом к плечу здесь трудились биолог, геолог, этнограф, зоолог и агроном. Сотрудничество с представителями смежных наук стало для Сукачева тем плодотворным импульсом, который заставил его взглянуть на природу более обще и многосторонне, включить в систему биологических представлений законы других отраслей знания. И не случайно его называют отцом отечественной биоценологии — науки-предшественницы популярной ныне экологии. Биоценология, как явствует уже из ее названия, родилась как раз на стыке нескольких отраслей знаний.
А начиналось это крупное научное предприятие с затеи двух богатых молодых чаеторговцев, братьев Николая и Григория Кузнецовых, которые долго прожигали свою жизнь в Париже, но это им наскучило, захотелось чего-нибудь особо экзотического. Например, захватывающей охоты в Арктике на полярных волков и белых медведей. В конце концов остановились на Полярном Урале. Об их затее узнал доктор Михаил Григорьевич Мамуровский, активный деятель Географического общества, который и предложил богатым следопытам прихватить с собой нескольких исследователей для изучения края, о котором наука знала пока немного.
Чаеторговцы, не лишенные некоторой склонности к благотворительности, откликнулись на просьбу, и энергичный доктор развил бурную деятельность. Военное ведомство выделило в распоряжение «охотничьей» экспедии коллежского советника, топографа Н. А. Григорьева, горный институт — студента В. Г. Мухина, который, помимо обязанностей коллектора геологических образцов, мог выполнять и регулярные метеонаблюдения. Московский университет в качестве коллектора по этнографии отрядил студента Д. Т. Яновича. Зоологию представлял Ф. А. Зайцев, а в Тюмени к экспедиции присоединился ученый агроном Дж. Як Вардроппер. В. Н. Сукачев был в те годы ассистентом лесного института.
И вот когда необходимая суета завершилась, неожиданно заболел и слег доктор Мамуровский. Предприятие повисло в воздухе: благотворительность благотворительностью, Но ждать братья-чаеторговцы не хотели, их егерский отряд уже собрался. По совету академика Ф. Н. Чернышева пригласили тридцатилетнего геолога Хельге Гётрика Баклунда (в России его, впрочем, именовали Олегом Оскаровичем),— он был сыном директора Пулковской обсерватории академика О. А. Баклунда. Несмотря на свою молодость, он уж е побывал на Таймыре, Шпицбергене и в других арктических краях. Он специализировался в тектонике и петрографии, а Полярный Урал в этом отношении все еще представлял белое пятно. Вырабатывая маршрут экспедиции, он убедил всех, что требуется изучение восточного малоисследованного склона.
Так экспедиция, задуманная как «охотничья», превращалась в большое научное предприятие. И братья Кузнецовы, компаньоны чайной фирмы, не скупились на расходы — все снаряжение закупалось на их деньги» Позднее в отчете Баклунд писал: «Господа Кузнецовы не удовлетворились тем, что пожертвовали средства на экспедицию: они позаботились и о дальнейшей судьбе коллекций и материала наблюдений, обеспечив издание научных результатов».
Подготовкой на месте занимался тюменский агроном Вардроппер — ученый представитель известной в здешних краях семьи пароходовладельцев. Агроном нанял два оленьих каравана и договорился с обдорскими торговцами об организации двух «магазинов» (складов провизии) в верховьях рек Шучья и Кара.
В конце мая 1909 года заведующий Обским казенным пароходством на пароходе «Ангара» доставил охотников
и ученых к устью Соби, куда через день подошли и каюры-ханты, а с ними 80 оленей. Обоз получился внушительным — подводчики шли, как древние патриархи, со своими многочисленными домочадцами, а следом за научным аргишем следовало стадо в полторы тысячи оленей. О длинных переходах с таким обозом не могло быть и речи. На первой же стоянке начались распри с каюрами: оленьих погонщиков возмущало, что везут они какой-то несерьезный, по их разумению, груз — «камни», «землю» и «сено». Главным подводчиком был Матвей Григорьевич Кондыгин, по прозвищу Наука, смуглый лицом голубоглазый хант, который даже в мороз с ветром не надевал шапки. Первым его помощником считался Толя — так именовали высокого старика с голым черепом, полное имя которого — Василий Константинович Серасхов. Дорогу проводники знали в общем неплохо, но зато совсем не понимали задач путешественников. На стоянках подолгу препирались, паниковали, требовали возвращения в Обдорск, не хотели везти «сор», оставляли нарты с экспедиционным грузом.
При переправе через реку Хадыту олень-вожак бросился вплавь в самом неподходящем месте: в обледеневшем русле с крутыми обрывистыми берегами течение оказалось особенно стремительным. Стадо бросилось за вожаком, слабые важенки и телята не могли выбраться на берег, их несло по течению и било о камни. Толя разразился «невиданным доселе ревом», грозно махал хореем, но, пожалуй, ему-то не стоило негодовать: стадные привычки оленей мог знать и менее опытный проводник. .
На реке Щучьей путешественники склада провианта не обнаружили. Это сразу их насторожило и заставило пересмотреть намеченный план. Первоначально они намеревались разделиться на два отряда, чтобы один двинулся на запад, к Каре, а другой прямо на север, к горе Минисей. Но если им не приготовили первый склад, то где гарантия, что второй доставлен на место? Несмотря на свежую оленину, припасов было в обрез, поэтому и приняли решение не искушать судьбу, дабы не обречь карский отряд на голодное существование, и идти одним отрядом обратно.
Экспедиция двигалась по долинам рек — сначала Ханымея и Харбея, потом Соби и Лонгот-Югана, прошла притоками Усы и Щучьей. Здесь путешественники увидели озеро Щучье. Скандинав Баклунд, сдержанный на выражение чувств, в описании озера записал в отчете: «Вид, открывающийся с лагеря на запад, поражал своей красотой!».
Путешественники шли самой пустынной частью маршрута: за все время пути не встретили ни одного оленевода, хотя конечная цель экспедиции уже виделась невооруженным глазом. У истока Байдараты Баклунд поднялся на 500-метровую вершину и оттуда «при исключительно прозрачном воздухе видел ее устье и море (юго-западный угол Байдарацкой губы) с противоположным берегом Ямала, поднятым миражем». Здесь на Саурейском плато, путешественники наконец-то увидели чумы кочующих хантов и коми. Надо ли говорить, как обрадовались этой встрече исследователи, которых угнетало безлюдье и одиночество.
Выход к реке Каре был тревожным: проводники от кочующих пастухов узнали, что в этих местах начался падеж оленей… Случайно или закономерно, но все большие экспедиции на Полярный Урал страдали от мора оленей. Спутникам Баклунда тоже довелось увидеть, как олени становятся беспокойными, много пьют и со вздутыми животами падают в предсмертных судорогах.
Вскоре среди горных вершин показалась снежная шапка Минисея, священной горы остяков.
У Минисея сделали большой привал —пять дней дали на отдых измученным оленям. Разочарованные Кузнецовы с егерями и практически бесполезный этнограф Янович двинулись обратно. Падеж оленей, все чаще и чаще попадавшиеся трупы животных нагнали на Науку и Толю такого страху, что они даже не признали реки Кары, на берег которой вышли. До морского побережья оставалось около двух десятков верст, когда каюры наотрез отказались двигаться дальше.
Однако тут у путешественников неожиданно оказалось много добровольных помощников среди коми и ненцев. Особо старался бывший воин Преобраягенского полка мужчина гвардейского сложения Полиевкт Иванович Чупров, или, как все его величали,— Полуш. Он пользовался большим авторитетом среди тундровиков, хорошо знал ненецкий язык и местные обычаи. Полуш созвал большое совещание окрестных оленеводов, на котором лились потоки чая и было выработано единое решение: назад экспедиция будет возвращаться путем подстав. Ненцы согласились выделить путешественникам необходимое количество оленей и нарт. Все они свое слово сдержали. Когда же случались какие-то затруднения, на экспедиционной стоянке незамедлительно появлялся Полуш и сразу решал все проблемы.
На одной из стоянок на карском побережье в экспедиционном лагере появился старик ненец, который добровольно предложил свои услуги. Он назвался Нондей, сыном Васяды. Как оказалось, его отец служил проводником в экспедиции Гофмана. В подтверждение своих слов старик «из недр первобытного кожаного бумажника, обернутого платками, вытащил благодарственную за оказанные услуги грамоту Географического общества, на которой можно было разобрать подписи маститых деятелей фон Бэра, Гельмерсена, графа Литке, Струве и самого Гофмана!» Нондя Лаптандер, его братья Арап и Етана хорошо знали тундру и оказались толковыми проводниками. Етана, как выяснилось, кочевал по Малоземельной тундре, знал и Канинскую, бывал на Соловецких островах. Когда топограф Григорьев показал ему карту, Етана сразу объяснил, как вытянут по меридиану полуостров Ямал, как он примыкает к Байдарацкой губе и где находится остров Белый. По сравнению с неуправляемым Наукой и упрямым Толей толковые Лаптандеры оказались просто находкой. Вторая часть путешествия заставила исследователей поверить в то, что в тундре можно найти надежных и толковых проводников.
По морскому побережью экспедиция от устья Кары вышла в бассейн Байдараты, а отсюда повернула назад. Начиналось осеннее половодье, и речушки, которые летом выглядели скромно, на глазах превращались в бурные стремительные потоки. В научной, амуниции ученых был плот на воздушных подушках — наследие профессора Б. М. Житкова, которое он оставил в Обдорске как раз для будущих исследователей высоких широт. Путешественники применили его при форсировании Байдараты.
Путешествие по Щучьей особыми трудностями не отличалось, если не считать, что на переправу ушло два дня. Здесь, хотя уже стоял сентябрь, путешественники даже искупались,— было +20°. На Обь экспедиция вышла девятнадцатого сентября. Здесь ученых дожидался паровой катер «Аркадий» и петербургский коллега, оказавшийся в этих местах, в будущем выдающийся этнограф и антрополог Сергей Александрович Руденко. А в Обдорске на пароходе «Тобольск» экспедицию ждал, сделав все необходимые приготовления, здешний краевед А. А. Дунин-Горкавич. Столицу нижнего Приобья экспедиция покидала в последний день сентября. Пока «Тобольск» неспешно поднимался против течения, можно было подвести первоначальные итоги сделанного. В Академию наук Баклунд сообщал:
«В зоологическом отношении Полярный Урал до сих пор не был исследован, особенно что касается беспозвоночной фауны, по которой экспедиция собрала богатый материал. Ботанико-географические исследования значительно дополнили существующие списки, и весьма ценные указания дают исследования по истории развития флоры. По части динамической геологии удалось найти доказательства мощного прежнего оледенения Полярного Урала».
Вот что дала экстравагантная «охотничья» экспедиция, на которую разорились кутилы Кузнецовы. В конечном счете трофеи для науки оказались ценными…
…Секретарь управления триангуляции западного пространства, коллежский советник и классный топограф Григорьев очень постарался: карта, составленная им и приложенная к баклундову отчету, не особо разнится даже с современными. Но целые квадраты на ней пусты — просто чистое пространство, на котором нет ни одного штриха, черточки, никакой привязки. Это и есть те самые классические белые пятна. Существует выражение «стирать белые пятна». Выражение это неверно по сути: как можно стирать там, где ничего нет? Исследователи не стирали, а как раз заполняли эти белые пятна той информацией, которая добывалась с великими трудами.
А карта Григорьева показывала, что за два с половиной столетия изучения Полярного Урала русские исследователи хотя и сделали много, но преуспели далеко не во всем. Советским исследователям досталось в здешних местах еще много географических белых пятен.
