Все это началось с письма, полученного Соликамским музеем краеведения. Заведующая отделом хранения Государственного музея архитектуры в Москве Н. К. Сошина запрашивала, не поможет ли кто разобраться с историей полученных из архива Казанского университета чертежей и рисунков. На одном из них, где изображен ананас, есть надпись о том, что он выращен когда-то в Соликамске, на других дата — 1771 год. Может быть, и остальные рисунки и чертежи имеют отношение к этому городу, к его истории?
Вот с этого и начался мой поиск, который привел к результатам неожиданным и чрезвычайно любопытным.
Сначала о рисунках. Три из них изображали диковинный махровый цветок амарантус (в наше время он встречается как комнатный и имеет бытовое название «гребешок». Правда, он сильно отличается формой соцветия, но это, бесспорно, потомок того же самого растения). На четвертом изображен необычный ананас, а в подписи поясняется, что у него «из короны произошел другой фрукт, который произвел себя по тому ж в совершенном порядке на своей штаме».
Не стану описывать все перипетии моих изысканий — это длинно и утомительно для читателя. Но удалось установить точно, что диковинные эти растения произрастали во второй половине XVIII века в ботаническом саду Григория Акинфиевича Демидова. Сад находился в селе Красное возле Соликамска.
Мне захотелось посмотреть это место, и, честно говоря, втайне я надеялся найти хоть какие-то остатки усадьбы и самого сада. В Пермском государственном архиве мне попался один документ — сенатское дело с подробным описанием усадьбы в 1810 году. Вот как выглядели господские хоромы: «Дом деревянный большой на каменном фундаменте с чердаками, внутренние покои убраны штуками. А в нем комнат с сенями 27, да фундамент составляет при одном выходе три, палатка для держания напитков и прочего, в чердаке две комнаты. А весь оной дом покрыт тесом».
И вот я на этом самом месте. Яркий августовский день. За береговым откосом тихо катит свои воды
обмелевшая в межень Усолка. Добравшись до пойменных лугов, она причудливо петляет. За лугами угадывается дыхание большой Камы. Перед нами каменный фундамент, чуть дальше — еще одно каменное основание старого разрушенного строения, за ним — следы забора вдоль церковной площади… Мы стоим в самом центре того самого села Красного, которое соле-промышленник Павел Суровцев отдал в качестве приданого 250 лет назад за своей дочерью Настасьей (или Натальей?), когда выдавал ее за Григория Акинфиевича Демидова.
Вот тут молодые и начали вить гнездо. Вон тот большой, черный от старости дом на каменном фундаменте и был, скорее всего, этим родовым гнездом. За два века он перевидал много хозяев, а в голодные двадцатые годы, после гражданской войны, приютил беспризорников, стал детдомом. И сейчас еще продолжает служить людям.
Смотрю на его остатки и мысленно представляю, как велика была хоромина и какие страсти в ней бушевали. Я долго не знал причины, по которой поспешил женить своего среднего сына Григория Акинфий Демидов. Ведь на день свадьбы — 25 мая 1731 года — ему не исполнилось и 16 лет, и рядом со статной и бойкой невестой он выглядел совсем парнишкой.
Дело оказалось вот в чем.
После смерти своей первой жены Акинфий, выдержав положенный срок, женился в Туле на Ефимии Ивановне Пальцовой. Когда в 1724 году летом вез ее в Невьянск, она была на сносях и родила ему прямо на берегу Чусовой сына Никиту. Как не терпит медведица в берлоге чужого пестуна, так невзлюбила мачеха девятилетнего пасынка Григория. Пока Акинфий бывал дома, ему как-то удавалось мирить их. Но заводское дело хлопотное — на месте не усидишь. То в Ревду надо ехать, то в Суксун и Ягошиху. Да на Тагил-реке строятся сразу два завода. А вернешься из таких поездок, жена ревет, сын волчонком смотрит. Он его и ругал, и за волосья таскал — не покоряется мачехе.
Что делать? Пришлось Акинфию на берегу тагильского пруда строить дом и поселять там сына с дядькой и учителями. Но и отделенный, пасынок не давал покоя мачехе. Она не могла дождаться, когда отец женит и отделит, его окончательно. И Акинфий надеялся, что женитьба сделает сына самостоятельным, проснется в нем хозяйская стать.
Когда год спустя Акинфий приехал в Соликамск, приказчики доложили, что не впрягается сын в отцовы заботы. За год не был даже на пристани, не поинтересовался прибытием и отправкой товаров. Вместе с молодой женой занимался зряшным делом — вокруг дома сажал деревья, кустики смородины, жимолости, какие-то диковинные цветы.
Акинфий настойчиво уговаривал сына заняться делом. Свозил его на Суксунский медеплавильный завод, знакомил с приказчиками, мастерами. Григорий равнодушно слушал поучения — не просыпалась в нем хозяйская сметка, страсть к накопительству за счет нещадной эксплуатации чужого труДа, которая была столь характерна для первых поколений Демидовых. Поездки тяготили его, его тянуло домой.
А демидовский дом в Соликамске был гостеприимен. По совету отца Григорий приглашал остановиться у него всех сколько-нибудь, значительных людей, едущих в Сибирь или оттуда,— мало ли какое знакомство может потом пригодиться!
В 1733 году по Каме пришла целая флотилия людей с разными товарами для Второй камчатской экспедиции Витуса Беринга. С ними прибыли и молодые ученые. Будущему известному историку Герарду Миллеру было неполных 28 лет. Другой, профессор Петербургской Академии наук Иоганн Гмелин, и того моложе,— 24 года, а его помощнику Степану Крашенинникову шел 22-й год. Гмелин, еще совсем недавно поступивший на русскую службу, плохо объяснялся по-русски. Крашенинникову пришлось выступать в роли переводчика. Натуралист и ботаник, Гмелин предложил сажать в саду самые разные местные породы, сделать эту коллекцию по возможности полной. Построить оранжереи для теплолюбивых плодовых деревьев — в Европе этим все больше увлекаются…
Гости прожили у Демидова несколько дней, а уезжая, оставили хозяину подробные советы, наброски теплиц и оранжерей, виденные за границей и на Аптекарском огороде в Петербурге. Гмелин дал фамилии иностранных купцов, у которых можно заказать, и они привезут из Германии, Франции, Италии любые семена и саженцы, если им соответственно заплатить за хлопоты. Составили они и список растений, которые надо попытаться развести. А Григорий, в свою очередь, попросил их привезти из дальнего путешествия семена и отводки сибирских и камчатских растений.
Так Григорием Демидовым завладела мысль создать невиданный сад, и он горячо взялся за дело. Уже осенью раздобыл первую партию семян и растений в горшках и кадках.
В село Красное из Соликамска зачастили гости. Весь город дивился метелкам пальм, колючкам кактусов, разнообразию цветов. Особенно поражало всех, что для заморских растений ставят теплые избы, прорубают в них невиданно широкие окна, а где и часть крыши заменяют стеклом. И зовут эти избы ранжереями…
Акинфий, изредка наезжая, продолжает ругать Григория, но все больше убеждается, что это бесполезно. Точила его тоска: чувствовал близкую старость, а тут такая беда — сыновья не станут продолжать его дело. Старший, Прокофий, посланный в Москву обучаться самым нужным наукам и освоиться в кругах «золотой молодежи», не захотел возвращаться к делам. Он проводил время в праздности и скор был только на попойки да дикие выходки на потеху всей Москве. Григорий, правда, не буян, так бездельем занялся — прутики да цветочки сажает. Отец как-то всерьез пригрозил:
— Не одумаешься — не обессудь: прокляну и лишу наследства…
Григорий промолчал, угрозы не испугался и продолжал делать по-своему. Воля у него оказалась тверд а я— отцова. Так и отступился Акинфий, даже заезжать перестал.
А у Григория все прибавлялось хлопот. Нам, конечно, трудно понять, что именно заставило его дотошный ум безоглядно повернуться к земле, к цветам и деревьям. Но интерес к загадочной жизни зеленого мира заслонил все, к чему хотел его приобщить отец. И теперь каждый год по заказам Григория из стран Причерноморья прибывали все новые семена и саженцы. Для их размещения одна за другой вырастали оранжереи разных размеров, пока не сложился целый комплекс строений.
Ни Иоганн Гмелин, ни Степан Крашенинников не нарушили своего слова: в 1743 году, возвращаясь из экспедиции по Камчатке, снова побывали в гостях у Григория Демидова, К тому времени ботанический сад уже достаточно оформился. За десять лет успели вырасти и начали плодоносить первые фруктовые деревья. Золотились плоды на «ранжейных» деревцах. Ранжейными называли тогда и померанцы, и апельсины, и лимоны — все, что давало оранжевожелтые плоды. В огромном саду была подобрана почти полная коллекция деревьевvи кустарников, распространенных на Урале и в Западной Сибири. На клумбах и грядках росли самые разные лесные, полевые и огородные культуры. В оранжереях была собрана достаточно разнообразная коллекция экзотических растений из Италии, Греции, с Африканского побережья.
Ученые-путешественники были немало удивлены всем этим великолепием. Они поделились своими находками и приобретениями с Камчатки и из Сибири, оставили семена и дубликаты гербария, просмотрели и похвалили собранную Демидовым литературу по ботанике и обещали ему всяческую помощь. Одобрили и заведенный хозяином учет своей коллекции: в специальной книге на каждое растение сделана подробная запись. Именно систематизация и была главной задачей тогдашней естественной науки.
А завести эту систему помог Демидову кдъюнкт Петербургской Академии наук Георг Стеллер. Посланный в 1739 году для участия в работе экспедиции Витуса Беринга, он почти три месяца прожил у Демидова и все это время проработал в саду, рассаживая и систематизируя собранные здесь эндемичные растения. Он научил уходу за теплолюбивыми культурами, помог составить ’опись и завел таблички.
Когда Г. Стеллер дождался плывшего водой снаряжения своей экспедиции и отправился дальше в Сибирь и на Камчатку, он повез с собой рекомендательные письма Григория Акинфиевича почти во все сибирские города, где у Демидовых были свои подворья, сменные лошади и все необходимое для нормального отдыха в пути. Такими же услугами он должен был пользоваться и на обратной дороге. А Георг Стеллер оставил хозяину ботанического сада собранные им образцы засушенных растений, семена и корневища. Все это надо было отправить в Швецию Карлу Линнею, с которым у Стеллера была договоренность о доставке гербариев из Сибири. Главную задачу тогдашней науки — систематизацию животных и растений — решал именно он, Карл Линней. Тогда, в 1739 году, из Соликамска ушла первая посылка в шведский город Упсалу великому классификатору природы. Ее послал Г. А. Демидов, хотя отправителем на ней был назван Г. Стеллер.
Экспедиция Г. Стеллера на Камчатку затянулась. Он участвовал в плавании В. Беринга к берегам Аляски, зимовал на острове Беринга в 1741—1742 годах, помогал участникам зимовки побороть цингу и многих спас. Но не всех: 18 участников экспедиции, в том числе сам Беринг, от цинги погибли. Потом Стеллер провел в походах по Камчатке 1742—1744 годы и, собрав богатейшую коллекцию растений, отправился в обратную дорогу. Коллекция была громоздкой — шутка ли, шесть возов! — поэтому обратный путь через Сибирь занял у него почти год. А он и не спешил, используя остановки для пополнения коллекции. Но вся беда в том, что он к тому времени уже был серьезно болен, сумел добраться только до Тюмени и там скончался.
Извещенный об этом Г. А. Демидов сумел сохранить все имущество путешественника, рассортировал его коллекцию. Первые образцы гербария отправил в Петербургскую Академию наук, а дубликаты — Карлу Линнею. В сопроводительном письме он рассказал о судьбе Стеллера, выразил готовность .по мере сил и знаний сотрудничать. Тогда и завязалась довольно оживленная связь между Соликамском и Упсалой. Посылки Демидова с образцами уральских и сибирских растений поступали Линнею регулярно. Ученые насчитали в саду Линнея только прижившихся растений уральских и сибирских видов 118. И все они были получены из Соликамска.
Связь с Карлом Линнеем, с учеными Петербургской Академии наук имела большое значение для Григория Демидова, направляла его искания и делала их значительными с научной точки зрения. Переписка с Линнеем продолжалась почти 15 лет. По приглашению Линнея Демидов в 1760 году отправил в Упсалу своих сыновей: Александра, Павла и Петра. Они начали учебу у Карла Линнея, и тот высоко отзывался об их способностях. Может быть, они и сами стали бы учеными, но через год было получено известие о смерти отца. Они вынуждены были вернуться в Россию, а после похорон продолжил учебу только Павел. Он окончил Геттингенский университет, а затем и Фрейбергскую горную академию.
Но вернемся к судьбе ботанического сада. Григорий Демидов страстью своей, можно сказать, заразил весь Соликамск. Не осталось ни одного купеческого дома в городе (а купцов там насчитывалось больше тысячи), где бы не выращивали экзотические растения. Многие заводили свои теплицы, а богатые оранжереи А. Ф. Турчанинова, украшенные цветными витражами, были даже привлекательнее видом, чем демидовские. И город в те годы стал одним из самых зеленых в России.
Старший брат Григория Демидова, Прокофий, тоже увлекся коллекционированием экзотических растений. Еще в 40-е годы Прокофий пользовался отводками и семенами из его сада. А после смерти Григория перевез в Москву наиболее интересные растения из соликамской коллекции, впрочем, немного: сад в Соликамске и через десять лет после кончины хозяина поражал своим великолепием.
Впрочем, кто из богатых людей, вельмож и баловней судьбы не увлекался в той или иной степени подобным украшательством своих имений и дворцов в середине XVIII века! Все зависело от размера богатства и амбиций. Учитывая такую эпидемию, ‘ выпущена была даже «Карманная хозяйственная библиотека», в третьем томе которой рассказывалось о разведении и содержании камелий, ананасов, индеек, откармливании скота и о лесных посевах.
Разводя свой сад в Москве, Прокофий Демидов не ставил никаких научных целей. Во всяком случае, до середины 60-х годов. До окончания раздела наследства между братьями он просто не имел такой возможности. Пока был жив отец, он выделял Прокофию довольно скудное содержание, на которое всерьез коллекционированием заняться было нельзя. А когда отец умер, то оказалось, что он выполнил свою угрозу — лишил наследства старших сыновей, оставив все заводы, все движимое и недвижимое своему младшему сыну — Никите.
Григорий отнесся к этому равнодушно. Средств для занятий ботаническим садом ему хватало, а на заводы он не претендовал. А Прокофий не смирился, хоть и молчал первое время. В 1748 году он обратился с письмом к одному из приближенных Елизаветы М. И. Воронцову: «Учинил мой родитель между братьями разделение, которого от света не слыхано и во всех государствах того не имеется и что натуре противно. А именно пожаловал мне только из движимого и недвижимого 5000 рублев и более ничего… Имею пропитание довольное, однако своего жаль».
Стараниями Воронцова завещание было опротестовано, назначена комиссия для передела наследства. По ходу работы этой комиссии (а она трудилась более семи лет) в свете росла популярность Прокофия Демидова. К слухам о баснословных богатствах, которыми он скоро будет обладать, он сам добавлял, что собирается употребить их на развитие наук и умножение славы России. Тогда, в период бурного роста национального самосознания, это было особенно модно, и посулы Демидова привлекали к нему внимание. Он оказался в числе попечителей Московского университета и вообще прослыл покровителем искусств и наук.
Когда Прокофий Демидов получил свою долю наследства, он действительно выделил 100 тысяч на перестройку дома князя Репнина под здание университета. На строительство своего дворца и закладку ботанического сада в Серпуховской части столицы им затрачено было во много раз больше. Он задумал превзойти брата, затмить его европейскую известность. Он не скрывал своего намерения от Григория,-а тот оказывал ему всяческою поддержку, наделял семенами и саженцами.
Прокофий Демидов добился своей цели: к середине 70-х годов его сад значительно обошел по размерам коллекции соликамский. В каталоге, составленном тогда академиком Палласом, насчитывалось 2224 вида растений. А выпущенный немного позднее самим П. Демидовым каталог содержал уже 4363 вида. Это почти в три раза больше, чем в ботаническом саду Карла Линнея в Упсале.
Большой ботанический сад в Москве и сам по себе привлекал внимание. Свобода доступа стала большой притягательной силой, и сад всегда был заполнен посетителями. Популярность его росла. Этому способствовали и эксцентричные выдумки хозяина. Например, однажды вместо гипсовых копий римских статуй он расставил на клумбах вымазанных мелом мужиков, которые окликали всех, кто осмелится сорвать цветок. Слух о живых статуях взбудоражил Москву, в сад валом повалил народ. Тогда и возникло нынешнее название этого места — Нескучный сад. С Прокофием Демидовым трудно было соскучиться!
После смерти Григория Акинфиевича Демидова ботанический сад в Соликамске остался без хозяйского глаза, постепенно хирел. В 1772 году он был продан вместе со всем соликамским имением и селом Красным А. Ф. Турчанинову…
