Если бы довелось выбирать символы из того, что более всего поразило и запомнилось в Кабардино-Балкарии, то прежде всего в моем воображении появился бы всадник на стремительном коне. Именно таким представляло горца многие годы старшее поколение.
Может, это еще лермонтовские строки запали в память: «Золото купит четыре жены, конь же лихой не имеет цены…» А может, из знакомства с историей этого края. Ведь в ней, истории, конь занимал он какое почетное место! На нем пахали, на нем воевали, на нем пленяли, пленили и увозили невест.
Более четырехсот лет назад Кабарда добровольно вошла в состав России. В ответ негодовавшим турецким эмиссарам известный кабардинский общественный деятель Казаноко Джабаги сказал:
«Я ездил по аулам и спрашивал всех встречных: и старцев, которые уже не в силах накинуть на плечи бурку, и юнцов, гарцующих на палке… и таких, которые могут на всем скаку одним выстрелом подкову с коня сбить,— и все они дали мне один ответ: «Зачем нам желать дальнего родственника, когда у нас рядом добрый и сильный старший брат».
И ныне в центре Нальчика перед фасадом музыкального театра на мраморном пьедестале величественный монумент. Стройная кабардинка с длинными косами в вышитом платье, будто торжествуя, вскинула вверх руку со свитком. «Навеки с Россией» — так называется этот монумент. Сооружен он в 1957 году в ознаменование 400-летия добровольного присоединения Кабарды к России. Барельефы на нем показывают всю эволюцию отношений: встречи русских воинов с горцами, вначале с недоверием, а затем — братские. Вокруг памятника — множество роз, тут же — фонтан. Это одно из любимых мест нальчан.
Вторым символом Кабаодино-Балкарии я выбрал бы седовласый двуглавый Эльбрус.
Помните эпизод в кинокартине «Дети капитана Гранта», когда огромная птица кондор унесла мальчика Роберта? Стоящий на высоченной горе патагонец Талькав-громовержец выстрелил в птицу, и она приземлилась с мальчиком на скале на другой стороне ущелья.
Так вот, этот эпизод снимался здесь, в Кабардино-Балкарии, точнее — в Чегемском ущелье. Снималась здесь не только эта картина. Кинематографистов влечет величественная природа Кавказа.
Самое красивое место Кабардино-Балкарии — это, конечно, Приэльбрусье. И не только республики, может, и не только нашей страны, но и всего мира. Так, по крайней мере, считают бывалые альпинисты и туристы, объехавшие весь белый свет. Об этом же говорят отзывы людей, которым можно верить без оглядки.
Среди горновосходителей, покоривших вершины Эльбруса, был и Сергей Миронович Киров, с именем которого многое связано в строительстве новой жизни на Кавказе. Вот что он писал после восхождения на Эльбрус в июле 1911 года: «Какой простор! Какая очаровательная красота во всех этих снежных гигантах, мощно возвышающихся к небу… Как глубоко все это трогает душу и сердце человека! Им овладевает такое чувство восторга, опирать которое сверх человеческих сил…»
Еще одним символом Кабардино-Балкарии я назвал бы голубую ель.
Эти торжественные стройные красавицы сильно поразили меня, как, пожалуй, каждого, впервые приехавшего в Нальчик. Такая елочка способна сделать нарядной, праздничной даже небольшую и самую заурядную площадь. А когда идешь по аллее голубых елей, невольно замолкаешь и почтительно подтягиваешься. В Нальчике же этих красавиц не единицы, даже не десятки, а сотни — на проспектах, площадях, в парках.
Уроженки именно здешних мест, как мы потом узнали от экскурсовода, в торжественном молчании стоят в Москве у стен Кремля и Мавзолея, на Пискаревском кладбище в Ленинграде, в городе-герое Бресте и на Мамаевом кургане у берегов Волги. Есть они в Новосибирске и в Омске, в Тбилиси и у нас на Урале.
И выращены все эти голубые красавицы одним человеком— Иваном Порфирьевичем, Ковтуненко. Ему уже за 90 лет. Ежегодно нальчане поздравляют его с днем рождения. Экскурсоводы обязательно и с большой любовью рассказывают о нем отдыхающим и туристам.
Конечно же, мне страшно захотелось поговорить с этим человеком. С чего начать? Пошел к редактору республиканской газеты «Кабардино-Балкарская правда» писателю Борису Петровичу Черемсину. Встретил он радушно. Посидели. Поговорили. Но в ответ на вопрос о встрече с Ковтуненко Борис Петрович безнадежно махнул рукой: многие журналисты пытались с ним побеседовать — не удавалось. А на самых настырных он выпускал собаку…
Но вот я в Долинске, курортном городке рядом с Нальчиком, в аллее голубых елей уникального совхоза «Декоративные культуры». Посаженные рядами вперемежку с березами, подернутыми осенним золотом, ели еще ярче выделялись густой голубизной внизу и торжественным серебром на макушках.
Неприметная в зарослях калитка. Она прикручена цепью с замком на конце, но замок так, для виду. Раскручиваю цепь, открываю дверцу — аллейка. У начала ее, будто подтянутые часовые, по обеим сторонам стоят два серебристых кипарисовика, рядом — туи.
Миновал их. К ногам моим без лая подбежала черная собака. Почему-то вспомнился Конан Дойль, «Собака Баскервилей». Будет кусать или не будет? Не стала, обнюхала меня, убежала в сад.
Поднялся на крыльцо небольшого затейливой архитектуры старинного дома, сплошь увитого виноградом. Черные роздья его свисали со всего фасада. Дверь в дом оказалась закрытой, но ключ торчал в дверном замке. Повернул его и прошел, в темный, тихий и мрачноватый коридор. По обе стороны его — двери. Заглядываю в них, зову кого-нибудь. Никто не откликается.
В темном углу крайней комнаты что-то зашевелилось на кровати. Я переступил порог и застыл на месте: в полосе света, падающего от задернутого шторой окна, было видно, как поднялась голова и вновь опустилась на подушку.
«Спит»,— подумал я, сделал шаг назад, закрыл за собой дверь.
Потом еще несколько раз приходил к Ивану Порфирьевичу — один и с женой. Узнал, что у него действительно такой странный распорядок — ночью он бодрствует, а днем спит. Позже я узнал, что это не пустая прихоть: так меньше встреч и волнений, которые теперь для него не проходят бесследно. Оказывается, и тогда, в первый мой приход, Иван Порфирьевич поднялся, ходил по дому и искал меня, затем настойчиво спрашивал у домашней хозяйки, кто же это приходил к нему. В обычные дни он встает часов в 17, обедает, бодрствует до 19 и снова ложится — до ночи. Вот в это-то «окно» я и старался попасть.
Лукавить с ним не стал. Прямо сказал Ивану Порфирьевичу, что я с Урала и хочу рассказать уральцам о нем, о его работе. Здесь, на Кавказе, его хорошо знают, а вот на Урале знакомы с ним разве что только специалисты. Ковтуненко согласился на встречи и, как мне показалось, даже ждал их.
Во всяком случае после нашей беседы он велел нарвать винограда, положил его в целлофановый мешочек и попросил передать жене с такой присказкой. Когда-то у него была язва желудка, врачи уже отчаивались вылечить, и он решил взяться за нее сам. Каждый день ел много этого черного сочного винограда (называется он «изабелла»), и язвы как не бывало.
— Пусть ест утром натощак и вечером перед сном,— напутствовал он на прощание.
Голова у Ивана Порфирьевича гладко выбрита, глубокие карие глаза — живые, постоянно меняются в зависимости от темы разговора. То спокойные, то вдруг заблестят от задора, то заискрятся смешинками. Слух ослаб, но память ясная; недаром он говорил, что основное его занятие ночью — подсказанные памятью картины прожитых лет. Во время первой империалистической войны попал Иван Порфирьевич на станцию Нальчик, около которой был расположен питомник. Росли в нем сосны и клены, яблони и абрикосы. Деревья высаживались вдоль новой железнодорожной ветки от станции Котляревская Владикавказской дороги до Нальчинской слободы.
Но вот появились в питомника саженцы голубых елей. Их приобрели за границей на золото, и росли они в имении графа Орлова в Курской губернии. Министерство путей сообщения, закупив их, рассчитывало выгодно сбыть подросшие ели владельцам парков и курортов и южным городам России.
Около них, этих таинственных чужестранок, и хлопотал больше всего новый садовод Иван Ковтуненко. Был он подвижен и старателен, высок и поджар. Из книг он знал, что колючие ели эти — по-научному «пунгенс» — растут в Канаде, в Скалистых горах. Что бывают они выше колокольни и живут двести-триста лет.
Подрастали американки и на чужой земле чувствовали себя превосходно, оказались на редкость неприхотливыми: принимались на улицах, в парках не только кавказских курортов, но и многих северных городов. Восковое покрытие не только придавало серебристый блеск их длинным иглам, но и защищало от всех превратностей погоды — жары южного солнца и ледяного дыхания Севера — круглый год. Непритязательны они были к почвам — росли почти на любой.
Заказов на елочки поступало все больше. И нужны они теперь были не для услады господ, выброшенных Великим Октябрем, а для радости и здоровья трудового народа; на вечный пост у могил людей, заслуживших особый почет и признательность, к Мавзолею самого дорогого человека. на земле — Владимира Ильича Ленина.
А саженцев оставалось все меньше. Где их взять? Из прошлой своей садоводческой практики Иван Порфирьевич знал, что можно вырастить голубую ель путем прививки черенков привоя к обычной зеленой ели. Так делали у графа Орлова. Но, во-первых, стоила каждая такая ель страшно дорого; во-вторых — и это самое главное,— где брать черенки? Опять покупать на золото?
Надо научиться выращивать ели из семян— таково было твердое решение Ковтуненко, хотя он сознавал, что трудности на этом пути встанут большие. Они начинались сразу, с семян: голубая ель плодоносит редко, раз в четыре года. И самое главное, ни у кого в нашей стране не было такого опыта, да и зарубежная литература не подсказывала его.
Начались эксперименты. По сбору семян, приготовлению различных составов почвы. Десятки экспериментов. Елочки всходили, но через полмесяца гибли. Неумолимо. Несмотря ни на какие перемены почв, температуры, влажности воздуха, в парниках и на открытом грунте…
Решаясь на эту работу, Иван Порфирьевич предполагал, что будет она нелегкой, но что такой неимоверно трудной, жестокой — не ожидал. Число экспериментов исчислялось уже даже не сотнями — тысячами. Расходовались драгоценные семена. Поползли слухи: «А не вредительство ли это?»
Ковтуненко не спал ночами, думал, думал… Выручила снова природа. Однажды ему пришла в голову такая мысль: «Ведь ребенок питается вначале молоком матери. А что, если попробовать выращивать елочки в еловых же опилках?» Посадил, ждал две недели, прошло и полмесяца — елочки росли.
Ночами просыпался, будил бухгалтера совхоза Виктора Даниловича Портенко, и вместе шли глядеть: живы ли? Живы! Растут! Вот с этого и началось. Все было оборудовано в дальнейшем, как у людей. Вначале роддом — в опилках. Потом детские ясли, потом садик, школа. Готовил смеси опилок с землей, взятой у корней елей. Года через три-четыре определялось: какая ель будет голубой — именовалась она по-иностранному — ель Глаука, если серебристая — это Аргентея, были еще сизые, обыкновенные зеленые. Потом надо их пересадить, провести отбор.
И семена в шишке, оказалось, расположены по этажам: из самых верхних, у макушки, получится больше серебристых елей, из средних — голубых, а нижние можно не высаживать: будут зеленые, обыкновенные.
14 сортов елей равных оттенков вырастил Иван Порфирьевич. Как он выхаживал каждую елочку! Действительно, будто ребенка. И никому не позволял обижать, даже близким и уважаемым людям.
Иван Порфирьевич рассказал такой эпизод. Однажды в Нальчик приехали гости. И первый секретарь обкома партии Бетал Эдыкович Калмыков, который поддерживал с Ковтуненко самые доверительные отношения, решил подарить им голубую елочку. Пришла машина, начали выкапывать деревце. Об этом сообщили Ковтуненко.
Он прибежал запыленный, в халате. Ругался на чем свет стоит. Заставил посадить елочку обратно. Машина уехала.
— Ну, думаю, когда остыл, что-то будет,— вспоминал Иван Порфирьевич.— Но Бетал Эдыкович приехал через день, извинился, что посамовольничал. Больше такого не было. Если надо, я сам готовил и упаковывал подарочек.
Выращивание голубых елей было поставлено на поток: создан совхоз «Декоративные культуры», руководителем которого был Ковтуненко. Ежегодно сотни красавиц отправлялись в различные города творить торжественный праздник. Иван Порфирьевич получил многие награды: он стал первым в республике лауреатом Государственной премии, заслуженным деятелем науки Кабардино-Балкарии, кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени.
Не раз продукция совхоза экспонировалась на Выставке достижений народного хозяйства СССР. Иван Порфирьевич был награжден многими золотыми и серебряными медалями ВДНХ. В качестве премии ему был выделен легковой автомобиль, но он передал машину совхозу.
— Зачем она мне? — делился своими соображениями Иван Порфирьевич.— У меня была лошадка Зорька. Умница такая! Бывало, где-нибудь в горах слетишь с нее — остановится, ждет, пока не возьмешь ее за повод.
Занимался Иван Порфирьевич не только елями, но и цветами. И сейчас на его участке выводятся и растут около трехсот сортов красивейших роз, в том числе черных. А всего через его руки прошло более трех тысяч сортов роз! Ныне совхоз ежегодно отправляет в города и села страны два миллиона цветов и миллион саженцев декоративных культур, в том числе голубых елей.
— По потребности в цветах я вижу, как растет благосостояние и культура народа,— утверждает Иван Порфирьевич.— Раньше все больше интересовались плодовыми деревьями, а уж потом, когда побогаче стали, цветы пошли, особенно розы. Возьмет человек такой цветок — и обязательно улыбнется. На все праздники розы требуют. И для больного цветок — лучшее лекарство. Так что на все случаи жизни…
У Ивана Порфирьевича нет семьи, никогда не было жены. На мой вопрос об этом, когда уж мы разоткровенничались, он шутил:
— Ведь прежде чем жениться, за невестой ухаживать надо, а у меня не было времени…
Семьей ему стали многочисленные его ученики, товарищи по работе. Они навещают его, шлют письма.
«Здравствуйте, уважаемый Иван Порфирьевич! Пишут вам дипломницы-консультантки, которые проходили практику в совхозе «Декоративные культуры», Таня и Женя… Мы брали у Вас консультации по продукции хвойных и выращиванию роз. Все это очень помогает нам сейчас в написании дипломных работ. Мы очень благодарны Вам за то, что Вы оказали нам такое большое внимание.
Гор. Новочеркасск».
Видел я адрес, подписанный академиком Н. В. Цициным. От имени коллектива сотрудников Главного ботанического сада Академии наук СССР и от себя лично академик сердечно поздравлял Ивана Порфирьевича с днем рождения, отмечал его большие заслуги и желал доброго здоровья.
Конечно, много писем-просьб с разных концов страны. Директор совхоза «Декоративные культуры» сейчас другой — К. Ш. Шогенов, но письма нередко идут все-таки к Ивану Порфирьевичу. Вот одно из них:
«Уважаемый Иван Порфирьевич!
Будучи в вашем прекрасном городе Нальчике, мы, украинцы, были поражены красотой озеленения улиц, дорог и парков. Позже, в беседе с Вашей ученицей Лилией Георгиевной Тарасовой, мне удалось узнать, что большую роль в делах благоустройства города и всего Кавказа сыграли именно Вы, Иван Порфирьевич.
Зная Вашу доброту и отзывчивость, я прошу Вас сделать еще одно доброе дело — оказать посильную помощь в озеленении нашего города Кривого Рога. Какой город Кривой Рог и что он значит для Союза, Вам расскажут делегаты, я только буду Вас очень просить сделать все для того, чтобы у нас были ели голубые, можжевельник и т. д.
И мы с огромной благодарностью будем считать Вас, уважаемый Иван Порфирьевич, почетным гражданином нашего горняцкого города.
С глубоким уважением и признательностью первый секретарь Терновского райкома КПУ города Кривого рога Б. Новак».
И на все письма И. П. Ковтуненко аккуратно отвечает, помогает чем может — делом и советом. Разумеется, нелегко всем этим заниматься в девяносто лет. Но есть у него добровольные помощники. Самая активная — Мария Константиновна Борисова, работавшая ответственным секретарем республиканского Общества охраны природы; сейчас она на пенсии, но продолжает свое дело, помогая знаменитому мичуринцу.
Недавно от спецкора газеты «Вечерний Свердловск» Валентина Зайцева, побывавшего на БАМе, я получил такое сообщение, На центральном участке БАМа в поселке Кичера высажена голубая ель, привезенная из Кабардино-Балкарии. Высадил ее отряд «Московский комсомолец».
…Прощались с Иваном Порфирьевичем мы днем, в его «окно», долго и трогательно. За эти дни встреч я привык к его резковатым манерам, симпатичной улыбке, иногда ироничной, чаще сдержанной и даже какой-то стеснительной. Наверное, легенды о его крутом характере несколько преувеличивают эту крутость.
Стояли у серебристых кипарисовиков-часовых у ворот. Иван Порфирьевич шагнул к растущей рядом туе, сорвал веточку, размял в пальцах, поднес к лицу.
— Как пахнет! ~ задумчиво произнес он, дал и мне понюхать густого аромата.— Рот удивительное и недооцененное пока дерево: эфироносное, красивое, стойкое. Имеет около двадцати разновидностей — пирамидальная, шаровидная… Может расти почти в любых условиях. Непонятно, почему его не разводят.
Он неторопливо рассказывал, сколько радости доставляют ему все эти ароматы ночами, когда он бодрствует. На мой вопрос, чем же занимается в эти ночные часы, он ответил, что вспоминает картины минувшей жизни, обдумывает, делает выводы.
— И только благодаря им,— Иван Порфирьевич показал на растущие в аллее растения, на расположенные недалеко чистого серебра маленькие ели и участок роз,— только из-за них живу я так долго.
Вот пример долголетия в пропаганде садоводства и, цветоводства. Ковтуненко отдал всю жизнь без остатка садам и деревьям, и они в благодарность продлили эту подвижническую жизнь.
Иван Порфирьевич сорвал еще несколько веточек туи, очистил снизу их до тех мест, где начинались утолщения, как клешни: отсюда лучше, быстрее растут корни. Порекомендовал обернуть эти клешни влажной ватой и везти веточки на Урал. Семена голубых елей я, конечно, тоже привез. Высадил туи. Попытаюсь вырастить.
