Когда я пришел к Генке на тренировку в сад, сразу увидел на двери предбанника тетрадный лист. На нем крупно было написано: НИИ Посторонним вход строго воспрещен!
Я подошел к двери и толкнул ее, она была заперта изнутри на крючок.
— Генк, я посторонний или нет? — спрашиваю через дверь.
— Тебе можно,— он снял крючок, открыл дверь,— входи.
Я вошел в предбанник, и Генка тут же опять накинул крючок.
— «НИИ» —это что такое? — сразу спрашиваю.
— Научно-исследовательский институт,— расшифровал Генка.— Я возглавляю конструкторское бюро, ты — мой заместитель. Для начала скажи, в какой век мы с тобой живем?
— В двадцатом,— отвечаю.
— Тебя спрашивают, не «в каком», а в «какой». Не по столетиям, а по технике. Понял?
Теперь понял. Вспомнил, что Генка трактор изучал, ну и говорю ему:
— Мы с тобой живем в тракторный век.
Генка махнул рукой.
— Трактора уже полвека тарахтят на земле. А ты подумай о том, что совсем недавно появилось.
Совсем недавно у нас в селе появился водопровод.
— Мы с тобой живем в водопроводный век! — радостно говорю. Генка даже рассмеялся.
— Водопровод был еще в Древнем Риме! Запомни: мы живем в космический век! — поднял Генка вверх указательный палец.— А что находится в космосе, знаешь?
— Небо.
— А в небе? — пристает Генка.
— В небе находятся Солнце, Луна и звезды! — выпалил я ему.
— И планеты,— добавил Генка. — Звезд в космическом пространстве сколько?
Я несколько раз пробовал пересчитать все звезды на небе, да только всегда со счета сбивался. Уж больно их много, звезд-то. Вот если бы каждая звездочка, которую я уже пересчитал, гасла, тогда бы я, может, и добрался до конца. А то они все мигают и мигают… Какую два раза посчитаешь, а какую совсем пропустишь, потом и вовсе со счета собьешься.
Генка сидит на стареньком табурете, смотрит на меня и ждет ответа. Ведь он— начальник конструкторского бюро. Не ответишь ему, он возьмет к себе в заместители кого-нибудь другого из своего класса, а мне скажет, что я неподходящая кандидатура или другие какие слова. Он за словом в карман не полезет. Ну я и говорю ему наобум,— все равно, думаю, он тоже не знает.
— На небе пятьсот звезд.
Генка усмехнулся.
— Пятьсот… Шесть тысяч видно только невооруженным глазом. А всего в мировом пространстве два миллиарда звезд! Вот сколько.
— Как же ты их сумел пересчитать! — удивился я.
— Это мне стало известно из научной литературы,— признался Генка, он уж врать или хвалиться не станет.— Многие звезды открыли любители-астрономы, в том числе и школьники. Понял? Школь-ни-ки! Во вселенной есть еще неоткрытые звезды. И мы должны их с тобой открыть! Как только я открою новую звезду, назову ее Генгер.
— А что это означает?
— Звать-то меня как?
— Генка.
— Геннадий,— поправил он,— а фамилия моя?
— Герасимов,— говорю.
— Теперь понял?
— Нет.
— Геннадий Герасимов сокращенно значит Генгер. Звезда Генгера — звезда Геннадия Герасимова. Ясно?
— Теперь,— говорю,— все ясно. А если я открою?
— Тогда назовем ее Пшик.
И мне сразу расхотелось открывать свою звезду. Что же это будет за звезда такая, если она Пшик? Пшик — это есть пшик, ничего то есть. Сроду мне не везет! Генкина звезда вок как хорошо будет называться — Генгер. А моя-то — Пшик,
Раньше я думал, что у меня хорошее имя, самого царя Петра так звали, и фамилия тоже хорошая: Шиков. А сокращенно-то выходит — Пшик.
Я только тихо вздохнул и спросил:
— Как же мы будем открывать их?
— Сперва сконструируем свой телескоп, потом будем вести наблюдение за ночным небом. Как только появится новая звезда, мы тут же заметим ее, скажем: «Ага, голубушка, попалась! Теперь ты наша».
— А как будем коне… конструва… делать телескоп?
— По чертежам, они у меня в сейфе,— шепотом ответил Генка.
— Но из чего мы будем делать телескоп?
Генка вздохнул, потеребил себя за челку:
— Кое-что придется доставать: ножницы, клей, бумагу плотную, штатив и два круглых стекла от очков: одно — минус три, а другое — плюс три.
— Откуда мы возьмем все это? — удивился я.
— Одно стекло, плюсовое, достану я — у бабушки. Бумагу, клей купим в магазине. Штатив и второе стекло принесешь ты. Вот только я не знаю, какие очки у твоего дедушки, сколько в них минусов — два, три или четыре.
— Спрошу у дедушки,— говорю Генке.
— Только не говори зачем,— строго наказал он мне,— скажи: секрет — и точка!
И я пошел. Дедушка мой работал ветеринарным фельдшером, а теперь пенсионер, ему уже семьдесят один год. А бабушка все еще работает на ферме телятницей. Она на целых десять лет моложе дедушки и такая веселая, бодрая, никогда ничем не болеет. К ней даже грипп не пристает. Она говорит:
— Я каждый день ем лук и чеснок, поэтому от меня все болезни отскакивают как от стенки горох!
А дедушка иногда прихварывает. Он ведь четыре года воевал на фронте, его там два раза ранило, один раз контузило, да еще обмораживался, потому что на Севере воевал.
Сейчас дедушка сидел в своем любимом кресле у окна и читал газету. Их нам почтальон приносит каждый день целую кипу. Папе — «Правду», брату Борису — «Комсомолку», дедушке— «Сельскую жизнь», мне— «Пионерку», маме — областную, а бабушке — районную. Вот сколько! Да еще журналов дополна… Почтальон тетя Вера говорит, что у нас в семье стопроцентная подписка на газеты и журналы.
— Деда, у тебя очки сколько минус? — спрашиваю его.
— Минус четыре, а что?
Он перестал читать и посмотрел на меня своими добрыми глазами. Дедушка всегда смотрит на меня добрыми глазами, потому что любит.
С досады я даже рукой махнул:
— Опять нам не повезло!
— В чем не повезло? — допытывался дедушка.
Тут я стал ему все толком разъяснять, но дедушка все равно ничего не понял и продолжал расспрашивать.
— Нам — это мне с Генкой,— говорю ему.— А зачем? Секрет— и точка!
— Ну, если секрет, то, конечно, разглашать его не надо. Только хороший ли секрет, вот что меня беспокоит.
— Хороший, очень хороший! — уверяю его.
— Есть у меня очки и минус три, да одно стекло у них треснуто.
Дедушка встал, подошел, прихрамывая на раненую ногу, к шкафу, порылся в ящике.
— Вам о оправой или только одно стекло? — спрашивает.
— Одно стекло,— говорю.
— Держи..
Я сцапал стекло, потом от радости схватил обеими руками дедушку за шею, наклонил к себе и поцеловал в бритую щеку.
Стекло Генка спрятал в свой «сейф», который находился в бане. Но какой он, «сейф», Генка даже мне не показал.
— Теперь идем в магазин за клеем и бумагой,— скомандовал он.
Мы тут же отправились. В магазине в что время была только одна продавщица. Ей, наверное, очень скучно было, и она обрадовалась покупателям.
— У вас конторский силикатный есть?— поинтересовался Генка.
— Вот, пожалуйста.— На прилавке появилась банка клея.
Генка повертел в руках ее, осмотрел со всех сторон, зачем-то понюхал:
— Он качественный? Зимой не замерзал?
— У нас же тепло в магазине,— обиделась продавщица.
— Понимаете,— растолковывает ей Генка,— нам нужен клей высшего качества!
— Ах, высшего!.. Ну, так бы сразу и сказал.
Она достала из-под прилавка точно такую же банку клея и подала ее Генке.
— Вот этот годится,— одобрил он.
Потом выбрал большой лист толстой бумаги, уплатил деньги, и мы пошли к себе в предбанник, в наш НИИ.
Работа закипела. Чертежи телескопа Генка выдрал из какого-то журнала или книги. Их, чертежей-то, было всего-навсего один листок. В нем и описание, что и как надо делать. Но я все равно не сумел бы сделать и по чертежам с разъяснениями. Тут нужна Генкина голова, ведь недаром она у него здорово соображает.
Я только помогал ему: подай то, подай другое, держи здесь, держи там, сбегай туда, сходи сюда… Мастерил все сам Генка. Размерял линейкой и циркулем, резал ножницами, красил в черный цвет, клеил…
Два дня мы конструировали наш телескоп, а получилась астрономическая труба. Она и в чертежах так называется.
— Теперь нам нужен еще штатив,— говорит Генка.— Я бы сделал его сам, да инструментов у нас подходящих нет. Ты попроси у Бориса.
Когда Борис приехал на обед, я к нему:
— Боря, дай штатив, все равно он у тебя без дела валяется.
— Недам — исковеркаете.
— Генка говорит: «Штатив будет в целости и сохранности».
— Ну, если Генка сказал, значит, так оно и будет. У него слова с делом не расходятся. Сколько раз ты теперь на турнике подтягиваешься? — неожиданно спросил он.
— Пять,— отвечаю.
— Если через неделю будешь подтягиваться десять раз, дам штатив.
— Буду, обязательно буду! Только штатив-то нам нужен сегодня.
— Так и быть, дам. Но ты помни свое обещание. Не давши слово — крепись, а давши — держись!
— Сдержу, честное пионерское, сдержу!
Обрадованный, я схватил штатив и скорее бежать из комнаты, пока Борис не передумал.
Подставку, на которую будет ложиться наша астрономическая труба (это я про себя ее так называю, а вслух— телескоп), Генка сам сделал.
Но нам не повезло. К вечеру все небо затянуло облаками, стало пасмурно. В пасмурную погоду звезд не видно.
Генка вздыхает:
— Это с севера пришел циклон.
— Долго он теперь будет тут торчать? — спрашиваю.
— Как только придет антициклон, так сразу и оттеснит его.
Два дня мы ждали антициклон. Еле-еле он добрался к нам, тут же надавал циклону по шее, чтобы не мешал смотреть на небо в астрономическую трубу.
Генка содрал с двери предбанника листок с надписью «НИИ» и прибив другой, на котором было крупно написано: ОБСЕРВАТОРИЯ
— Сегодня ночью состоится торжественное открытие,— радостно объявил он.— Программа такая: разглядим нашу Галактику, заглянем в туманность Андромеды. А пока установим телескоп на крыше обсерватории. Чем выше, тем для телескопа лучше. Крыша-то на бане почти плоская и глиняная. На ней и штатив хорошо будет стоять, и ноги не станут скользить.
— На крыше так на крыше,— соглашаюсь с ним.
Наступил вечер, приближалось время торжественного открытия нашей обсерватории. Как только смерклось и на небе появились звезды, мы приступили к делу. Притащили со двора лестницу-времянку. Она была сколочена на скорую руку из двух длинных жердей и круглых палочных поперечин.
По обеим сторонам бани у самых стенок рос клен-самосадок. Поэтому мы лестницу поставили к фасаду.
Дверь в предбанник Генка запирал на висячий замок, а ключ прятал, в кармане с собой не носил.
— Еще потеряешь,— говорит,— или домашние ночью возьмут ключ из кармана, откроют всю нашу тайну.
Он достал ключ из потайного места, отпер замок, и мы вошли в предбанник. Там была темь — глаз коли. Генка на ощупь взял со стола астрономическую трубу и подал мне:
— Держи в горизонтальном положении, смотри не урони!
Сам взял штатив, и мы вышли из предбанника.
Он полез на крышу устанавливать штатив, а я остался с трубой внизу.
Вечер был тихий, такой теплый, ласковый… В черном небе мигали яркие звезды, их было много-много! И где-то там далеко-далеко есть звезда, про которую еще никто на всем белом свете не знает, а мы с Генкой первые откроем ее. Вот будет здорово! Мне так охота стало посмотреть через трубу на небо, что я не вытерпел и, тайком от Генки, направил трубу вверх и глянул. От удивления чуть не выронил трубу из рук! Луна была такая здоровущая и так близко от меня, что ее хоть рукой хватай.
— Готово,— сказал Генка на крыше.
И я опять как ни в чем не бывало стал держать трубу в горизонтальном положении.
Генка спустился на землю, взял у меня из рук трубу и снова полез на крышу. Трубу он тоже держал обеими руками в горизонтальном положении. Так подниматься ему было неудобно, и он, осторожно переставляя ноги с одной ступени на другую, изо всех сил старался держать равновесие.
Лестница была выше крыши на две ступеньки. Перелезть через них с занятыми руками Генке было трудно, и он с предпоследней ступеньки широко шагнул сразу на крышу, но потерял равновесие. Он еще не упал, но уже понял, что обязательно упадет, и успел крикнуть мне:
— Держи телескоп!
Трубу я успел поймать, а Генку поддержать не успел. Он кубарем скатился по лестнице и брякнулся на землю. Сам еще лежит, а уже спрашивает меня:
— Телескоп цел?!
— Цел,— говорю.— А ты сам-та цел?
— Ребра все поломал,— стонет он.
— Все до одного?!
— Может, какие и уцелели…
Он кряхтел и морщился, даром что терпеливый.
— Наука без жертв не обходится,— наконец простонал он и грустно-грустно добавил: — Торжественное открытие обсерватории отменяется.
— Конечно,— согласился я,— какое уж тут торжество, если у тебя все ребра поломаны!
— Теперь когда из больницы выпишусь, тогда и откроем,— говорит, а сам все морщится и тихонько стонет.
— Отнеси телескоп на стол,— приказывает мне.— Потом лезь на крышу, сними штатив, не загреми, как я.
Потом мы сняли лестницу, положили ее в сторону и молча разошлись по домам. Мне жалко было Генку, и злость взяла: не мог вовремя удержать друга.
На другое утро мы пошли в больницу. Доктор осмотрел Генку от макушки до пяток, вертел, крутил, мял, щупал, потом сказал:
— Ребра, к счастью, у тебя остались все целые. А синяки и ссадины только украшают настоящего мужчину.
Мы здорово обрадовались и весело зашагали домой.
С радости Генка даже хромать перестал. Теперь нам осталось только открыть звезду Генгера.
