Компания мне сразу понравилась. Хотя начало не обещало спокойной жизни. На мой вопрос, сколько человек пришло на экскурсию, самый шустрый на вид, быстренько пересчитав по головам, отчеканил:
— Восемь человек плюс тринадцать женщин!
И тут же получил серию тумаков в спину от «женщин», да таких, что пришлось ловить щегольскую фуражечку с иностранными надписями. Смех, возня, кто-то басом пропел: «Чертова дюжина девчонок…» Другой прокомментировал: «А всего нас ровно двадцать одно — очко!»
Однако предстоит каким-то образом успокоить чересчур развеселившихся молодых людей. Слава богу, с ними взрослый. Наш заводчанин, инженер по профориентации, Косов Иван Николаевич, бывший офицер морской авиации.
Пока оформлялся пропуск, Иван Николаевич успел ввести меня в курс дела. Подшефная школа № 114, которая на окраине эльмашевского поселка, десятый класс. Народец остроумный, шумный, но в целом хороший, хотя, конечно, разный. Есть убедительная просьба: постараться так показать завод, чтобы появилось желание после школы пойти к нам трудиться. Такую ориентировку дали в отделе кадров; сказали, что выпускники слабо идут на производство, предпочитая сферу обслуживания, торговлю и другие непромышленные сферы. В общем, задача ясна?
Ясна-то ясна, но очень уж неожиданна. И, кажется, излишне утилитарная задачка. Как за два-три часа переломить то, что прививалось годами? Не поздно ли спохватились— агитировать десятиклассников? Да и я не профессиональный экскурсовод, тем более не подростковый. Косов попросил провести ребят по заводу с особой ориентировкой, сумею ли? Ладно, начнем, по ходу сориентируемся.
Пройдя на территорию предприятия, делаем первую остановку — на входной площадке. Пусть гости, осмотревшись, выслушают несколько общих, возможно, и скучных слов. Просьба соблюдать правила ТБ — техники безопасности. Много их, правил, всех не перечислить, да и нет нужды.
— Запомните хорошенько одно универсальное правило. Звучит оно грубовато, но точно, заранее прошу прощения: «Не суй нос…— делаю паузу и жду продолжения…— правильно, молодцы: куда не след».
И вдруг я понял, что непременно надо рассказать случай. Двое ребят, учеников слесаря, баловались в цехе, бегая друг за другом. Через головы подшефных в глазах Косова вижу вопрос, серию вопросов: стоит ли, когда это было, не испугаются ли?
Итак, ребята бегали по цеху. Один в азарте заскочил на лестницу, забрался на крышу какого-то строения. Это оказался высоковольтный трансформатор. Случилось непредвиденное и непоправимое: короткое замыкание, и человека убило.
— Ой, не хочу на экскурсию! — потешно вскрикнул тот же Шустрый, что пересчитывал по головам «людей и женщин». На сей раз никто не засмеялся, лица посерьезнели. Но придется довести урок до конца.
— Слабонервные могут вернуться за проходную.
— Ты уж не сильно пугай людей, а то в обморок упадут,— громко сказал Косов, снимая напряжение.
Кажется, выступление подействовало. Подтянулись, успокоились. В конце концов, те, что придут работать на наш завод или на любой другой, первым делом прослушают не двухминутный, а двухчасовой инструктаж по ТБ.
Дальше. Порядок движения: не толпой, но и не расходиться кто куда. Нет, за ручки парами — не обязательно, отвечаю на тихую реплику неугомона Шустрого. Я впереди, Иван Николаевич замыкающий.
Отчетливо видно, как группа расслоилась на части, будто в классе. Впереди самые серьезные и любознательные, поближе к ведущему, чтобы все видеть и слышать. В конце — «камчатка», подальше от начальства, недовольная тем, что сзади подпирает бывший офицер. Остальные в середине, по принципу: вперед не суйся, назад не отставай, сбоку не болтайся, в середине обретайся. Нет, я этих не осуждаю, «середняки» разные бывают; и вообще подобный расклад типичен для любой группы, в том числе и у нас на заводе.
Значит, в отделе кадров считают, что молодежь уходит в сферу быта, обслуживания, торговли. Что же в этом худого? Там тоже не хватает людей, и, быть может, даже сильнее, чем у нас, в промышленности. Помнится, был призыв к молодым — идти в сферу обслуживания. Вот она и откликнулась. Или здесь что-то иное?
…Цех встретил гулом, теснотой, особым запахом горелого масла. Медленно движемся по центральному пролету. Налево делают форсунки дизель-моторов, направо — узнаете? Верно, клапаны,— впускной и выпускной. В этом цехе вообще изготовляют мелкие детали моторов, всю начинку его, «требуху», как говорят. Поршневые кольца и втулки, шатуны и пальцы к ним, шестерни, распылители топлива.
Вертят головами направо-налево. Интересно, что видят? Мы, заводские, ко многому привыкли и кое-что не замечаем. Масса станков, и почти за каждым — человек. Кстати, вот и одна из причин нехватки людей: маловато многостаночников, заметят ли это уважаемые гости? Технологических цепочек, конечно, не видят, просто трудятся люди.
Сзади резко сигналит кар, прижимая нас к станкам. Карщик недовольно ворчит: «Ходят тут, мешают». Мелькает чувство вины за ребят, хотя и вправду мешают, но что же делать? Сегодня мешают, завтра, возможно, придут помогать, вообще — трудиться.
Если подумать не только об этой минуте, но и о будущем, то получается, что и карщик нам мешает. Мы ведь тоже сейчас работаем, знакомимся с заводской жизнью. Мысль эта показалась мне зебавной, и я сообщил ее карщику погромче, чтобы и ребята слышали.
Здесь стоит притормозить. Станок с ЧПУ — числовым программным управлением, да не простой, а так называемый ОЦ — обрабатывающий центр. В кассете двадцать с лишним инструментов, по программе входящих в зону обработки. Таких чудо-станков на заводе пока три, для многих они еще внове.
Ребята во все глаза глядят, как механическая рука, четко взяв фрезу, выводит ее из рабочей зоны, берет сверло, закрепляет, подводит к детали, которая сама разворачивается, а рабочий в это время устанавливает другую деталь. Как в кино!
Довольные, мы с Косовым переглядываемся и тут же замечаем, что несколько наших подшефных переключается с первоклассного, ультрасовременного станка на соседний, простенький токарный. За ним стоит девушка в косынке с горошком, почти их сверстница, и точит латунные втулки.
Вот так кино! В чем дело? Не в том ли, что на обрабатывающий центр интересно смотреть, но там нечего делать, все заранее запрограммировано? Или в том, что ОЦ кажется ребятам недосягаемым, а этот простой токарный — старый знакомый; такие есть в школьной мастерской, хоть сейчас становись и работай.
…Сделав петлю по цеху, направляемся к выходу. Но вдруг непредвиденная остановка: кто-то увидел на Доске почета знакомое лицо и прочитал: «Фрезеровщица Е Малых».
— Это же Екатерина Тимофеевна, тетя Катя,— сказала Костина, староста класса, которую все зовут Костя,— у нее дочь живет в нашем подъезде, и я не знала, что она передовик!
С любопытством вглядываются в лица, читая подписи под фотографиями. Вот так бывает: живет рядом человек, гуляет с внуком, ходит по магазинам, а оказывается, он — герой труда.
Смотрю на свои часы, но Косов закрывает их рукой, как бы говоря сейчас торопиться не нужно, это важнее станков. Ну что ж, между прочим, фрезерный участок рядом, можно разыскать Е. Т. Малых и побеседовать. Узнаем, где она работает, и вскоре Екатерина Тимофеевна вместе со станком взята в окружение. На снимке женщина моложе, ретушер перестарался. Зато вот она — живая, смущенная неожиданным вниманием молодой компании.
— Да, ребятки, почти тридцать лет на заводе, и все на станках. Скоро на пенсию. Не скучно, спрашиваете? Как вам сказать, всяко бывает, работа есть работа. Вот настроят мне станок: видите, это шаблон, это копирный ролик, он обкатывает шаблон, а фреза повторяет его форму и обрабатывает шатун. У меня два станка, хожу от одного к другому, работа привычная, руки сами делают все, что требуется. А я иногда думаю тем временем о своем, о доме, о дочери и внуке, о жизни. Не довелось мне школу кончить, время было трудное, пошла на завод — помогать семье. А вы учитесь спокойно, набирайтесь знаний, у вас все впереди,..
Взявшись за голову, Косов смотрит на меня и качает головой: что она говорит! Я понимаю. Ах, тетя Катя, тетя Катя, Екатерина Тимофеевна. Как хорошо вы начали рассказ и как худо закончили. Смотрите, что получается: учитесь, ребятки, ума набирайтесь, тогда не придется вам, вроде нас, всю жизнь за станком стоять, в тесноте, грязи и шуме. Кто же придет вам на смену, тетя Катя, когда вы уйдете на пенсию? Думаете, автоматика? До полной автоматизации еще ой как далеко.
Веду ребят дальше… Поточная линия обработки поршней. На глазах у нас женщины превращают грязноватую и тяжелую заготовку в блестящий и стройный поршень. Делаем последнюю петлю по цеху и выходим на улицу.
Здесь, у водоема, среди зелени и тишины, можно спокойно обменяться впечатлениями. Выкладывайте, у кого что накопилось.
— Ой, как там тесно, прямо станок на станке!
— И шумно, и душно, как там работают?
— Большинство женский персонал. Интересно, сколько они зарабатывают?
— Тетя Катя говорила, что начинающие имеют сто двадцать — сто тридцать рэ. Говорила еще, что руки плохо отмываются, а перчаток не напасешься.
Молодцы, многое заметили. И тесно, и шумно, и женский коллектив: работа несложная и довольно легкая. Вас поставить — через неделю норму давать будете, и свои деньги зарабатывать, и иметь независимую рабочую жизнь. Я не агитирую, но чем плохо?
И насчет того, что руки поначалу не отмываются, тоже верно. Некий молодой человек того же возраста, что и уважаемые гости, прозрачно намекал родителям на желание заиметь магнитофон. Получив встречное предложение — попытаться самому заработать на эту вещь, он был устроен временно в этот цех на станок, точить латунные втулки для шатунов. Через несколько дней вполне справлялся с заданием, даже за укороченный рабочий день, поскольку несовершеннолетний.
Когда мы шли с ним после работы через проходную и он предъявил пропуск женщине-вахтеру, она сказала: «Милый мой, ты бы хоть немного руки-то отмывал, ну чисто негр!» На что было важно отвечено басом: «Они не отмываются». Дома «временный рабочий человек», как он себя величал, не был допущен к обеденному столу, пока содой частично не оттер свои лапы. А потом в цехе научили меньше их пачкать: с утра смочить руки мыльной эмульсией, к ней металлическая грязь не пристает.
Я рассказал ребятам об этом молодом человеке, подтвердив их догадку, что это мой сын. Самое сильное ощущение он вынес такое: выточенные им втулки, оказывается, уже работают в моторах! Я специально приводил его на сборку. И еще он был ужасно горд тем, что умеет делать кое-что лучше отца — тоже большой факт. А одна латунная втулка, бракованная, хранится у него на полке и служит поводом для рассказа товарищам, что делал в каникулы, где работал и сколько заработал.
— А я месяц работал на базе грузчиком, меня оформили совершеннолетним,— сказал Жон» и Шустрый уважительно похлопал его по широкой крепкой спине,— полторы сотни заплатили.
— А мы с девочками на почте письма сортировали, мало там платят
Тут я заметил, что Косов делает мне знаки. Все понятно, перевожу разговор с денег на следующий цех, куда мы пойдем. Собственно, это не цех, а заводской музей. Вот он стоит перед нами — красивый, элегантный куб из алюминия и стекла.
Когда входили в помещение, я услышал, как Жон тихо сказал кому-то: «Не хотят, чтобы мы про зарплату говорили, думают, это нас испортит». Надо будет подсказать Косову — зачем замалчивать то, что ребят волнует.
В музее тихо, просторно. История завода — на втором этаже, туда поднимемся потом, а пока посмотрим модели, макеты и натурные образцы изделий.
Дополняя друг друга, рассказываем с Косовым, как до войны здесь начинали делать паровую турбину мощностью 12 мегаватт, как для празднования начала турбостроения на Урале была назначена массовка с выездом за город на 22 июня 1941 года…
С началом войны на площадку УТЗ — Уральского турбинного завода — встало несколько эвакуированных предприятий. И начался выпуск моторов типа В-2 для знаменитых танков Т-34. Об этих танках знают даже девочки, правильно я говорю?
— Костя, скажи дяде — правильно.
— Да замолчи ты наконец, шут гороховый! — Хорошую острастку дали Шустрому девочки. Да и мальчики молча осудили хохмача, и он потихоньку спрятался за спины.
Даю краткую характеристику дизеля. Два блока по шесть цилиндров в виде латинской буквы V, отсюда и название: тип В-2. Мощность без наддува около пятисот «лошадей» при частоте вращения вала полторы тысячи оборотов в минуту. Даже недруги признали «тридцатьчетверку» лучшим танком второй мировой войны.
Бывший начальник цеха Н. А. Иванов рассказывал, как в одном бою они застряли в снегу, но не бросили машину. Ночью подошел немецкий танк, зацепил и потащил к себе. Не растерявшись, наши завели мотор на ходу и перетянули вражеский танк к своим. За тот боевой эпизод экипаж был награжден орденами.
После войны и мне довелось встретиться с этим движком, когда обучался танковому делу в знаменитой Кантемировской дивизии. До сих пор живо ощущение могучей силы, когда по команде бросаешься в люк, за пять секунд, по уставу, захлопываешь крышку, нажимаешь на стартер, и за спиной мощно взревывает мотор. В первый раз от грохота растерялся и забыл, что делать дальше. И только когда инструктор показал два пальца, я выжал фрикцион, включил вторую скорость и тронул машину с места. Но за задержку движения мне влепили двойку и заставили отрабатывать бросок в люк, включение и начало движения…
Кажется, этот эпизод очень понравился школярам, особенно двойка.
Потом дизель рассекретили, «демобилизовали», и он пошел массовым производством на «гражданку», в народное хозяйство. И до сих пор идет, конечно, в модернизированном виде, приводя в движение дорожные и строительные машины, буровые установки, электростанции.
— Можно спросить? — это серьезный парень Жон.— В заводском пионерлагере такие не стояли?
Они самые, крутят генераторы для освещения лагеря. Стало быть, вы тоже с ними знакомы с раннего детства.
— А скажите, пожалуйста, этот мотор был на войне?
Не понял. Именно этот мотор? Теперь понял. Вот так вопрос! Ах, молодцы-огурцы, свежим глазом увидели со стороны то, к чему мы на заводе присмотрелись. Нам казалось, все двигатели одинаковы, какая разница? Действительно, если найти старый дизель, пусть покореженный, израненный, и поставить сюда, в музей. Даже лучше такой — впечатление будет сильное.
— Ну вот, видите, ребятки, уже и пользу принесли заводу, музею.
Довольный Косов подал голос:
— А не пора ли на второй этаж?
Наверх поднялись притихшие, немного уставшие от впечатлений. Можно дать здесь полную свободу, пусть ходят по залу, смотрят, что смотрится. Далеко не разойдутся — все на виду.
Вот панорама закладки завода, человек в старой буденовке руководит раскорчевкой леса. Старожилы говорят, что сфотографировано почти то место, где сейчас музей, в котором находимся.
Фотографий военной поры очень мало, не до них было тогда. И не полагалось много снимать. Сейчас об этом приходится жалеть.
Фотокопии приказов по номерному заводу от октября 1942-го. «За опоздание на работу на тридцать минут, час, полтора привлечь к уголовной ответственности следующих рабочих и служащих…» Фамилии закрашены черным, не в них дело, да и люди эти уже понесли наказание. Такое было время — даже за незначительное, по нынешним временам, нарушение трудовой дисциплины отдавали под суд.
Еще копия: «За разумный и удачный технический риск при ремонте печи в горячем состоянии за 10 часов вместо 48 премировать мастера Петрова и рабочего Гориславского по 300 рублей, одной пачке табаку и пол-литра вина».
Митинг, посвященный выпуску последнего танкового мотора, собранного уже летом 1945-го.
Стоя в центре зала, мы с Косовым с теплым отцовским чувством смотрим на подшефных, слушаем негромкие реплики. Как-то у них сложится жизнь? Кем они станут и какими? Запомнится ли им этот поход на завод? Я свой хорошо помню, хоть и много лет назад…
— У нас дома тоже есть фотографии бараков, в которых жили мои родители,— сказал кто-то.
— Во, смотрите — три значка лауреата Ленинской премии!
Поправляем: бывший главный конструктор паровых турбин Дмитрий Петрович Бузин — лауреат Ленинской и двух Государственных премий. Ленинская присуждается один раз в жизни, и получил ее Бузин за турбину Т-100. Он и посейчас, будучи .в почтенном возрасте, трудится на заводе, правда, укороченный рабочий день. Примерно в это время он проходит мимо музея домой, заложив руки за спину.
Ребята столпились у окна. Сквозь широкие чистые стекла со второго этажа хорошо видна территория.
— Как в черчении: вид сверху,— сказал Шустрый. На сей раз на него не прикрикнули, значит, согласны. А Бузина мы так и не увидели, наверно, прошел раньше.
— А вон чего везут на машине, это моторы? Интересно, куда?
Поблескивая свежевыкрашенными боками, дизеля рядками едут на работу. Куда? Куда угодно. Наши моторы — универсальные, им безразлично, что крутить, лишь бы подходили мощность и число оборотов. По всей стране делают они свое дело, по всему миру. Недавно ушла партия в Тюменскую область на нефтепромыслы. А перед тем отправили в Афганистан.
В следующий раз, кто придет на завод, увидит серийное производство новых особомощных дизелей на 2000 сил. Пойдут они для белорусских автосамосвалов, могучих БелАЗов, грузоподъемностью 170 тонн!
…Свой поход я хорошо помню. Всем классом привели нас на шахту. Выдав каски с укрепленными на них фонарями, спустили под землю. Видели мы, как трудятся шахтеры, в какой тесноте, шуме, грязи. Но тогда, много лет назад, все это не воспринималось критически. Такая работа.
Желающим разрешили немножко порубить уголь молотком— в узких местах. И я рубил, пока очки не слетели. Давали нажимать какие-то рычаги на комбайне, прокатили на вагонетках. Потом сфотографировались в шахтерских касках с фонарями, усталые и чумазые. На выбор дела в жизни тот поход не повлиял, но след оставил. И был момент, когда казалось, что если бы ребята пошли на шахту, то и я со всеми…
И тогда у меня появилась идея. Сейчас мы идем в ИВЦ — информационно-вычислительный центр. На крыше этого высокого здания смотровая площадка, специально для прогулок. Вот откуда открывается вид сверху! Я сам с удовольствием поднимусь туда, и Косов тоже давно там не был.
Вижу, шествует наш Рыбин! Пока с гостями занимался дежурный по музею, я решил использовать встречу в воспитательных целях. Подзываю Рыбина к ребятам и представляю: прошу любить и жаловать — лауреат Государственной премии Рыбин Павел Григорьевич, мастер турбинного цеха. Премия совсем свежая — за создание паровой турбины Т-250 мощностью 250 мегаватт.
— Готов полкласса — всех ребят — хоть сейчас взять к себе на статорный участок,— предлагает Рыбин.
— Почему только ребят, а мы? — закричали девочки.
— Работа у нас физически тяжелая, представляете корпус турбины? Приходите, покажу.
Вид у Рыбина «несмотрибельный», хотя сам он высокий и солидный. Но одежда у производственников, увы, чуть получше, чем у тех шахтеров. Рассказывают, что на иных зарубежных фирмах у мастеров яркая форма, имеющая отличительные знаки. Наподобие формы у наших студенческих строительных отрядов. Ну это так, в порядке информации к размышлению…
Был задан вопрос, который возникает почти у всех, не связанных с производством: почему мастеру дали Государственную премию за турбину, он же не конструктор. Пришлось Рыбину пояснить, что без мастеров, рабочих и многих других никакую машину одни конструкторы не создадут.
Был у них на участке случай. Требовалось обработать деталь корпуса турбины (статор). Она настолько велика, что ни на один станок не проходила. Как быть? Разрезать деталь на части? Плохо для турбины — лишний стык, лишняя работа, потеря времени. Рыбин со своими рабочими и с технологами нашел выход из трудного положения. Какой? Маневр станками; словом, долго рассказывать, приходите в цех, сами увидите.
— А почему вы не носите значок лауреата? — стесняясь, спросила девочка.
— Да куда же его в цех-то! У нас ведь не театр.
Извинившись, Рыбин отошел к своим подопечным. А мы двинулись дальше. Откровенно говоря, я уже устал. От непривычной компании с ее вопросами. От ориентировки отдела кадров с его задачами.
А тут еще два маленьких, едва заметных эпизодика, добавивших грузу тяжести. Явственно было слышно, как сзади один другому говорит: «Отец рассказывал: рабочему дали тоже большую награду, а он заелся, рвачом стал. Вызвали его к начальству и сказали: мы тебе дали награду, мы лишить можем».
И это они знают! Если спросят, что прикажете отвечать? Впрочем, почему я решил, что речь идет о нашем заводе? И почему мы боимся говорить о таких вещах молодым? Разве они не понимают, что иные люди имеют свойство портиться? Придя работать на завод, они — молодые— сами увидят и услышат, только не всегда под верным углом. Школа избегает острых вопросов, и мы, завод, не лучше.
Второй эпизод был неозвученный. Мимо нас по направлению к медпункту быстро прошли двое. Один закрыл рукой глаз, другой поддерживал его за локоть. Школяры молча посторонились, а Косов, предупреждая реплики, сказал: «Все ясно, в глаз попала стружка, ничего страшного, сейчас магнитом вытащат, наверняка работал без очков, форсил, нарушая правила ТБ».
— Ну как, молодежь, не устали? Не напужались заводской жизни? Может быть, достаточно, идем на выход?
— Не-е-ет, не хватит.
Идем в вычислительный центр.
По пути сворачиваем к памятнику. Молча стоим у солдата с автоматом на постаменте.
Около двухсот человек ушли с завода на фронт, шестьдесят два из них не вернулись. Вот и фамилии, написаны золотом на граните.
Алексеев М. Н., Ашхалуни И. В., Бабкин С. Я., Егоров Н. М., Заботкин В. С….
— Ой, а вот написано — Новиков! У моей мамы брат погиб, он работал на «турбинке», они тоже Новиковы. Только тут А. В., а он — А. Б.— Анатолий Борисович.
Косов стал уточнять место и время ухода на фронт; этого, конечно, девочка не знала. Неужели ошибка? Иван Николаевич разволновался, кажется, больше, чем ребята, для которых война — это далекая история. Косов, надобно сказать,— член совета ветеранов войны. Он тщательно записал фамилию девочки, имя-отчество ее дяди и обещал все разузнать.
Обогнув памятник, мы пошли к стоящему неподалеку корпусу, где расположен ИВЦ. Там задержались ненадолго. К удивлению моему и Косова, гостям нашим здесь не очень интересно. Многое они уже видели и знали раньше. Даже новая электронно-вычислительная машина не произвела большого впечатления. В школах есть своя малая электроника, а у иных и дома.
Дети века! Однако была здесь, возможно, та же причина, что и в цехе, когда смотрели станок с ЧПУ — обрабатывающий центр; слишком недосягаемое. А может, просто сказывалась усталость?
Кого-то зацепило то, что ЭВМ работает по программам на английском языке, а у них полкласса изучает немецкий. Немного обидно, но, в общем, все равно. О вычислительных машинах никто не мечтал, а тут еще язык другой: OPEN INPUT — открыть входной, DISPLAY UPON — выдать на…
По крутой железной лестнице под лихие крики ребят и веселые причитания девочек выбираемся на крышу. Здесь огромная плоская площадка, огороженная высокими барьерами. Вольно гуляет свежий ветерок.
Словно застоявшиеся жеребята, вырвалась компания на свободу. И все смешались в кучу — серьезные, «камчатские», «середняки». Кто-то погнался за кем-то, оба шлепнулись. Мы с Косовым не волнуемся, опасности нет, пусть побегают. У барьера посыпались возгласы:
— Как хорошо-о-о-о!
— Оциум пост негоциум, как выражались древние товарищи.
— А я знаю, там Основинский парк, мы с Рексом ходим туда гулять.
— А вон завод имени Ленина, я, наверно, туда пойду работать после школы.
Прислушивавшийся к репликам Косов насторожился и тихо сказал, что жаль этого парнишку, такого старательного, если уйдет на соседний завод. Убедился ли я, спрашивает, насчет того, что ребятишки хорошие, умные, много знают. Какие-то древние выражения цитируют, а иные друг друга называют пудисятами. Что это означает, не знаю ли я.
Да, в эрудиции и остроумии им не откажешь. Но мне почему-то в голову пришла прочитанная где-то фраза: «Это были молодые люди из тех, кто в пятнадцать лет все знают, а в двадцать пять ничего не умеют». Имелось в виду — общественно полезное. Не так резко, но волнует именно это: как бы наши славные умные ребята, в пятнадцать много знающие, в двадцать пять не остались без умения. Профессионального умения делать простые, но очень нужные и полезные вещи.
Вот чего сейчас им остро не хватает. Многознание порой создает — у самих знатоков! — иллюзию дела. Тут надобно хорошенько подумать. А насчет оциум негоциум, если еще не забыл университетские уроки латыни, означает, по-моему, отдых после дела. Удачно и к месту сказано; Что за пудисята — можно у них спросить; должно быть, связано с гэдээровским ВИА «Пудист»; у моего сына есть диск с записями этого ансамбля.
Давайте спросим, кто кем хотел бы стать. «Костя», оказывается, собралась в педагогический. «Не наша»,— улыбаясь, сказал Косов и чуть не махнул рукой. Жон подумывает о военном училище. Тут уж я едва не рассмеялся: не влияние ли это Ивана Николаевича? Он часто приходит в школу при полном военном параде, в шикарной форме морского авиатора, с наградами и кортиком.
Еще две девочки решили идти в УПИ; многие еще не определились. А Шустрый важно заявил, что подумает и, вполне возможно, пойдет к нам на завод. Только не в цех, а в вычислительный центр оператором на ЭВМ. Ну вот, наконец, и «наш» объявился, подумал я. И тут же рассердился на себя. Какого черта: «наши» — «не наши» Все наши, все свои, советские ребята. Куда бы ни пошли, лишь бы себя нашли и стали хорошими, полезными, счастливыми людьми.
Опять все разошлись по крыше, узнавали сверху знакомые места. Спорили, смеялись. А Косов проводил свою линию, вводил меня в курс. В шести подшефных школах двенадцать десятых классов, это около трехсот выпускников. Из них только десять — пятнадцать приходят на наш завод. Разве это порядок?
…Подошли несколько ребят и сказали, что нашли заводскую газету «Знамя». Здесь написано: объединение не выполняет план, задолжав государству много машин. Это правда?
Разумеется, ведь газета — официальный орган. Еще несколько лет назад завод был в числе передовых, а сейчас, увы, съехал, оказавшись сначала в середняках, потом и в отстающих. Мы теперь на «камчатке».
Все замечают, глазастые, ничего от них не скроешь. И не нужно скрывать, убеждаюсь в этой истине все крепче. Тут Косов очень серьезно сказал, что одна из многих причин — как раз нехватка молодых, крепких и умелых рук. Во вторую смену сотни станков и других рабочих мест простаивают. Мы ждем от вас помощи, товарищи. Так и сказал — товарищи, будто на собрании. Слова эти, видимо, что-то задели в душе у ребят. На минуту стало тихо, только газета шелестела на вольном ветру.
В этот момент Шустрый, высматривая что-то внизу, перегнулся через барьер так, что у меня сердце сжалось. «Отставить!» — по-аэенному громко и резко скомандовал Косов.
— Да вы посмотрите, что везут! — оправдывался тот.— Красные штуки, на моторы не похоже.
— Извините,— сказал Косов, успокаиваясь,— я человек военный, разболтанности не люблю. А везут сельхозкомбайны.
Точно, части для их сборки. Полторы сотни предприятий Урала привозят на наш завод узлы и детали для силосных комбайнов. Мы собираем, обкатываем и отправляем их на село. Там очень интересная конвейерная сборка. Нет, туда нам не по пути, в другой раз. Мы многого не увидим сегодня, не только комбайны. Завод громадный, за один раз всего не объять. Не увидим, к примеру, прокатный стан, не увидим новый дизельный цех, инженерный корпус, сборку газовых турбин. Или такие мелкие участки, как обработка полудрагоценных камней.
О, это была психологическая ошибка, тем паче, что участок сувениров как раз на пути движения. Поднялся веселый шум, чуть ли не скандирование: «Хо-тим кам-ни, хо-тим кам-ни!». Пришлось обещать.
Разговаривая, мы ходили по верхотуре, а я все время мучительно думал. Как нам, заводчанам, любящим и знающим производство, передать эти чувства молодым? Моя бы власть, я бы всех, по крайней мере большинство, пропустил через заводскую проходную — временно! У нас сотни профессий, специальностей, занятий и ремесел. Пусть перепробуют по дюжине дел.
Был у нас такой парень Вася Киряков, токарь божьей милостью. На первом же году получил четвертый разряд, чему никто не поверил, признаться, и я тоже. Потом он ушел в армию, а я писал в «Уральском следопыте», что уверен — вернется Вася, потому как создан для завода, полюбили его товарищи по цеху. Когда Вася, отслужив в танковых войсках, приехал обратно, я был рад вдвойне, втройне: за него, за завод, за журнал.
Вася отлично трудится, участвует в конкурсах рабочего мастерства «Золотые руки», побеждает. На глазах вырастает кадровый высококвалифицированный рабочий человек.
Потом Вася записывается на курсы шоферов, кончает их и, уволившись, уезжает куда-то в Сибирь, вероятно, на БАМ. Теперь я не берусь утверждать, вернется ли Вася обратно. Да и надо ли ему возвращаться?..
Произошло легкое движение, из кучки ребят вытолкали черненького малого. С приговорами: «А чего, спроси, не тушуйся», его подвели к нам с Косовым. Слегка заикаясь, малый поведал, что в ШНО (надо полагать, в школьном научном обществе), в секции экономической географии ему поручили написать реферат о каком-нибудь заводе. Ему захотелось о нашем, но требуется руководитель. Нельзя ли попросить того мастера, лауреата Государственной премии, да-да, Рыбина?
Почему же нельзя? По-моему, Павел Григорьевич вполне способен быть руководителем. Поговорите с ним, Иван Николаевич. Я многозначительно посмотрел на довольного Косова: вот и еще один потенциальный «наш».
Сверху через барьер я увидел хорошо знакомую фигурку. Точнее, знакомую лысину, блестевшую на солнце. Это наш «главный новатор» Гребнев бежит — торопится по делам. Ради такого дела он, пожалуй, согласится сделать крюк, лучше сказать, прыжок.
Кое-как докричавшись и досвистевшись до Гребнева, пока он, задрав голову, понял, кто и откуда кричит, я позвал его наверх.
Вскоре запыхавшийся Гребнев выбрался на площадку и тут же с совершенно серьезным лицом внес рацпредложение: надо приспособить грузовой лифт, который здесь работает, для транспортировки людей. Сразу видно— новатор, и к тому же шутник. Ребята окружили веселого человека, и вот уже завязался разговор. Обо всем сразу, с шутками-прибаутками, как это умеет Гребнев, с неожиданными его вопросами.
— Можно ли фрезеровать на токарном станке? А точить на фрезерном? Что надо сделать, чтобы обрабатывать металл на высоких режимах и без охлаждения? Не знаете? Поставить на инструмент твердосплавные пластины.
— А это вас показывали в кино? Вы еще там играете на баяне и поете песни собственного сочинения.
Действительно, время от времени свердловское телевидение показывает документальный фильм с длинным названием «Про металл, баян и другие важные дела». Нравятся мне там не только те эпизоды, где Гребнев прощается со своим старым станком или где ходит по начальству и «пробивает» изготовление разных полезных железок. В самом конце фильма Гребнева сняли в классе, когда он, задав ребятам какой-то вопрос, скорее всего — кем бы они хотели стать, молча ждет ответа, вглядываясь в их лица. И панорамой идут эти лица: смеющиеся, задумчивые, любопытные. Такие же, как сейчас окружали новатора.
Ребята договорились, что Гребнев придет к ним в класс и расскажет, как научиться изобретать. А теперь пора спускаться вниз, на грешную землю. Осторожнее по крутой железной лестнице.
Мы побываем еще на статорном участке, у мастера Рыбина. Но ему будет совершенно не до школьников, что-то не ладилось в производстве.
Посмотрим обработку турбинных лопаток. А потом у меня появится ощущение, что экскурсия выходит из моего подчинения. Начались непредвиденные остановки, я торопил ребят — у меня своя работа стоит. Косов дипломатично помалкивал.
И опять остановка, боже мой! Случилась она у доски объявлений. На ходу кто-то вслух прочел: «В заводоуправлении состоится лекция на тему «Биоритмы и их роль в жизни человека». Стали читать все подряд и тут же комментировать. — У кого есть биоритмы, товарищи, прошу поднять руку.
«Поздравляем Сергея Билана с успешной защитой кандидатской диссертации. Так держать — до докторской».
— Кажется, я знаю этого человека,— сказал черненький малый,— он с моей сестрой учился в институте. Что значит, когда подшефная школа в том же поселке, что и завод. Одно связано с другим, кто-то кого-то непременно знает. Почему же считается, что связи ослабляются?
«В ДК открыты курсы по изучению эсперанто. Желающие могут записаться у культоргов».
— Хочу эсперанто, где тут культорг?
«Проводятся заводские соревнования по настольному теннису, заявки подавать до 25-го числа».
Обрадовавшись, Косов сказал, что и он несколько лет назад участвовал в таких соревнованиях. Кое-что из ребят недоверчиво оглянулся, но я подтвердил: побеждал Косов многих молодых, занимая призовые места. Невольно и мы увлеклись объявлениями. Я рассказал, что записался на курсы эсперантистов, было уже первое занятие, и мы выучили целую фразу: «Эсперанто эстас лингво де пацо кай амикецо», то есть эсперанто — язык мира и дружбы.
А Косова заинтересовала лекция о биоритмах. Лет двадцать назад, когда этих школяров не было на свете, Косова свалил жестокий инфаркт. Поднявшись, он мужественно взялся за свое здоровье и путем физического и нравственного совершенствования, включая элементы йоги, сумел так укрепить себя, что выглядит сейчас, в семьдесят, лучше, чем тогда, в пятьдесят. Можете мне поверить. Втайне мечтает Иван Николаевич повторить подвиг — он считает это подвигом — известного конструктора моторов Микулина. Судя по фотографиям в его книге о здоровье, Микулин в восемьдесят выглядит не хуже, чем в шестьдесят. В те годы он так же попал в больницу, и там понял, что нужно делать: тренировать и совершенствовать тело свое и дух.
Услышав этот рассказ, ребята по-новому посмотрели на своего шефа. Всегда бодрый и быстрый, сухощавый и подтянутый, Иван Николаевич — словно наглядное пособие по теме: как следует относиться к своему здоровью.
Я надеялся, что с этими остановками про участок сувениров забылось, и на том мы закончим свой поход. Надо же оставить и на другой раз, иначе можно «объесться» заводом. Наполовину надежда оправдалась: когда кто-то вспомнил про камни, «камчатка» и часть «середняков» закричали, что хватит усталости! Остальные хотят смотреть дальше.
Раскол на корабле, в том числе и между командирами! Что будем делать? Пытаюсь убедить Косова, что «из-за стола лучше выходить с чувством легкого голода». С этим, в прямом смысле, он абсолютно согласен. Но в делах, считает, нужно ковать железо, пока горячо.
На крохотном участке пахнет алмазной пастой, клеем, каменной пылью. Стоят шлифовальный, разрезный, полировочный станки. Рабочий, конечно, недоволен приходом незваных гостей: будут мешать работать, просить камни. Насчет первого придется потерпеть, за второе — даю гарантию, ребята предупреждены.
На тумбочке слева рядками стоят отполированные плитки, приготовленные к склеиванию. Справа полностью собранные шкатулочки, ларчики, которые и впрямь просто открываются: крышка берется и снимается.
— Ой, какая красота-а-а! — восхищаются девочки.
— Нормально! Классно! — подтверждают мальчики.
А ну-ка, уважаемые юные уральцы, покажите свое знание уральских камней. Вот эти, желтоватые и коричневые с волнистыми полосками, как называются? Долго молчат, потом одна девочка угадала — яшма! У ее мамы есть кулон из такого же камня на цепочке. А эти красноватые с темными крапинками? Никто так и не признал родонит, иначе — орлец.
Все вздрогнули — в углу заработал полировочный станок с огромным войлочным кругом. Попросив отойти подальше, чтобы не забрызгало, рабочий смочил круг алмазной пастой и начал полировать очередную плитку. Грязноватый, зеленый от пасты камень в его руках совсем не походил на тех чистеньких блестящих красавцев, что стоят на столе.
На полдела не смотри, хотелось мне сказать. Можно разочароваться в деле, если не специалист, Но вдруг девочка, признавшая яшму, тихо прочитала стихи:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут цветы, не ведая стыда.
И я устыдился, еще оттого, что не мог вспомнить автора стихов. Пусть смотрят полдела, скоро увидят целое. Вот готова одна из поверхностей. Камень прополоскали в ведре с теплой водой, протерли чистой тряпочкой, и он заиграл красивым рисунком.
— А можно нам немножко пошлифовать? — вылез черненький малый с просьбой, которую я не предвидел и на которую обычно отвечают отрицательно. Смягченный, видимо, тем, что не просили камни, рабочий снял халат и надел на парня разрезом назад. Завязал плотно манжеты, чтобы не пачкались кисти рук.
— Сильно не прижимай камень и плавно веди от центра к краю.
Видел бы Косов — человек уже работает на станке! Хотя и не на основном производстве, но все-таки: ориентировка выполняется. И черненький улыбается, оглядываясь на приятелей: кто еще шлифовал на заводе камни?..
Вот так всегда: только возрадуешься, и тут же получишь щелчок по носу. Едва ли не в прямом смысле слова, раздался стук: камень вырвался из рук, срикошетил от бортика станка и ударился в стену около моей головы. Так и надо мне, на минуту забывшему универсальное правило ТБ: не совать нос куда не след. В данном случае — не позволять его совать. Протирая очки, забрызганные пастой, я сказал, что сильно прижимать камень к кругу, конечно, нельзя, но держать-то в руках надобно крепко. В этом один из секретов профессии, если не ошибаюсь.
Пересчитав по головам — в наличии ровно двадцать один человек, все живы-здоровы, выводим группу за проходную. Вот теперь настоящий оциум пост негоциум, ребята-пудисята. До свиданья, всего доброго, приходите к нам еще.
— Как считаешь, будет польза! — спросил Косов, когда ребята, атаковав трамвай, уехали и мы остались одни.
— Обязательно и всенепременно!
Устал я от веселой компании больше, чем за целый рабочий день. Растревожили меня эти мальчики и девочки. И было грустно. Все-таки несколько часов общались, не пустяками занимались. Будет польза, будет. Возможно, не совсем та, которую имеет в виду мой старший товарищ и коллега по заводу, бывший офицер морской авиации, а ныне инженер по профориентации, и на которую рассчитывает отдел кадров. Лично мне теперь нужно какое-то время, чтобы разобраться в своих чувствах и мыслях. Еще раз пережить этот поход, этот «вид сверху».
