Каждый, кто впервые открывает страницы «Медного всадника», читает маленькое предисловие Пушкина: «Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом».
Сопоставим эти строки с записью, сделанной в 1819 году пермским летописцем Федором Прядильщикевым: «Английский капитан по фамилии Кокрен проходит пешком из Петербурга в Камчатку. Отдохнув два дня у советника Пермской казенной палаты Берга, когда-то служившего волонтером на британском флоте, путешественник пустился дальше, не зная ни языка, ни обычаев русской земли».
Не одно ли и то же лицо Берх а Берг? Звуки, а значит, и буквы х и г в русском языке легко заменяют друг друга. Но это, конечно, не доказательство. Мало что говорит о Берге и примечание, сделанное издателями Прядильщиковой летописи: «Берг известен многими литературными трудами, преимущественно исторического содержания. Пермской губернии касаются: «Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей» и «Древние государственные грамоты, наказные памяти а челобитные, собранные в Пермской губернии».
Обе книги отпечатаны в Петербурге в 1821 году.
Может быть, и нет смысла сравнивать и сопоставлять? Ведь Василий Николаевич Берх, как говорится в новейшем издании Большой Советской Энциклопедии, был русским историком флота и географом, а безымянный Берг — наверное, местным жителем, хотя и с морским прошлым, исследователем уральских древностей. В библиографии сочинений Верха энциклопедия не упоминает ни одного из названных выше пермских трудов, зато перечислены солидные сочинения о путешествиях в полярные страны, об открытиях Алеутских островов, о русской экспедиции Беринга. И как венец всех трудов названы жизнеописания первых российских адмиралов, или опыт истории российского флота», изданные в Петербурге четырьмя частями в 1831 — 1836 годах.
Эта первая попытка сопоставления, возможно, и оказалась бы забытой, если бы не случайная находка в Хмыровской коллекции газетных и журнальных вырезок столетней давности, хранящейся в Публичной исторической библиотеке в Москве. В папках с материалами об Урале в глаза бросилась извлеченная из восемнадцатой книжки петербургского журнала «Сын отечества» за 1819 год статья «О следах русских древностей в Пермской губернии». Там же значилось, что ее сочинитель — В. Н. Верх. Это был краткий рассказ о поездке автора в Чердынь и Соликамск… Сомнений не оставалось: советник Пермской казенной палаты Берг и автор «известия» Верх, на которого ссылается Пушкин в предисловии к «Медному всаднику »,— одно и то же лицо.
Сохранившаяся в Хмыровской коллекции журнальная стать я была напечатана как раз в 1819 году, когда к Бергу в Перми явился английский капитан Кокрен. Разыскал путешественник пермского советника, как теперь увидим, далеко не случайно. В том году в журнале «Сын отечества» напечатай «Отрывок из I части Истории Российских географических открытий, сочиняемой В. Н. Берхом».
Наверное, не найдя автора в Петербурге, англичанин узнал его пермский адрес и встретился с Бергом в пути. Речь в журнальном отрывке шла о походах казачьего головы Афанасия Шестакова и майора Павлутского, державших в двадцатых годах XVIII века путь в те же края, что и капитан Кокрен,— на Камчатку и дальше к Чукотскому полуострову. Та к что двухдневная встреча и беседа могли быть очень кстати…
Но как моряк Берх попал в Пермь? Чем здесь занимался? Ответить на вопросы помог архив пушкинского друга, литератора и библиографа С. Д . Полторацкого. В отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина сумели собрать и сохранить даже мельчайшие заметки его. Среди бумаг и оказался написанный в 1834 году текст некролога, посвященного Берху. Из него следовало, что Василий Николаевич родился в Москве в 1780 году, долгое время жил с отцом в Риге…
В год рождения Пушкина Берх уже мичман, окончивший Морской кадетский корпус. И с тех пор в морях лежали его дороги: «Замечательно, что из 9-летней своей гардемаринской и мичманской службы он только два с половиной года был на берегу, Остальные же шесть с половиной лет провел в походах на разных судах и морях». А один из этих походов стал поистине великим в история русского флота. В 1803 — 1806 годах Берх участвовал в первом кругосветном путешествии россиян па корабле «Нева» под командование Лисянского. Побывал Берх, наверное, и в Новом Свете, поскольку «сочинил карту Российско-Американских владений», за что в 1808 году был удостоен бриллиантового перстня от Александра I.
Однако тревожная жизнь на зыбкой палубе парусного корабля отомстила Берху. Пошатнувшееся здоровье заставило моряка сойти на берег: «…С 1810 по 1821 год служил советником Пермской казенной палаты, хозяйственного отделения». В Перми Василий Николаевич женился, завел немалое семейство. Казалось, бросил моряк якорь на всю жизнь. Но прозаическая служба не мешала ему мечтать о лучших временах. Впрочем не только мечтать, но и готовиться: «Берх знал английский язык совершенно, немецкий и французский очень хорошо; объяснялся на них свободно. Он любил читать и следовать за ходом просвещения: участвовал во многих литературных предприятиях».
Сообщаемое пермским летописцем Прядильтиковым сведение о том, что Берх был волонтером английского флота, не находит подтверждения в бумагах Полторацкого. Возможно, именно отличное знание английского языка и «веселый характер » Василия Николаевича этому причиной? Брошенная нм шутка могла дойти, скажем, до летописца как заслуживающий доверия факт.
А какова настоящая фамилия моряка: Берг или Берх? Опять неточность летописца? Нет, наверное. Прядильщиков тут сказал себя человеком точным. Можно предположить, что второй вариант фамилии косил скорее характер литературного псевдонима, постепенно закрепившегося за Василием Николаевичем. Косвенное доказательство тому — его сын, Николаи Васильевич, московский писатель и переводчик, унаследовавший от отца все-таки фамилию Берг.
Поправив слегка на Урале свое здоровье, В. Н. Берх (Берг) в двадцатые годы переезжает со своим семейством из Перми в Петербург и служит в адмиралтейском департаменте по гидрографической части. И когда 7 ноября 1824 года произошло наводнение, Василий Николаевич составил наиболее полное известие об этом знаменитом происшествии. Мало того, Берх добавил все, что сумел найти в адмиралтейском архиве, и о прежних. Книга, изданная им в 1826 году, называлась так: «Подробные известия о всех наводнениях, бывших в Санкт-Петербурге». Вот на эту книгу и ссылался поэт.
Александра Пушкина во время наводнения в северной столице не было: он отбывал ссылку в Михайловском. Поэтому ему и понадобились точные сведения очевидца и знатока. И непременно — опубликованные. Почему? Цензура не пропускала в печать новые трагические подробности кошмарного наводнения. А Берх был тогда уже авторитетным историком и географом.
Однако ври жизни Пушкина «Медный всадник», кроме маленького отрывка, не был напечатан. «Высочайший цензор» поэта, Николай 1, возвратил рукопись для переделки. Во многих местах стояли знаки вопросов. Царь не пропускал слово «кумир». Были вымараны образные поэтические строки, известные ныне каждому школьнику:
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Пушкин не хотел печатать поэму в урезанном виде или переделывать на николаевский вкус. Об этом своеобразном противостоянии поэта и царя знали многие современники, хотя и не все разделяли, вернее, не все понимали пушкинскую позицию. Относительно недавно найдены дневники сенатора Н. М. Смирнова, мужа хорошо знакомой поэту фрейлины Александры Осиповны Россет. Дневниковая запись о Пушкине относится к 1834 году:
«Не знаю почему, только, верно, из каприза лишает он в сию минуту нас поэмы «Медный всадник» (монумент Петра Великого). Я видел сию рукопись. Пушкин заставляет сумасшедшего… грозить изображению Петра Великого и за что? За основание города на месте, подверженном наводнению. Государь, зная, что Пушкин очень знаком с женою (бывшею тогда еще моею невестою в 1831 году), часто говорит с нею об нем и передает ему свои мнения через нее. Он прислал ей сей манускрипт со своими замечаниями…»
Что сенатору Смирнову казалось чуть ли не капризом, для Пушкина имело глубокий драматический смысл было своего рода пружиной действия. Убрать или ослабить ее — значило бы нарушить масштабы восприятия трагической беззащитности маленького человека как перед стихией природы, так и перед стихией самодержавия.
Лишь после смерти Пушкина «Медный всадник» был напечатан в журнале «Современник» (1837, т. V, № 1). Вынужденные цензурой исправления сделал Жуковский. Особенно пострадал образ Евгения из-за того, что пришлось сократить эпизод его бунта против «самодержавного великана», то есть бронзового всадника-царя. Полностью поэма опубликована только в советское время.
Однако и сокращенный вариант поэмы произвел на пушкинских современников огромное впечатление. Описание наводнения поражало воображение читателей. Белинский отмечал: «Картина наводнения написана у Пушкина красками, которые ценою жизни готов был купить поэт прошлого века, помешавшийся на мысли написать эпическую поэму «Потоп»… Тут не знаешь, чему больше дивиться — громадной ли грандиозности описания или его почти прозаической простоте, что, вместе взятое, доходит до высочайшей поэзии».
Но указанное Пушкиным в предисловии «известие» Берха — не единственный источник поэмы. Еще в 1937 году литературовед В. Л . Комарович заметил некоторое влияние произведений Шатобриана на творческий замысел «Медного всадника». Критик привел отрывок из «Начезов» Шатобриана. Герой его, Шактас, блуждая по одному из Азорских островов, обнаруживает статую верхом на бронзовом коне, правая рука всадника указывала на запад:
«Я приближаюсь к этому необычайному памятнику. На его омытом пеною подножии выгравированы были неизвестные знаки; мох и морская селитра разъедали поверхность античной бронзы; альциона, сидящая на шлеме колосса, время от времени испускала томные звуки; к бокам и гриве скакуна прилипли раковины, и, казалось, если приблизить ухо к его расширенным ноздрям, будет слышен неясный ропот. Не знаю, являлось ли когда-нибудь что-либо более странное взору и воображению смертного».
Тогда же исследователь обнаружил идейное влияние произведений прогрессивного французского писателя и на некоторые другие пушкинские творения, в том числе на «Заметки о русском дворянстве», где также речь идет о Петре Великом. Говоря, что «Петр I одновременно Робеспьер и Наполеон», Пушкин очень близко подошел к характеристике русского царя-преобразователя и тирана. По мысли Шатобриана, идеальный диктатор должен быть «одновременно Вашингтоном и Бонапартом».
Однако эти истоки замыслов «Медного всадника» пока изучены недостаточно полно. А потому, как писал Пушкин, «любопытные могут справиться…».
