Десять лет назад в ленинградской газете «Смена» появилась первая подборка писем, присланных разными людьми, но с одной просьбой: «Помогите установить судьбу…»
Письма, как осколки, с которыми трудно жить, письма о невидимых следах войны, о розыске родных и пропавших без вести— Письма — как раны, не заживающие, а лишь приглушенные временем. Боль пополам с надеждой…
С помощью читателей газеты, красных следопытов, ветеранов войны, работников архивов, милиции была установлена судьба более 370 бойцов и командиров, числившихся в списках пропавших без вести, найдены и возвращены близким 67 живых… Многие сотни однополчан нашли своих боевых товарищей.
Письма почты «Отзовитесь!» — маленькие истории войны. Они позволили впервые назвать имена безвестных героев Великой Отечественной, узнать о их ратном вкладе в основание Победы и рассказать об этом людям.
Вот три истории о завершенных розысках.
1. Один моряк — моряк, два — уже взвод…
«30 июня 1942 года группа разведчиков 3-го батальона 2-й бригады морской пехоты в составе Волокославского, Ермошкина, Заики и Артемова не вернулись с боевого задания. Командир группы Борис Волокославский — мой сын. О нем я получил извещение: «пропал без вести». Сколько лет прошло, а я все не теряю надежды узнать о судьбе Бориса. Возможно, живы его товарищи. Уверен, что они откликнутся на мое обращение. А. И. Волокославский». (Из письма).
Тридцать пять лет с конца войны… Говорят: «время — великий исцелитель». Великий, но не всемогущий.
Долгие годы искал Александр Иванович Волокославский следы сына, запрашивал архивы, обращался в военкоматы.
На письмо Александра Ивановича стали приходить отклики. Жена разведчика Ивана Семеновича Артемова сообщила, что получила извещение о гибели мужа. О другом моряке, Данииле Павловиче Заике, стало известно, что он якобы погиб в плену. Военный комиссар города Ломоносова А. И. Ильин сообщил несколько адресов однополчан 3-го батальона 2-й бригады морской пехоты. Один из них на посланную ему газету с опубликованным письмом А. И. Волокославского отозвался из Сыктывкара. Был это Владимир Константинович Трусов.
«Дорогой Александр Иванович!
Ваш сын Борис Волокославский был командиром отделения в моем взводе разведки. Пришел к нам Борис осенью 1941 года, и с первых боевых дней проявил себя храбрым, находчивым в любой обстановке… Не случайно он очень скоро стал командовать отделением разведчиков.
В то время мы почти ежедневно выполняли Соевые задания. Много было стычек — больших и малых, на нейтральной полосе и в тылу врага. Это было тяжелое время, и разведчики не щадили сил. Легкораненые не уходили в лазареты. Борис не только ходил в разведку: часами выслеживал фашистов со снайперской винтовкой… 3 июня 1942 года ему был вручен знак «Снайпер РККА» за наибольшее количество уничтоженных врагов, он истребил 36 гитлеровцев.
Сейчас очень трудно вспомнить все отдельные боевые эпизоды, участником которых он был, но некоторые операции хорошо помню. Так, 14 января наш взвод в районе лесопилки устроил засаду, на которую напоролся враг, нам удалось захватить «языка» — взяли его Борис с разведчиком Ольшанским; позже захватили еще одного пленного, который сообщил о потерях фашистов у лесопилки — набили мы их там около семидесяти… Для взвода-то!
И еще очень хорошо помню 30 июня 1942 года, когда группа разведчиков— Ермошкин, Артемов, Заика,— возглавляемая Борисом, готовилась пойти в тыл врага. Группа переходила линию фронта у деревни Новая Буря. Ночь была светлая. Уже через 20—25 минут после ухода группы вблизи переднего края завязался автоматный и гранатный бой. схватка продолжалась часа два. Со стороны деревни Гостилицы к месту боя вышли три машины с фашистскими солдатами. А потом все стихло. В течение шести суток мы ждали возвращения группы, но не дождались. Судя по обстановке, разведчики приняли неравный бой. Через полтора месяца к нам вышел со стороны немцев местный житель; он, а потом и захваченный пленный подтвердили наши догадки. Фашисты устроили засаду. Наши приняли бой. Вели бой в окружении, уничтожили до двух десятков врагов, дрались до конца. Но и сами погибли. Местные жители втайне от гитлеровцев захоронили их на окраине деревни Новая Буря Ломоносовского района Ленинградской области.
Меня вскоре ранили в бою, в строй я не вернулся. На месте гибели боевых друзей побывать не пришлось. У нас, разведчиков, в памяти Борис остался настоящим воином, на которого можно было положиться в любой момент. Он геройски дрался с врагом — до последнего вздоха, до последнего патрона.
Александр Иванович! Ваш сын для своего Отечества сделал все, что мог, и заслуживает вечной памяти героя Отечественной войны! Низко кланяюсь Вам за такого сына.
В. К. ТРУСОВ, бывший командир взвода разведки 3-го батальона 2-й бригады морской пехоты».
А спустя месяц в редакцию газеты «Смена» пришел инвалид.
— Я приехал из Ворошиловграда в связи с публикацией письма Волокославского. Меня зовут Даниил Павлович Заика, я один из группы Бориса Волокославского…
В беспамятстве, тяжело раненный разведчик Заика оказался в плену, выжил чудом. После войны вернулся на родину. Прочтя в газетной публикации его фамилию, родные Даниила Павловича в Ленинграде выслали ему вырезку с письмом Волокославского, сопроводив предположительным: «А, может, это вы упоминаетесь, дядя Данило?»
В деревню Новая Буря они выехали вместе — Александр Иванович Волокославский, отец Бориса, и Даниил Павлович Заика, его боевой друг.
«Один моряк — моряк, два — уже взвод, три — рота…» Это боевая характеристика бойцов в тельняшках, которых свои называли ласково «братишками», а враги — «черной смертью». Морские пехотинцы воевали на разных участках фронта, и везде выделялись не только формой одежды — выделялись традиционным бесстрашием, флотским товариществом.
Когда на войне звучала команда «подготовиться к атаке!», бойцы знали: нужно дозарядить оружие и привести в боевое положение гранаты; те из них, что пришли в окопы с кораблей, этим не ограничивались — они вместо касок надевали бескозырки.
Борис Волокославский был бойцом в бескозырке. Он многого не успел в жизни, ему было только двадцать лет. Не успел и награды получить. А вот уничтожить тридцать шесть захватчиков успел! Он не дожил до Победы, но все сделал, чтобы до Берлина дошли другие, и его имя по праву — в ряду бессмертных имен победителей. Еще одно имя, отнятое у неизвестности.
2. Бессрочный паспорт ленинградский
17 октября 1941 года, возвращаясь с боевого задания из района Ладожского озера, бомбардировщик 1-го гвардейского минно-торпедного авиационного полка Краснознаменного Балтийского флота был атакован тремя фашистскими истребителями. После короткого воздушного боя, во время которого один «мессершмидт» получил повреждение, бомбардировщик загорелся и упал в районе деревни Канисты Всеволожского района Ленинградской области.
Очевидец случившегося, в то время комиссар стрелкового батальона Н. Т. Ильин, уже после войны предпринял поиск, занявший несколько лет, чтобы установить фамилии погибших летчиков. Ему удалось разыскать родственников трех членов экипажа летчика Уварова, чтобы сообщить им, как погибли их близкие. Только у штурмана капитана Матвея Гилевича родственники не находились… И тогда в «Смене», в отделе «Отзовитесь!» был опубликован рассказ о розыске, который ведет Н. Т. Ильин.
Эта публикация собрала целую семью…
Первым откликнулся читатель И. П. Губин: «У капитана Гилевича жива жена Зинаида Григорьевна, есть братья и сестры…» Потом пришло письмо из Красногорска, от Георгия Петровича Гилевича: «Мне стало известно о статье, рассказывающей об обстоятельствах гибели моего родного брата Матвея…» Из Рязани откликнулся брат Даниил. Из Саратова, Львова, Могилева пришли письма от сестер: «Нам, его родственникам, до сего времени не были известны подробности событий, при которых погиб брат…» Жена капитана Гилевича тоже отозвалась.
Н. Т. Ильин пригласил ее, а также братьев и сестер Матвея Петровича встретиться с ребятами Колтушской средней школы, находящейся неподалеку от места гибели летчиков. И встреча состоялась. Я был на ней. Сидел вместе с притихшими, не по-детски серьезными ребятами, слушал.
Гилевичи рассказывали о своем старшем брате, и живой капитан Гилевич вставал перед мысленным взором — человек с удивительно чистым, честным и мужественным сердцем…
…На старой фотографии, сделанной в середине 20-х годов, семья Гилевичей: Лида, Матвей, Фекла, Даниил, Ольга, Анастасия, Георгий, Шура. В то время отец с ними не жил, и главой большой семьи оказался старший по возрасту Матвей.
— Брату едва исполнилось десять лет, а на нем уже лежала вся мужская работа по домашнему хозяйству,— вспоминала Лидия Петровна Гилевич.— Наша мама была неграмотной, и ей очень хотелось, чтобы мы все учились и получили образование. Не довелось ей увидеть при жизни, как ее дети выходили в люди. Когда она умерла, все заботы о семье легли на плечи Матвея. Двадцать лет было ему, когда умерла мама. Семеро ребятишек в семье!.. Но Матвей умело вел хозяйство, мы помогали, чем могли, и благодаря ему не голодали. То, что все учились,— тоже его заслуга. Для всех нас, младших, Матвей был не только старшим братом — он заменил отца и мать. Помню, когда брат устроился на работу лесником, купил мне чулки и ботинки — по тем временам исключительно дорогой подарок…
Лидия Гилевич начинала свой самостоятельный путь работницей шелкопрядильной фабрики, потом стала драматической актрисой. А на всю Отечественную была у нее еще одна профессия — медсестра… Так странно смешалось в жизни: шумные аплодисменты в театре и едва слышно сказанные в госпитальной тишине слова: «Спасибо, сестра…»
— Матвей рос сильным парнем,— продолжала рассказ о брате Анастасия Гилевич.— Лучше других мальчишек бегал на коньках, дома, во дворе, соорудил турник. На вид суровый был, а в душе — очень мягкий и добрый. Хорошо помню, как население Могилева купило на свои средства аэроплан. Много людей сбежалось посмотреть на чудо-машину, но на приглашение пилота сесть в кабину и пролететь над Могилевом дал согласие только наш Матвей. Не могу забыть, каким восторженным и счастливым пришел он в тот вечер домой. Под большим секретом рассказал мне о своем полете и о мечте стать летчиком. Суждено было сбыться этой мечте…
Сама Анастасия Гилевич стала врачом. Училась днем, вечерами работала — молода была, вынослива, еще и общественные нагрузки прихватывала. Институт окончила с отличием, но в Минске не осталась — поехала на село. В войну сто километров прошла пешком, под вражеским огнем — закрывая собой годовалого сына, без еды, до боли стиснув зубы. Сотни раненых обязаны были выздоровлением и возвращением в строй майору медицинской службы запаса Анастасии Гилевич.
Когда погибли старшие, Матвей и Фекла, главой семьи стала Анастасия. И хотя война разбросала Гилевичей по всей стране, ей удалось установить письменную связь с братьями, вызвать Лидию…
Даниил Петрович Гилевич:
— В Могилеве в свое время находилась ставка царского генерала Духонина, которую вскоре после революции ликвидировали балтийские матросы. Матвею тогда было тринадцать лет. Тех матросов он запомнил на всю жизнь. В двадцатые годы Могилев шефствовал над линкором «Парижская коммуна», в город приезжали моряки-черноморцы, рассказывали о флотской службе. Матвей, отслуживший к тому времени уже два года в армии, загорелся вдруг мечтой о флоте. Подал заявление о вступлении добровольцем, служил рядовым матросом, выучился на радиста торпедного катера, потом поступил в Ейскую военно-авиационную школу, стал морским летчиком на Балтике.
Матвей первым из нас принял боевое крещение. Уже во время войны с белофиннами он сделал девять боевых вылетов. Отечественную начал с первых дней. Бомбил вражеские военно-морские базы, танки и машины с пехотой, выводил из строя артиллерию, обстреливавшую Ленинград. В составе 1-го минно-торпедного авиаполка участвовал в бомбежке Берлина, ударах, нанесенных в августе-сентябре 1941 года. Был награжден орденом Красного Знамени.
Младший брат Матвея Даниил тоже стал военным моряком. Капитан I ранга в отставке, Даниил Петрович Гилевич награжден семью боевыми орденами и десятью медалями. Участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Кавказа, в боях на Балтике и Ладоге, на Чудском озере, в освобождении Эстонии и штурме Кенигсберга.
— Матвей погиб. Но я мстил за него, за кровь его товарищей. Матвей бил врага с воздуха, я — с моря…
На плацдарме, захваченном его моряками, высадились части 86-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта, той самой, в которой служил самый младший Гилевич — Георгий, сержант-артиллерист. Георгий бил врага с суши — бил, как полагается, о чем свидетельствуют боевые награды.
Ныне Георгий Гилевич — горный инженер. Экзамены в институт он сдавал в городе Черемхове в конце 1944 года, уже будучи инвалидом войны. Прибыв в Ленинград, на встречу с пионерами, Георгий Петрович прежде всего поехал в район Невской Дубровки — долго лазал по снегу, искал свой окоп… Нашел — обрадовался…
— Когда стали известны обстоятельства гибели экипажа Уварова,— продолжает рассказ о брате Георгий Петрович,— я стал получать письма от боевых друзей Матвея. Прочитаю некоторые. «Это был человечный человек, коммунист, преданный Родине, смелый и храбрый воин»,— написал о Матвее Герой Советского Союза полковник в отставке А. А. Ермолаев. «Матвей Петрович был у меня начальником штаба эскадрильи, вместе с ним мы начинали войну с фашистами. Ваш брат летал на самолетах «ДБ-3» днем, в одиночку, без прикрытия. Такой полет в то время сам по себе уже был подвигом…» — из письма дважды Героя Советского Союза генерал-майора в отставке Н. В. Челнокова. А вот что писал в боевой характеристике командир 1-го минноторпедного авиационного полка Герой Советского Союза полковник Преображенский: «…С начала войны капитан М. П. Гилевич смело и отважно выполняет свой долг. Стиль его работы — образец для других. Жизнерадостный, общительный и в то же время волевой командир… Как никто умел он найти подход к людям, даже шутки его были глубоко поучительны…»
Александра Гилевич:
— В семье Матвей был ко всем добр. Доброта была свойством его характера. Таким Матвей остался и потом, когда женился и стал отцом. В сентябре 1940 года он забрал меня к себе в Ленинград, где я начала работать в аэродромной службе, инженером. Мы часто встречались по работе. Помню, как счастлив был он и его товарищи, когда вернулись после полета на Берлин, как оживленно обсуждали это боевое задание…
Строительство аэродрома — вообще нелегкое дело. Шура Гилевич строила его в условиях блокады города. Испытывая все муки голода, в лютый мороз, под артобстрелом, девушка выполняла задания с предельной отдачей сил. С аэродрома, в сооружении которого участвовала Шура, взлетел Матвей Гилевич, поднимались в воздух десятки других летчиков, чтобы громить ненавистного врага, захватившего Белоруссию и стоявшего у стен Ленинграда.
Шура Гилевич была младшей в семье. В своей армейской столовой она не съедала полученные скромные пайки хлеба, а собирала и сушила их для детей Матвея. Шура делала все возможное, чтобы спасти их, но…
Зинаиду Григорьевну, жену капитана Гилевича, выступить не просили… Она уже бывала здесь, в Колтушах, и о ее трагедии знают в школе. Вместо рассказа о муже Зинаида Григорьевна принесла и прочла ребятам его письмо, посланное семье за неделю до последнего боевого вылета.
«Зина, Боря, Юрик и Вовочка!
Привет вам, дорогие. Жив-здоров и вам всего наилучшего желаю в жизни и здоровья. Зина, береги пацанов. …Фашисты, получают и еще больше получат… Пришли Витька Токарев и Юрик Харламович из глубокого тыла фашистов, рассказывали, как издеваются изверги над беззащитным населением. Кровью сердце обливается за эти жертвы — в каждом зверски убитом ребенке мне чудятся мордашки Юрика, Вовки и Бориса… В любую погоду, с любой высоты, лишь бы приказ был, глушу этих бандитов. Возвращаюсь домой только с пустым самолетом. Когда бьешь этих гадов в упор и видишь, как в панике они бегут, хочется пикировать на них и душить прямо колесами и грудью самолета… Поганые трусы, они даже избегают открытого боя и бьют только из-за угла одиночные, беспомощные и подбитые машины. Зина, я дорого мщу… »
На руках матери остались три сына: Боря — семи лет, Вова — шести и Юра — четырех. Черные, долгие тянулись дни блокады. Ноябрь, декабрь, январь… Мальчики уже не ходили — лежали в холодной промерзшей кухне. Боря умер 13 февраля, Володя — 15-го, Юра — 17-го. Они застывали один за другим, на руках у матери…
Можно ли измерить человеческое горе? Нет, такое не измеришь… Когда при открытии обелиска в честь погибшего экипажа была объявлена минута молчания, она была данью памяти не только героям-летчикам, но и этим трем маленьким ленинградцам с белорусской фамилией Гилевичи, не дожившим до Победы…
Есть ленинградцы по паспорту. Есть — по крови, пролитой на ленинградской земле.
Родина Гилевичей — Могилев. Война породнила их с Ленинградом, живых и павших. Нет у Гилевичей ленинградской прописку, зато есть медали «За оборону Ленинграда» — бессрочный паспорт ленинградский. И родные могилы в приневской земле.
3. «…Приезжайте найдена мама»
Такую телеграмму получил Алексей Анатольевич Зайцев, слесарь Чернобыльского монтажного участка в Киевскую область. Самые дорогие, самые желанные для него слова за все сорок лет жизни.
В 1941 году он, трехлетний мальчик, был эвакуирован из Ленинграда в Кировскую область. «…Больше о себе ничего не знаю»,— написал он в «Смену».
Как искать родных, если от прошлого есть только имя? Да воспоминания — обрывочные, полувыцветшие, полуобморочные, словно видения…
Короткое письмо Алексея Зайцева мы направили в паспортный отдел, где инспектор Валентина Андреевна Черных открыла для него новую папку: «Дело по розыску родных A. А. Зайцева».
Розыск родных не является служебным долгом инспектора Черных. Но всю блокаду она жила в Ленинграде; умер от голода отец, потом сестра, погиб на фронте брат — она ничего не забыла. Десяткам обделенных материнской лаской людей удалось помочь. Письмо Зайцева было для нее всего лишь очередным — далеко не первым.
В двадцать два районных загса Ленинграда пошли направленные B. А. Черных запросы: «Прошу проверить наличие записи о рождении Алексея Анатольевича Зайцева за 1938 год». Получила двадцать один отрицательный ответ. Последний ответ дал надежду: «…мать — Кошелева Валентина Александровна».
Стала искать Кошелеву. Сперва в адресном бюро. Ответ: « В настоящий момент в пределах Ленинграда и области не проживает». Тогда пошла по адресам, где Кошелева могла проживать до войны: старые дома оказались снесенными, домовые книги — утраченными. Есть от чего опустить руки.
Валентина Андреевна рук не опускала. Она просматривала десятки архивных документов — нужно было найти подтверждение времени и факта эвакуации мальчика. Не день и не два листала она старые архивные книги. В глазах рябило от цифр, имен и фамилий. Но вот удача: «29 июня 1941 года Алексей Анатольевич Зайцев в возрасте трех лет был эвакуирован вместе с яслями № 195 в город Халтурин Кировской области».
— Нужно давать публикацию в газете,— сказала Валентина Андреевна,— нужно искать людей, кто знал Кошелеву.
На публикацию в «Смене» первой отозвалась Анна Ивановна Яблокова:
— Как же, знала Кошелеву. Жила с ней в общежитии после войны, только Валентина вышла замуж и сменила фамилию. Не Кошелеву вам искать надо, а Двуреченскую, так вот…
Отозвался Сергей Николаевич Мясников, брат Двуреченской:
— Сестра сейчас в отъезде, но я послал ей вырезку из газеты и получил письмо. Вот оно…
«Дорогой Сережа!—писала Валентина Александровна. — Получила твое письмо и газету, прочла, и сердце растревожилось. Пишу и не вижу строк, слезы заливают бумагу, чернила расплываются. Узнай поскорее местожительство моего воскресшего Алешеньки, от счастья ничего не соображаю, только плачу… Выезжаю домой…»
Люди знают: чем дольше разлука, тем острее радость встречи. Не просто встреча ожидала Валентину Александровну Двуреченскую спустя столько лет — второе рождение сына. В 1942 году одна знакомая женщина, дочь которой тоже была эвакуирована с детскими яслями в Халтурин, в Кировскую область, сказала ей:
— Еду к дочери. Мне сообщили, что она тяжело больна. Заодно узнаю и о вашем сыне.
А вернулась в Ленинград со страшными вестями:
— Умерла моя доченька. И Алеша ваш тоже умер. Так мне сказали…
Валентина Александровна посылала в Халтурин одно письмо за другим: «…Так ли это? Сообщите всю правду…» Ответов не было. И как только ясли вернулись из эвакуации, побежала узнать о судьбе сына.
Кто знает, как зародилась ошибка, обернувшаяся материнским горем,— только, к счастью, не умер тогда Алеша Зайцев. Он ничего не знал и не мог знать о своей мнимой смерти — ни в яслях, ни в детдоме, ни потом, уже взрослым. Выжил, вырос, окончил ремесленное училище, стал рабочим высокой квалификации, работал на многих стройках страны, отслужил в армии.
Но с годами росло неуемное желание узнать хоть что-нибудь о своих родных. Еще в 1945-м и 1946-м приезжали в Халтурин из Ленинграда люди, забирали детей, увозили домой. Он видел чужое счастье и ждал своего. Не дождался — за ним никто не приехал.
Уже взрослым Алексей Анатольевич писал в газеты, на радио, обращался с запросами в архивы. Получал разные ответы. Утешительного или обнадеживающего — ни одного. Письмо в «Смену» было последним. С того времени, как Зайцев написал, прошло восемь месяцев…
Тридцать семь лет не произносил он слово «мама». Произнес в комнате паспортного отдела Ленинграда…
Валентина Андреевна Черных пригласила его в комнату и взволнованно сказала ожидавшей там пожилой женщине:
— А вот ваш Алеша…
Отзовитесь! — с этим обращением потоком идут в газету письма. Местные и иногородние, из далекого и близкого. О не вышедших из боя мужьях, о потерявшихся в войну детях, о спасенных товарищах, о неизвестных героях.
Поединок с неизвестностью продолжается…
г. Ленинград
