В небольшом приволжском городке К. буйствовало лето. Стоял самый жаркий месяц — июль, и даже по вечерам вместо благодатной прохлады город окутывало тяжелое одеяло нагретого за день воздуха.
В один из таких вечеров в НИИ оптико-физических измерений, что недалеко от центра, находились два человека: вахтер Федорыч и заведующий экспериментальной лабораторией Игорь Витальевич Одинцов. Федорыч, сомлев от жары, меланхолично грыз сушки, запивая их чаем, а Игорь Витальевич сидел в своей лаборатории и лениво листал свежий номер реферативного журнала. Кроме них, в институте никого не было. Сотрудники, которых в зимнее время приходилось едва ли не силой выгонять из лаборатории, летом становились чрезвычайно пунктуальными и по окончании рабочего дня моментально исчезали: кто на дачу, кто на реку, кто домой, под спасительный душ.
Одинцова дома никто не ждал. Дочь уехала с группой топографов «за туманом и за запахом таиги», а жена, шокированная вздорным поступком неразумного чада, срочно отбыла в санаторий поправлять пошатнувшееся здоровье. Скучно было Одинцову в опустевшей квартире, и домой он не торопился.
Игорь Витальевич перевернул очередной лист журнала и оживился. Статья под названием «Эффект аномально низкого трения» обещала быть интересной.
Автор статьи сообщал о необычном эксперименте. В установку для исследования трения поместили брусок молибденита, откачали из камеры воздух и подвергли трущуюся поверхность образца интенсивному облучению ускоренными атомами гелия. Результат был совершенно неожиданным. Приборы показали, что трение между бруском и подложкой уменьшилось в сотни раз, то есть практически исчезло.
Игорь Витальевич отнесся к статье с недоверием. Слишком неправдоподобными показались ему результаты исследования.
— Где-то у них ошибка,— предположил он.— Приборы, наверное, подвели? Впрочем, можно проверить.
Установка для исследования трения в лаборатории имелась, и Одинцов, не откладывая дела в долгий ящик, принялся за работу.
Подготовка к эксперименту прошла гладко. Правда, в лаборатории не оказалось необходимого молибденита, и Игорь Витальевич решил пока что воспользоваться бруском германия. Оставалось только включить рубильник.
Одинцов устало выпрямился. Лишь сейчас заметил он, что за окнами совсем темно. Справедливо рассудив, что утро вечера мудренее, он запер лабораторию, сдал ключи Федорычу и пошел домой.
Федорыч же, стоило Одинцову уйти, забрался на диванчик и сладко задремал.
Проснулся вахтер под утро, от холода. Кряхтя, сполз с диванчика, закрыл форточку и, сунув в рот «беломорину», с досадой обнаружил, что спичечный коробок пуст. Тащиться за спичками в дежурку, в другой конец длиннющего коридора, ему не хотелось. Проще было открыть экспериментальную лабораторию, благо она не опечатывалась, и прикурить от плитки, на которой лаборанты варили кофе.
Так Федорыч и сделал. Он включил плитку, пробрался к распределительному щиту и, нащупав рубильник, повернул рукоятку…
А Игоря Витальевича разбудил звон бьющейся посуды.
Звуки доносились из соседней комнаты.
«Воры!»— пронеслась беспокойная мысль.
Одинцов шевельнулся, намереваясь вскочить на ноги, и вдруг почувствовал, что неудержимо скользит к краю кровати. Через мгновение он уже лежал на полу.
Подняться Игорю Витальевичу не удалось. Сколько он ни извивался, пытаясь опереться о пол ладонями, руки проскальзывали по паркету, словно по льду, и Одинцов вновь и вновь оказывался в лежачем положении.
— Да что же это такое?! — отчаялся он. — Ведь не сплю же я, в конце-то концов?
В том, что происходящее не сон, Игорь Витальевич убедился, крепко стукнувшись головой о ножку кровати. Он тотчас оставил попытку подняться, расположился поудобнее ка спине и затих, растерянно шаря взглядом по потолку.
Грохот в соседней комнате понемногу прекратился. В наступившей тишине Одинцов услышал какой-то подозрительный шелест. Он поднял голову и обмер.
Прямо на него двигался платяной шкаф. Дверцы его были распахнуты, и с полок падало белье. Вытянув рукава, белоснежные сорочки медленно скользили по полу к Игорю Витальевичу, слоено намереваясь заключить его в свои нейлоновые объятия. Кровать развернулась поперек спальни; не отстазая от нее, похожий на огромный розовый цветок, степенно плыл торшер. Было в этой картине что-то завораживающее, и Одинцов оцепенело наблюдал за ожившей вдруг мебелью.
Шкаф между тем коснулся согнутой ноги Игоря Витальевича. Тот судорожно брыкнулся. От толчка шкаф замедлил движение, а Одинцов, словно по ледяной дорожке, выскользнул в соседнюю комнату.
Там царил полнейший разгром. Цветной телевизор слепо таращился на Игоря Витальевича разбитым экраном. Японский сервиз — семейная гордость! — вывалился из открывшегося серванта и превратился в жалкую кучу фарфорового хлама. Все, что прежде находилось на столе, тумбочке, подоконнике, сгрудилось сейчас в углу комнаты, представляя собой адскую смесь разнокалиберных обломков. Не пострадал лишь телефон, да и то потому только, что стоял на полу. Отъехав но длину шнура, он при появлении Одинцова истошно зазвонил. Игорь Витальевич оттолкнулся от поверженного телевизора и приблизился к аппарату. С трудом ухватив выскальзывающую трубку, он услышал плачущий голос Федорыча:
— Батюшки мои! Да что же это делается» то? Конец света пришел! Игорь Витальевич, родной ты мой, вызволи меня отсюда, Христа ради! Смертушка, видно, моя на пороге…
— Федорыч! Что с тобой? — закричал перепуганный Одинцов.
— Да ить только плитку зажечь хотел! Рубильник включил, а тут оно и началося! Ах, грехи мои тяжкие! Говорила мне Прасковья…
Что говорила Федорычу мудрая Прасковья, осталось невыясненным. В трубке загрохотало, звякнуло и смолкло. И сколько ни крутил Игорь Витальевич диск телефона, ответом ему была мертвая тишина.
Одинцов распластался на полу и попытался осмыслить происходящее. Он не сомневался в том, что рубильник включен именно в экспериментальной лаборатории, за Федорычем и раньше числились подобные вольности. Значит, пришла з действие установка для исследования трения. Поток частиц облучил брусок германия, трение между ним и подложкой исчезло.
— Упало до минимума,— попразил себя Игорь Витальевич.— Ну и что? Как связать то, что произошло в лаборатории, с этим погромом? Связь несомненно есть. Но какая? Начнем сначала… Включен рубильник. Трение между образцом и подложкой уменьшилось, почти исчезло. Трение исчезло…
Игорь Витальевич несколько раз повторил последние слова и внезапно почувствовал, как от догадки по спине пробежали мурашки.
— Нет, это невозможно,— сказал он громко,— не бывает такого! У меня в квартире нет трения?! Чепуха!
Но как ни старался Одинцов найти иное объяснение случившемуся, он в конце концов капитулировал перед очевидным: брусок германия, подвергнутый в лаборатории бомбардировке атомами гелия, в ответ породил мощное ответное поле, которое и уничтожило трение. В том числе и здесь, в квартире Одинцовых,— ведь только отсутствием трения можно было объяснить падение предметов и самовольное перемещение мебели. Ни одна поверхность, будь то пол или крышка стола, не может быть идеально ровной, она непременно имеет наклон. По этому-то наклону и устремился японский сервиз стоимостью в тысячу с лишним…
— И цветной телевизор за восемьсот,— вздохнул Игорь Витальевич.— Ох, и попадет мне от жены!
Он прикинул расстояние от квартиры до института, представил, что сейчас творится в окрестных домах, вспомнил истошный крик Федорыча и понял, что установку надо выключить. И чем скорее, тем лучше.
Одинцов стал одеваться. Это было мукой! Туфли он кое-как надел, загнав их между шкафом и письменным столом, но от брюк пришлось отказаться и довольствоваться трико.
Рубашку Игорь Витальевич надевать не стал.
— Лето, жара,— малодушно подумал он.
Наконец, сборы были закончены. Игорь Витальевич бросил прощальный взгляд на разгромленную квартиру и, промучившись четверть часа с замком, решительно выехал за дверь. По ступенькам он съезжал сидя, судорожно цепляясь за перила, но перед самым выходом все же едва не скатился в черную пропасть подвала. Он со страхом посмотрел в темноту — оттуда бы ему не выбраться…
Игорь Витальевич отворил дверь подъезда и осторожно выглянул наружу.
По улице текла мусорная река. Чего тут только не было! Кирпичи, обломки досок, клочья бумаги, всевозможные железяки, битое стекло, камни — все это величаво двигалось под уклон и исчезало за поворотом. Людей на улице не было. Очевидно, жители городка еще не успели прийти в себя и отсиживались по домам.
На ноги Игорь Витальевич подняться не рискнул. Он наклонил туловище к коленям, чтобы не перетянуло на спину, и выехал на середину дороги.
Вставало солнце. С Волги веял прохладный ветерок, весело щебетали птахи, и настроение у Одинцова понемногу улучшилось.
— Стоит ли горевать? — рассуждал он, отпихивая ногой слишком уж назойливый ящик.— И черт с ним, с сервизом… Совершено одно из величайших открытий века!
Надо сказать, что тщеславным человеком, а тем более карьеристом Игорь Витальевич не был. Удачам коллег он радовался, как своим собственным, и никто не мог утверждать, что его поздравления на банкетах, посвященных защитам докторских диссертаций, звучали фальшиво. Но кто бы на месте Одинцова не почувствовал гордость за себя? Кому же не лестно было бы прочитать в газетах бьющие в глаза заголовки: «Триумф советской науки!», «Замечательное открытие советского ученого!» Приятно? Безусловно.
Игорь Витальевич замечтался. Он не заметил, как проехал мимо института, и опомнился, лишь когда его качнуло на выбоине, словно на волне, и увлекло в боковую улочку.
Одинцов забеспокоился. Надо было немедленно возвращаться. Но как? Дорога, как назло, была без ухабов и рытвин, зацепиться было абсолютно не за что.
Тревожные раздумья Игоря Витальевича прервал собачий визг. Метрах в двадцати впереди него из подворотни деревянного одноэтажного домика выплыла кудлатая тощая дворняжка. Увидев Одинцова, она завизжала еще отчаяннее, попыталась вскочить, но тут же снова бухнулась на землю.
Они проехали еще метров пятьдесят, и Игорь Витальевич услышал прямо по курсу непонятный шум.
Впереди была стройка.
Котлован, рытье которого продолжалось третий год, поражал своими размерами.
Впрочем, испугал Одинцова в данный момент не сам по себе факт непомерно затянувшегося строительства. Похолодев, Игорь Витальевич увидел, что котлован почти доверху наполнен мусором и именно туда впадает улочка-река, по которой он плывет.
В трансе Одинцов проследил, как исчезла в недрах котлована бетонная плита, как мерно колыхнулась поверхность чудовищного болота, как обреченно закивала стрела подъемного крана, похожая на хобот утонувшего в трясине мамонта. И только когда достиг высокой ноты и внезапно оборвался собачий визг, Игорь Витальевич очнулся от столбняка. Он перевернулся на живот и судорожно заскреб ногтями по асфальту.
Тщетно! С таким же успехом утопающий хватается за воду, пытаясь удержаться на поверхности. Одинцова неотвратимо несло навстречу гибели. Теперь не хвалебные заголовки газет мерещились Игорю Витальевичу, а грустные, обведенные траурной каймой слова: «Группа товарищей глубоко скорбит… безвременная кончина… выдающийся ученый…»
— Утонул в яме с мусором,— подвел итог Игорь Витальевич и еще отчаяннее заработал руками.
Ему повезло. Когда котлован был всего в нескольких метрах и гибель казалась неминуемой, рука его наткнулась на твердый предмет. Сквозь застилавшую глаза пелену Одинцов увидел кирпич. С силой отшвырнув его, Игорь Витальевич к удивлению своему заметил, что движение замедлилось. Поддавая руками и ногами по мало-мальски массивным предметам, Одинцов вскоре остановился, а затем медленно поплыл против течения.
Через полчаса ему удалось добраться до поворота. Обхватив торчащий из земли столбик, Игорь Витальевич некоторое время отдыхал, успокаивая бешено колотившееся сердце.
Потом примерился, резко оттолкнулся и торпедой поплыл к забору, который ограждал институтский корпус.
В вестибюль Одинцов проник, когда солнце стояло высоко над домами. Измученный борьбой со ступеньками и дверью, он, однако, не стал задерживаться и после нескольких неудачных попыток въехал в экспериментальную лабораторию.
Федорыч, окруженный остовами разбитых приборов, лежал в углу и что-то невнятно бормотал. Разбираться в том, не сошел ли вахтер с ума под бременем тяжких испытаний, Одинцов решил позже, а сейчас, осмотревшись и даже не пытаясь подняться на ноги, он ухватил злополучную плитку за шнур, подтянул к себе, примерился и швырнул ее в распределительный щит.
Посыпались искры, в лаборатории запахло горелым, но Игорь Витальевич уже не обращал внимания на такие пустяки. Он стоял на ногах!..
Привыкнув к этому полузабытому ощущению, он затем осторожно сделал шаг, другой, притопнул и внезапно заплясал, неуклюже приседая, крича что-то бессвязно-ликующее. Затем, усталый, сел, привалился к стене и заснул под непрерывное и убаюкивающее монотонное бормотание Федорыча, оставшегося совершенно безучастным ,к происходящему.
Сейчас Игорь Витальевич живет и работает в Москве. Он академик, лауреат Нобелевской премии, руководит институтом всесоюзного значения. Подчиненные уважают его за деловитость, энергию, хотя и посмеиваются втихомолку над одной странностью Одинцова. Дело в том, что, уходя домой, он всякий раз, как бы между прочим, оставляет на столике у вахтера коробок спичек…
