Ежегодно преподаватели и студенты филологического факультета Уральского университета под руководством крупнейшего исследователя уральского фольклора профессора В. П. Кругляшовой отправляются в экспедиции за пословицами, поговорками, песнями, сказками и преданиями. И встречают они в городах и селах Урала немало талантливых рассказчиков, таких как Агафья Матвеевна Пермякова, о которой и наши заметки…
Прошли годы. Но вновь и вновь вспоминается день, когда мы впервые встретились с жительницей села Колчедан Свердловской области Агафьей Матвеевной Пермяковой. Теряются в памяти черты ее лица, но все отчетливее слышится ее живая речь…
Летний день был жарким и не очень удачным для бредущих по пыльным деревенским улицам участников фольклорной экспедиции. Большинство домов — на запоре: расторопные старушки с раннего утра подались в лес, за «клубяной», как называли они поспевшую крупную ягоду, которой в тот год уродилось нам на беду великое множество. «Девки, приходите ввечеру»,— говорили они, а мы безнадежно кивали, догадываясь, что «ввечеру» будут эти семижильные певуньи и рассказчицы доить коров, стряпать пироги, нянчить внучат. «А пойдите-ко вы к Агафье, она все равно дома сидит»,— как-то лукаво посоветовала одна женщина. И мы пошли. «Уж она-то вам наврет!» — неслось вслед. «И чем больше, тем лучше»,— думали мы, неся под мышкой чистые еще в тот день тетради. Домик удивил своей ветхостью и откровенным приглашением войти всякого мимо проходящего. Хозяйка насторожила своей внешней строгостью. Мы объяснили, зачем пожаловали. «Да неужто за сказками да песнями в такую даль ехали?» — промолвила она, а в глазах зажегся интерес, любопытство, они потеплели. Агафья Матвеевна преобразилась: мы увидели перед собой не старую больную женщину, а бойкую, веселую Аганю, Аганюшку.
В ее рассказе оживало прошлое: мы представляли себе ее отца, не пускавшего на вечерки свою любимую дочь, подружек, «всем светом» приходивших выручать ее из домашнего плена. Ни одна свадьба в селе, ни одна вечеринка не обходилась без Агафьи: «Она и зачинает, и кончает, и учит…» — так говорили о ней.
Агафья Матвеевна вспоминает с удовольствием, она гордится собой. А мы… мы давно уже не пишем, а просто слушаем, стараясь не упустить ни слова, наслаждаясь живостью, остроумием, плавностью речи рассказчицы.
Говорит она о деде Якове, сказочнике и балагуре, который в детстве взял ее за руку и привел в сказочный мир, населенный богатырями и колдунами, царевичами и волшебными птицами. На редкость цепкая память Агафьи Матвеевны хранит сказки деда и его шутки. «Была у меня сестра Тюшка, тихая такая, ласковая, так дед, бывало, приговаривал: «Бык шелудяк — так то Аганькин брат, а пестрая телица — так то Тюшкина сестрица».
Запали ей в душу слова матери, некогда весьма убедительно отговорившую свою непоседливую, скорую на выдумки дочь от странного ее решения идти в монастырь: «Нет, дитятко, востра ты больно! Кабы потупее была, а то не выдержишь, вернешься, станут оборотнем звать. В монастыре жизнь тяжелая — в подчинении живешь. Ведь хорош типичный куст, когда расцветет, а войдешь в него, каково?»
Талантливый дед, умная, острая на слово мать…
— У меня и свекровушка пела. Как мы все запоем, так соседи дивовались: «Опять у Пермяковых пируют»,— говорили, а мы не пили, нет, пьянство — не самостоянство. Пели так просто. На душе хорошо было. Любила я своего Ванечку. Весь он беленький был, крепенький, как репочка, да и я ничего была, ладная…—и глубокий вздох, и радость в глазах, что пе обошла ее стороною большая человеческая любовь.
«А что же вы пели, бабушка Агафья?» Она отвечает, и мы сразу становимся обладателями таких текстов песен, каковых не встречали ни в одном песенном сборнике, ибо, они здесь родились, эти песни, и потому особо дороги исполнительнице, которая, видимо, решила до конца поразить нас своими талантами и вот-вот готова пуститься в пляс под ритмичный напев насмешливой песенки, и сплясала бы, наверное, бабка Агафья, кабы не больная ее нога:
А Анисья-то расплакалась,
А Арина-то раскрякалась,
А Аксинья молоденька вдова,
А у Василия черемна борода,
А Матвею рыбку ловить,
А Лексею к обеденке ходить,
А Данилу на печке лежать,
А Наталье Петю-сына снаряжать,
А Степану-то железо собирать,
А бабушке Соломее с быком здороваться.
«Подслеповата была Соломея»,— объясняет Агафья Матвеевна. Она все нам объясняет, и Делает это с явным удовольствием. Самостоятельность ее мышления, точность суждений восхищают.
Агафья Матвеевна переключается на разговор о частушках. Ее мнение об этих коротких песенках столь своеобразно и неожиданно, что мы даже теряемся и не знаем, возражать или соглашаться, а решать это надо скорее, ибо в беседу она постоянно втягивает и нас. Бабушке Агафье нужны активные слушатели, а не «чурки». «Скажите, милушки, ну что за частушки теперь поют? — атакует она.— Раньше такие не пели»:
Задушевная подруга,
Нынче новые права,
Если боля не подходит,
Подходи к нему сама.
Раныне-то что:
Мне совсем не по душе
Голубенький платочек,
Я никем не занята,
Гуляю, как цветочек.
Нынче видите вот:
Ты зачем меня ударил
Балалайкой по плечу.
Я по то тебя ударил,
Познакомиться хочу.
А у нас ране было:
Миленький ты мой,
Цветочек бело-розовый,
Ты почто меня ударил
Палочкой березовой?
«Теперь что есть, то и поют,— сокрушается старушка,— а раньше предполагали ласково». И жаль ей тех светлых частушек-повертушек, которые Агафья Матвеевна, по ее собственному выражению, «заливала » в молодости.
А какие свадебные припевки спела нам Агафья Матвеевна! Мягкие, простые, ласковые слова звучали чарующе:
По тропе-тропинушке
Шел-прошел детинушка,
Удал добрый молодец
Никонор Ильич…
Как горько причитала она по девьей красоте, ведь «если не наплачешься за столом, так наплачешься за столбом»:
Ты христова девья красота,
Ты когда прошла-прокатилася,
То ли утречком споранешенько,
То ли вечером воспозднешенько,
То ль во матушку во глухую ночь?
Мы едва успевали записывать, а горестные интонации причета уже сменились веселой разудалой прибауткой дружки:
Спасибо на амине,
Как на масляном блине,
Тот ли город, тот ли терем,
Та ли деревня, то ли селенье…
Частит Агафья Матвеевна, и мы улыбаемся и понимаем, с каким нетерпением ждали эту мастерицу петь и причитать на деревенской свадьбе и как хорошо получалась у нее роль дружки, быстрого и шумного, ведь у этой женщины драматический талант. «Да, я с парнем — парень, с девкой — девка, со стариком — старик»,— гордо сообщает она об умении перевоплощаться, которое очень ценит, как и умение разговаривать с людьми, в котором Агафья Матвеевна, к счастью, не отказывает и нам, констатируя: «Ну, что ж, девки вы хорошие, подход имеете, да ведь как оно? В мир идти и тестом брать».
Может быть, эти таланты и помогли когда-то бабушке Агафье перенять от знахарок их заговоры, которые держат они в глубокой тайне, за семью печатями. И знает теперь Агафья Матвеевна заговоры, но не лечит, хотя и верит в их силу, сообщив, что сама видела, как помогают эти заговоры больным и капризным детям. Может, потому спокойно и деловито пересказывает она нам слова тех магических речей, которые так упорно скрывают знахарки.
Но перед тем, как поведать нам очередной заговор, Агафья Матвеевна затапливает плиту, укоряя долго не загорающиеся, отсыревшие дрова за то, что они «величаются». Она ставит чайник, достает варенье, мы из вежливости отказываемся, но она строго обрывает нас, дескать, чаю выпить мы просто должны. «Ненакормленным гость уходит только из пустого дома». Мы хорошо запоминаем эти слова и горько думаем о том, сколько у нас еще таких «пустых» домов впереди. В избушке, покосившейся от старости, темновато, в печке трещат дрова. Это создает определенную атмосферу, мы слушаем заклинание и чуть не попадаем под его воздействие: сказываются усталость и напряжение.
«Полуношная полуношница, полуденная полуденница, щекотушная щекотушница! Не ганься, не дыганься над рабом божиим (имярек). Пойди ганься, дыганься в баню над жаром, над паром, над серым камнем, над мышьими детками, над лягушьими детками, над девятими потолошницами, над десятою матицей. Матица, матипа, потолошница, прими с раба божьего (имярек) полуношницу.
Век новеки, отынь довеку. Аминь!»
Как ни хочется спать, мы сопротивляемся чарам и слушаем теперь уже прекрасные волшебные сказки. Сказки, которые так давно никому не рассказывались (по этому поводу, что никто их слушать не хочет, мальчишки все гоняют по улицам, Агафья Матвеевна долго сокрушалась), вырываются на свободу и, причудливо переплетаясь, соединяют в себе такое, что хватило бы на добрый десяток волшебных сказок. Здесь и злая мачеха и доверчивый царь, здесь и былинные мотивы и сказочные устоявшиеся поэтические обороты.
«А как вышел Иванушка во чисто поле, да как айкнул он по-богатырски, свистнул по-молодецки. Конь бежит, земля дрожит. Говорит: «Бери палицу в 100 пудов, поедем защищать царскую дочку». Вот приезжает он в бой. Как махнет палицей — станет улица, размахнется — переулица».
Это знакомо с детства, уже тогда мы все знали, как сильны русские удалые молодцы, как ловки они, добры и надежны, а вот поэтичность сказочных зачинов, комизм концовок понимать начинаем только теперь, когда Агафья Матвеевн а после долгой сказки вдруг доверительно сообщает: «И я там была, мед-пиво пила,— такой рассказ имею, иначе как бы его знала, коли сама все не видала? Дали колпак, давай со свадьбы толкать. Дали кафтан синий да шапку с пухом, да сапожки сафьяны. Иду я по лесу, птичка над головой летает и кричит: «Синь да хорош!», а мне слышится: «Скинь да положь!». Сняла я кафтан, положила под кусток, иду дальше. А птичка не унимается: «Сапожки сафьяны!». А я слышу: «Сапожки рваны!». Ну, что ж делать? И их скинула. А птица не унимается: «Шапка с пухом! Шапка с пухом!» А мне кажется: «Пух-то в ухо!» Будь ты неладна, думаю, и ее па ветку повесила. Так ни с чем и домой пришла. Вот теперь-то и доказать вам не могу, что сама там была и все видела»,— улыбается виновато Агафья Матвеевна.
А мы верим уже в сказки, где злу всегда достается по заслугам: «И посадил царь Яговну на полотняное прясло и расстрелял кислым молоком из портяного ружья».
Задумалась сказочница, потом, ни к кому не обращаясь, подвела итог: «Сказка — ложь, да она жальче, чем бесчеловечье и хамство». И вдруг спохватывается: «Да нет, хорошо сейчас жить стали, и песни хорошие поют, а вот люблю ту, где слова еще есть: «Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». Ой, девки, верно-то как! Да и как же но верно?»
Долго в тот день сидели мы у Агафьи Матвеевны. Уходить не хотелось. Но вечерело, проехал по дороге последний автобус. «Ишь как уцапался, чисто поросенок, видать, издалека»,— проводила его взглядом бабушка Агафья, еще раз удивив нас меткостью своих замечаний. Распрощались до завтра.
А с утра… «Здравствуйте, здравствуйте, девоньки, никак опять за сказками пришли? Ну и правильно, милые. А мне тут еще одна сказочка на ум пала». И рассказала: «Жил-был один бедный парень. И влюбился он в царскую дочку, а сватать ее идти боится. А друг его, Полыгало, и говорит: «Так пойдем вместе, я поговорю с царем, он отдаст ее за тебя». Вот и пошли они сватать дочь царскую. Пришли. Царь спрашивает: «Зачем пожаловали? » — «Пришли сватать вашу дочку за этого молодца»,— отвечает Полыгало.
— А есть ли у него такой дом, чтобы курица на него залетала да звезды с неба склевывала?
— Не видал,— говорит Полыгало,— как курица звезды склевывала, а вот как петух полмесяца в носу таскал видел.
— А растет ли у него капуста по пуду вилок?
— Не весили на пуды. Оторвали один листок, столбы поставили, листок на них положили, так целый полк солдат от дождя спасся.
Царь на ус мотает. «Хорошо, видать, живут»,— думает.
— А есть ли такие огурцы, в три аршина длиной чтобы были?
Пожал плечиками Полыгало да и отвечает:
— Были огурцы, возле соседского огорода посадили, через забор плеть перебросилась. Сосед плеть своей не считает, урожай не снимает, и мы из виду упустили. Вырос огурец. Один бок у него выгнил, зашла туда соседская кобыла с жеребенком, так три года искали.
Пришлось царю отдать дочку замуж, решил, что лучше жениха не сыскать. И сейчас они живут-поживают да добра наживают.
А потом «пали на ум» Агафье Матвеевне вновь свадебные припевки, причеты невесты:
Вы голубушки мои сизые,
Да лебедушки мои белые,
Не глядите, мои голубушки,
На чужие умы-разумы,
На чужие-то слова ласковые.
Не меняйте, мои голубушки,
Своего родимого тятеньку
На чужого свекра-батюшку
И свою родиму матушку
На чужую свекровку-матушку,
И свою-то буйну головушку
На чужа-чужанинина…
Полмесяца длилась фольклорная экспедиция, и все дни манил нас покосившийся домик на пригорке. Такие встречи бывают не часто. Но если она произошла, то будем благодарны и щедрой судьбе фольклориста, и поэтическому таланту и мудрости русского народа.
