Вспомните: КОММУНАР, ЧОНОВЕЦ, РАБФАКОВЕЦ, ПЕРВОСТРОИТЕЛЬ, СОЛДАТ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ… Какая сила в этих словах, обозначающих преемственность поколений, но есть люди, судьба которых вмещает их все…
После избрания Панкратия Шевердалкина секретарем Суерского райкома комсомола его вызвало местное начальство.
— Посмотри во двор, секретарь,— уже не девятнадцатый год. Жалобы на тебя поступили.
— Уже? В чем я успел провиниться?— Панкратий стоял в дверях — блестящая портупея, револьвер в кобуре — боевой вид.
— Вчера, как закончилась комсомольская конференция, ты на лужайке с молодежью гопака отплясывал. Люди все видели. Упрощенчески ты, товарищ Шевердалкин, подходишь к работе с молодежью. Был у нас раньше секретарем Морозов, так он по чину солидно себя вел.,.
— И при этом не работал! На комсомольской конференции по делу ребята его ругали: бюрократ! По учетным карточкам поглядишь — в районе тридцать ячеек, а действует всего четырнадцать. Да и то многие на ладан дышат. А я ничего дурного в песнях и плясках не вижу. Лучше, думаю, пусть молодежь под мою гармонь поет, чем под кулацкую.
— Предупреждаю тебя, товарищ Шевердалкин, не те у тебя методы, хоть и получил ты подготовку в совпартшколе. Не те!
Так и не получилось разговора. А Панкратий вскоре выписал себе из Москвы гармонь знаменитой в то время фирмы Говорова— 180 рублей за нее выложил. Это при скромной секретарской зарплате в сорок целковых! Все заседания, семинары и совещания в райкоме комсомола начинались с песен. Поэт Александр Жаров писал: «Гармонь, гармонь! Протяжные меха… И с той же задушевною игрой в простор полей в премудрых переборах врастает новых, зычных песен строй — о тракторе, о смычке, о селькорах!».
А по вечерам — пляски… И комсомольский секретарь — лучший танцор в селе. Как пойдет вприсядку с вывертом, с присвистом — загляденье!..
Мандат, револьвер и конь — все имущество, которое по должности полагалось секретарю райкома комсомола. Верхом на коне Шевердалкин объезжал деревни. Края глухие, люди запуганные. У всех в памяти были зверства кулацко-эсеровских бандитов. К примеру, в коммуне деревни Шуравино кулацкая банда вырезала всех поголовно мужиков, от малых до стариков. А колхоз в той деревне сохранился, только был он однородным по своему составу — чисто женский. Не раз слыхал Шевердалкин, как мать трепала за чуб сына или за косу дочь и приговаривала: «Не ходи в комсомол! Головы там тебе не сносить!».
Мандат хранился за пазухой. Шевердалкин доставал его, если надо было именем Советской власти добиться правды. Он заступался за малолеток-батрачат, которым кулаки строго-настрого запрещали учиться «в школе. У секретаря райкома искала справедливости крестьянская молодежь.
А револьвер в те годы был просто необходим. В округе разбойничали бандитские группы из местных кулаков, грабили кооперативные лавки, поджигали колхозные дома, убивали сельских активистов. Револьвер нужен был Шевердалкину на случай, если произойдет нежданная встреча на лесной дороге с бандой, если разъяренный кулак из-под полы достанет обрез, если ребром встанет вопрос о жизни или смерти…
В начале 1928 года Панкратия Шевердалкина перевели в Шатровский район, его предшественник — секретарь райкома комсомола уехал в город на учебу. Шатровский район был велик по размеру и численности населения, он считался передовым по кооперированию, экономике и культуре. Дружески принял Шевердалкина секретарь райкома партии Василий Леонтьевич Братилов, они знакомы были еще по совпартшколе.
— Главное сейчас— артели, переход от индивидуального хозяйства к коллективному труду,— вводил Братилов в курс дела нового комсомольского секретаря.— Можно похвалиться: в районе уже работают 14 коммун и артелей. Но надо больше. Возьми на вооружение слово, честное и прямое. Если твоему слову поверят, пойдут ребята с чистым сердцем в комсомол и колхозы…
Сам Братилов был прекрасным оратором. Он не боялся схваток в споре на шумных многолюдных митингах. Поднимался на трибуну даже под злобный рев кулаков: «Долой!». Он говорил резко, убежденно — и постепенно стихали суматошные, надрывные выкрики. «Идейный»,— говорили о нем мужики, и в их устах эта похвала звучала высшей наградой. Панкратий Шевердалкин влюбленными глазами смотрел на Братилова, стремился во всем подражать ему.
Урожай летом 1928 года был щедрым, грех обижаться. Но планы по хлебозаготовкам срывались. Кулаки и зажиточные крестьяне прятали зерно, гноили в земле, лишь бы государству не продавать.
В тот день многие уполномоченные, возвратясь из деревень, руками разводили: «Кулаки скрывают хлеб». «Братилов, обычно спокойный и сдержанный, темнел от гнева лицом. Чувствовалось:. вот-вот вскипит. Последним отчитывался помощник окружного прокурора Ильин. Он побывал в деревне Ожогино и привез полный портфель протоколов, составленных при подсчете на месте. В протоколах утверждалось, что есть излишек зерна, который прячется по тайникам, а не продается государству…
— Мы тебя, товарищ Ильин, за хлебом посылали, а не за бумажками,— резко сказал Братилов.— А протоколы оставь себе, может, в домашнем хозяйстве пригодятся. Раз не справился с партийным поручением, другого пошлем.
— Разрешите мне попробовать свои силы,— привстав, сказал Шевердалкин, самый юный из членов бюро райкома партии.
…Ночью в Ожогинском сельсовете Шевердалкин собрал батраков. Рассказал им о поручении, с которым приехал. Сделал обзор политического момента, объяснил, как ждут хлеб в городах. Призвал батраков к классовой сознательности.
— Вы, товарищи, наверняка знаете, кто и где прячет зерно. Обещаю, что от кулаков за правду не пострадаете. Советская власть возьмет вас под свою защиту. Время есть подумать. До рассвета. Если что выясните, приходите. Буду ждать всю ночь в сельсовете.
К утру в блокноте Шевердалкина было три адреса. Первым записан Кузьма Петрович. В сельсовете он состоял на хорошем счету — середняк, примерный хозяин, а хозяйство в деревне известнэе, образцовое. «Ошибочка вышла, поди, оклеветали мужика. От зависти, известно, даже мухи дохнут».— приговаривал председатель сельсовета Василий Иванович Безголов. Неохотно он пошел вслед за уполномоченным в дом Кузьмы Петровича.
— Здравствуйте, гости дорогие!— хозяин был приветлив.— Чем обязан?
— Мне кажется, что вы сдали не все излишки.— сказал Шевердалкин.— Поля у вас большие, Кузьма Петрович, урожай нынче богатый. А продали нашему государству крохи.
— Оболгали меня! Да знать бы, какая паскуда донесла,— Кузьма Петрович ругался, не стесняясь в выражениях. Вспомнил и благодарности, которые получал от сельсовета за свое образцовое хозяйство. Безгодов смущался и был готов с извинениями уйти. Шевердалкин упрямо стоял на своем: «В здешнем хозяйстве есть излишки хлеба, да и не малые».
— Ладно, ищите! — сказал Кузьма Петрович.— Если что найдете, то — ваше счастье! — берите бесплатно. А если с пустыми руками уйдете, я найду у власти на вас управу.
Шевердалкин и Безгодов, пригласив с собой двух депутатов сельсовета, направились в новый дом, построенный для сына. Подняли половицы — подполье было полным-полно золотистого зерна пшеницы. Четыре тысячи пудов хлеба! Мобилизовали все подводы в деревне, чтобы вывезти зерно на заготовительный пункт.
Кузьма Петрович был расстроен чуть не до слез. Позор, на всю деревню позор! Просил уполномоченного только сыну не сообщать, ведь верой и правдой он служит в Красной Армии. Шевердалкин пообещал.
Ехал по району секретарь райкома комсомола, уполномоченный по хлебозаготовкам Панкратий Шевердалкин, а впереди него летела молва: этот паренек не дает кулакам спуску. Тайники зерна раскрыл в Ожогине, Кодеком и Камышловском. За пособничество кулакам арестовал председателя сельсовета Шетинина, а в селе обнаружил два амбара с пшеницей— 14 тысяч пудов хлеба было припрятано.
В Шевердалкина не раз стреляли. Кулаки устраивали на него засады, обстреливали дом, в котором он остановился. В те дни Шевердалкин ни на минуту не расставался с револьвером. Спать ложился, так под подушку клал. По одной дороге старался дважды не ходить, чтобы в засаду не попасть. В незнакомые дома один не заглядывал…
Это было в селе Камышловское накануне троицына дня.
Прибежали ,под вечер испуганные мальчишки:
— Уезжай отсюда, дядя секретарь! Тебя завтра убивать будут. Кулаки сговорились, что приедут на площадь, что около церкви, там в праздники гуляет молодежь. А тебя убьют!..
Шевердалкин остался. Спать в эту ночь не довелось. Готовился к завтрашнему дню, как солдат к решающему сражению.
Воскресным- утром вся деревенская молодежь, как обычно, собралась на центральной площади. Песни, пляски, смех и шутки. Вместе с молодежью комсомольский секретарь пел и плясал русского всем парням на зависть. Вызывал танцоров на спор: «Давайте в круг! А ну-ка, кто лучше?»
…И вдруг раздался крик ужаса — толпа схлынула. На площадь вырвалась тройка. Раскрасневшийся мордастый парень, кулацкий сыночек,— на облучке, двое его пьяных дружков — в кузове. Коней парень направил прямо на секретаря райкома. Один из сидящих в кузове держал в руках шкворень. Ударом шкворня можно запросто разбить голову.
Рядом с Шевердалкиным вмиг очутился секретарь местной партячейки Соболев и выхватил из кармана наган. Он был заранее предупрежден и готовился к схватке. Шевердалкин прыгнул к подлетевшей тройке и, схватившись за узду, повис на ней. Кони захрапели и замерли. От резкого толчка кузов опрокинулся, парни покатились в дорожную пыль. А к пролетке бежали комсомольцы. Теперь это было делом одной минуты — кулаков тут же скрутили и отвели в амбар при сельсовете. Соболев, дозвонился до милиции: «Приезжайте за бандитами, заберите их до суда».
Словно вестники будущего, вступили в жизнь комсомольцы двадцатых — первое поколение советской молодежи. Они были отважны и сильны, пылая желанием взять на себя ответственность за судьбу страны и всего мира. Молодая гвардия рабочих и крестьян под руководством партии делала первые шаги по великому пути… Нелегка дорога первых!
С доктором исторических наук, профессором Ленинградского университета Панкратием Романовичем Шевердалкиным мы встретились в его домашней библиотеке, у полок, на которых стоят написанные им книги о партизанском движении в годы Великой Отечественной войны… Здесь же вузовский трехтомник «Курс лекций по истории КПСС», который Шевердалкин редактировал. Он возглавлял авторский актив и сам был в числе авторов.
Как известно, в научных трудах не принято употреблять местоимения «я». Вызывает уважение эта естественная скромность ученых. А все-таки мне жаль, что издавна установилась такая традиция. Ведь Шевердалкин, описывая этапы истории Коммунистической партии, мог бы зачастую с полным правом сказать: «Я участвовал…» Красные избы и кружки ликбеза, коллективизация и подъем тяжелой промышленности, совершенствование системы народного образования и партийная пропагандистская работа — это вехи в судьбах партии и . страны, это и строки его богатой биографии. От первого комсомольца в далеком сибирском селе — до ответственного партийного работника, от бойца отряда ЧОН — до офицера Советской Армии, от полуграмотного пастушка — до профессора, от селькора — до автора книг.
— Однажды довелось мне участвовать в молодежном диспуте на вечно животрепещущую тему о смысле жизни,— рассказывает Панкратий Романович.— Шумный вспыхнул спор, перекрещивались разные взгляды. Студенты, двадцатилетние ребята, были по-юношески резки, и не виделось конца этой дискуссии. Вдруг кто-то предложил мне, почетному гостю, выложить свое мнение. Честно говоря, я не любитель речей, а тут все хором просят — не, откажешься. Я сказал, что самому человеку очень трудно быть объективным в оценке характера своего времени, а тем более — портрета своего поколения. Пусть о наших заслугах судят потомки. Я, оглядываясь назад, на свою большую жизнь, вижу и сражения, и победы, и порой временные отступления, и горькие дни — многих товарищей в пути похоронили… И все-таки мы, коммунисты, жившие единой верой, единой волей и единой целью с народом, были счастливы. Так я и сказал… И никому из молодежи мои слова не показались высокой фразой. А в решении диспута, подводя итоги разговора, студенты университета так и записали: «Единой верой, единой волей…»
