Николай ДОМОВИТОВ
Баллада о девятнадцатом лейтенанте
Поднимает в атаку пехоту
Долг и гнев, командира талант.
…Принял нашу бывалую роту
Девятнадцатый лейтенант.
Не могли мы никак обсчитаться,
Мы считали на пальцах:
Как раз
За пять месяцев
Восемнадцать
Лейтенантов погибло у нас.
Девятнадцатый был, как девица,
Помоложе нас года на три.
Кое-как прицепил он к петлицам
Самодельные кубари.
Гимнастерка на нем мешковата,
И ремень ему дали не тот.
— Поглядим,— говорили солдаты,—
Как в атаку он нас поведет…
Не кричал и не лаялся матом,
Кобуру неумело носил,
И на «вы» обращаясь к солдатам,
Не приказывал он, а просил.
Раскололась над нами ракета,
Подавая к атаке сигнал,
Дальнобойки ударили где-то,
Но никто из окопа не встал.
Лейтенант наш помедлил немного,
А потом, овладевши собой,
Попросил нас сурово и строго:
— Братья, встанем в решительный бой!
И мы встали…
И чувством всесилья
Запылала, запела душа.
И летели за ним, как на крыльях,
Оборону фашистов круша.
Вглубь катился бы.стрее,
быстрее
Наступленья неистовый вал.
Вдруг у самой последней траншеи
Лейтенант наш, споткнувшись, упал.
Вмиг ребята к нему подоспели:
На ресница’х дрожала слеза
И, как речка зимой, стекленели
Лейтенанта девичьи глаза.
И шептал он чуть слышно губами,
Рот запекшийся приоткрыв:
— Я прошу вас, пожалуйста, маме
Напишите… что с вами я… жив…
Михаил НАЙДИЧ
В поселке
А поселился-то на счастье
Я в том поселке заводском
У сердобольной бабки Насти,
Где как-никак просторный дом.
Ее сыночки сталевары
Или на работу ровно в пять
И, в общем, мало горевали,
Что дождь на улице опять.
Их, работяг, людей отваги,
Ждала бригада у огня,
Как белоснежный лист бумаги
Нетерпеливо ждал меня.
Но подступы к рабочей теме
И нам, уральцам, нелегки…
Меж тем рассеивалась темень
И возникал он у реки —
Завод, на черный барк похожий,
С косою тенью под уклон.
Наш современник — ну, а все же,
Поди, с демидовских времен?
Его труба когда-то басом
«лушила лес, отроги гор…
А бабка Настя этим часом
Со мной вступала в разговор.
Б своем клетчатом синем платье
Стоит под веткой, у крыльца.
За что поэтам деньги платят
Ей не понятно до конца.
Но не пытаясь уподобить
Меня каким-то вахлакам:
«Пиши, чтоб людям легче робить!»
В ее устах звучит:
«Людям!»)
И добавляет:
«Ты не только
Про наш завод иль старину,
Черкни еще, что Генка с Толькой
Уж больно тянутся к вину».
С каким-то ненасытным жаром
Находит нужные слова
Она — мамаша сталеваров,
Она — прокатчика вдова…
Я раскрываю окна настежь
И лист кладу перед собой.
Шепчу: «Спасибо, бабка Настя,
Единомышленник ты мой!»
* * *
Как хороши они, мгновения,
В степи — когда еще не мгла,
Когда любое дуновение —
Как взмах орлиного крыла.
Когда над лесом
тучка движется,
Совсем одна в голубизне,
Когда и дышится и пишется,
И нет ни строчки о войне.
Лев СОРОКИН
Под синей огненной стрелою
Стоим,
Открыты всем ветрам,—
Сфотографировать былое
Одна лишь память может нам.
И вновь за вспышкой моментальной
Друзей я вижу на корме.
И берег дальний,
Берег скальный
Вновь приближается ко мне.
И там, буквально у обрыва —
Забор и дом, и огород.
И мальчик рыжий торопливо
Стручки гороховые рвет.
А перед ним лохматый псина
Виляет ласково хвостом.
Сейчас изменится картина,
Ведь мы на катере плывем.
Но мальчик берегом вприпрыжку
Бежит.
Мы сбились на корму.
И нам завидует мальчишка,
А мы завидуем ему.
Чудак!
Он скоро взрослым станет,
А нам мальчишками не стать.
И катер к берегу пристанет,
Не может к детству он пристать.
Где пахнет сеном и смолою,
Где слышны крики наших мам…
Сфотографировать былое
Одна лишь память может нам.
Разве есть без движенья
На Земле
Что-нибудь?
Вот избу
Наводненье
В дальний двинуло путь.
Над волнами
На Каме
Вьется желтый листок.
Даже камень
Веками
Перемолот в песок.
Над поляною росной
С ветки ринулась рысь..
Неподвижные сосны?
Сосны
Движутся
Ввысь.
Дым не колеблется над крышей,
Он с каждым мигом —
Все прямей.
Такая тишь вокруг,
Что слышно,
Как листья падают с ветвей.
Как будто кто-то среди ночи
Крадется чуткою тропой.
А сердце
Хочет,
Хочет,
Хочет
Сегодня встретиться с тобой.
Как будто рядом кто-то дышит.
Я замираю.
Никого.
В такую тишь
Должна бы слышать
Ты грохот сердца моего.
Андрей КОМЛЕВ
Просеял восемь строчек в дневнике…
А ты сквозишь — водою в роднике!
И под свечами сумрачной сирени
ни укоризны нет,
ни сожалений.
Когда тебя впервые увидал?
Не помню…
Помню утренний квартал
и вижу впереди скрипучей парты
раскрашенную радугою-карту,
и ветер с горизонта долетал
и, крыльями шумя,
теснил квартал…
А сверстница из мира по соседству?
Она осталась, затаив глаза
и, может быть,
ладошкой стиснув сердце…
А впрочем, столько лет тому назад…
Когда пробило тридцать три и три,
почувствовал — сгорело там, внутри,
и потому за тупиком вокзала
земля, что пройдена,
пустыней показалась…
Развенчивая молодые лета,
тебя узнаю на изломе лета —
и даль зеленую,
и берег, и опушку,
и вот уже аукнулась кукушка,
и просчитаю: раз и три… еще? —
пойму — не все! —
не мною начат счет,
а я ничуть не изменил судьбе —
не от тебя бежал,
спешил к тебе…
Над тишиной ночных угодий
качнулся
звездный треугольник —
от станционного колодца
до перелеска,
до болотца,
за отчий край
и за полсвета —
от Ленкорани до Посьета.»
Разъезды, будки путевые.
Любовь моя,
всегда впервые..!
Двор переступив до середины,
глянешь
не затерянный фасад —
будто побелевшие седины,
сумерками
высвеченный сад.
И пройдешь по городу один
линией знакомого трамвая —
возвращая весны молодым,
горизонт открытий
догоняя…
