Василий Васильевич Головачев родился в 1948 году в городе, Жукоеке Брянской области. Живет в Днепропетровске. По образованию — инженер-конструктор радиоэлектронной аппаратуры.
Рассказы и повести В. Головачева публиковались в сборнике «Фантастика-78», в журналах «Студенческий меридиан», «Техника — молодеоки» и других. В 1979 году в Днепропетровске вышла первая его книга — повесть «Непредвиденные встречи».
В нашем журнале выступает впервые.
Модуль медленно дрейфовал в струе кристаллического аммиака, выброшенной совсем недавно из неведомых глубин атмосферы Юпитера. Под ним обрывалась сияющая желто-оранжевая бездна, в которой угадывались какие-то скрытые громады, колоссальные провалы, нагромождения облачных масс, кипение атмосферных течений. С высоты в сорок тысяч километров Юпитер не был ни полосатым, ни пятнистым— невероятный по размерам кипящий котел, в котором то и дело взлетали вверх ослепительно желтые султаны аммиака, оранжевые протуберанцы гелия и серебристые волокна водорода; котел, поражающий воображение и заставляющий чело-века жадно вглядываться в пучину, испытывая суеверный страх и не менее суеверный восторг, и с особенной остротой воспринимать масштабы космических явлений, одним из которых был’ Юпитер — вторая, неродившаяся звезда Солнечной системы.
Модуль положило на бок, и Пановский очнулся. Последовал мысленный приказ, тонкая игла летающей лаборатории поползла вверх, на более безопасную орбиту, сопровождаемая перламутровым ручьем «тихого» электрического разряда, на зигзаге которого уместилось бы несколько таких планет, как земная Луна.
— Спокоен старик сегодня,— сказал Изотов, отрываясь от окуляров перископа.— Радиус Ю-поля в два раза короче, чем вчера, мы даже не дошли до верхней гелиопаузы. Может, рискнем?
Пановский отрицательно качнул головой.
— Пора возвращаться. Мы и так проболтались без малого пять часов. Ловушки заполнены до отказа, записей хватит на месяц детального разбора.
Изотов вздохнул, исподлобья посмотрел на смуглого от вакуум-загара, худого, большеротого Ю-физика, занимавшего в данный момент кресло пилота. Пановскому шел сорок второй год, был он высок, жилист, спокойствие и готовность к действию — результат многолетней тренировки в рискованных экспедициях к Юпитеру — стали доминирующими в его характере. Он начал работать над гигантской планетой, когда только-только закладывались первые станции на спутниках Юпитера, и, будучи одним из самых опытных Ю-ученых, знал все внешние повадки исполина.
— Жаль…— пробормотал Изотов, думая о своем.
— Чего жаль?— не понял Пановский, поправляя на голове корону мыслеуправления. Модуль продолжал ввинчиваться в гаснущее зарево разреженной водородной атмосферы Юпитера, направляясь к Амальтее, где располагалась ближайшая станция.
— Жаль, говорю, что сегодня старик спокоен. Вчера ребятам повезло больше. Сабиров снова видел над большой облачной спиралью КУ-объект.
Пановский поймал в визирные метки пульсирующий радиоогонек маяка станции, переключил управление на автоматику и повернулся к напарнику.
Изотов появился на Ю-станции недавно. Молодой, настойчивый, самолюбивый, он не успел еще растерять иллюзий насчет древней цивилизации, существование которой на Юпитере то ставилось под сомнение, то вспыхивало ненадолго сенсацией в научных и ненаучных кругах.
— КУ-объект, по-моему, фикция,— сказал Пановский, исподтишка изучая лицо Ю-инженера.— Я летаю над Юпитером двенадцать лет и ни разу не видел ничего подобного. Химера!— повторил он убежденно.
— Значит, вам просто не повезло. Ведь многие видели… Сабиров, Вульф, Генри Лисов…
— И никто из них не привез ни одной голографии.
Изотое снова вздохнул. Что правда, то правда: никто из ученых, кЪк зеленых новичков вроде него, так и опытных «зубров», не смог запечатлеть КУ-объект и доставить снимки на базу. Голографировать-то голографировали, но на снимках проявлялись лишь обычные структуры верхней газовой оболочки Юпитера.
— Что ж, кто ищет, тот найдет,— добродушно усмехнулся Пановский, видя, что напарник расстроен.—Повезет в другой раз, не со мной. Видимо, и в самом деле я неудачник. Хотя мне кажется, все это — фата-моргана, галлюцинации, порожденные Ю-полем. Есть такая гипотеза, слыхал?
Изотов упрямо сжал губы, хотя возражать не стал.
«Парень с характером!— подумал Пановский с уважением.— Многого добьется, если не перегорит. Генри откуда-то узнал, что он и в космос-то ушел из-за упрямства. Поссорился с женой, романтическая история в духе Грина… Почему бы и нет? Романтики и упрямцы — вторая линия передового края науки, на первой — одержимые…»
Себя Пановский помещал в мыслях на первую линию. Одержимыми для него были все, для кого наука надолго и прочно вытесняла личную жизнь.
— «Сотый», «Сотый»,— раздался в рубке знакомый голос диспетчера станции.— Срочно отвечайте, остался ли резерв в регистрирующей аппаратуре?
— Да,— коротко отозвался Пановский, бегло проглядев записи бортового координатора.— Три ленты в видеосканере и полдюжины кристаллов в приемнике «Омеги».
В чем дело?
— Немедленно возвращайтесь к южной тропической зоне, координаты: сто семнадцать южной и пятьдесят семь восточной. Генри только что на главном оптическом обнаружил КУ-объект. Вы ближе всех в этом районе… Диспетчер еще не договорил, а Пановский уже успел перехватить управление у автомата и бросить модуль в разворот.
— Что я говорил!— воскликнул Изотов, скорее изумленный, чем обрадованный известием.
Пановский не ответил, лишь угрюмая складка появилась у него над переносицей. В существование КУ-объекта он не верил, как и в цивилизацию на Юпитере, тем не менее себе он мог признаться, что надежда на чудо не угасла в нем по сей день. Впрочем, человек остается исследователем до тех пор, пока в нем живет ожидание сказки…
Модуль вышел точно по координатам над большой облачной спиралью. Голоса диспетчера уже не было слышно: сложная система радиационных поясов Юпитера полностью забивала эфир помехами. Пановский осторожно повел модуль к южному полюсу планеты, опасаясь приближаться к внутреннему кометно-метеоритному кольцу, где плотность метеорного вещества достигала критических величин. И тут они действительно увидели КУ-объект.
Из желто-оранжевой мути аммиачно-водородных облаков высунулся ослепительно белый цветок на тонком стебле: по форме КУ-объект напоминал земную гвоздику. Стебель «гвоздики» продолжал расти, она увеличивалась в размерах, и наконец стало ясно, что это вполне реальное явление, отнюдь х е галлюцинация и не радиолокационный «призрак».
Пановский задействовал аппаратуру фото- и киносъемки и покосился на напарника, Изотов был сейчас похож на беркута перед падением на добычу: спина сгорблена мышцы напряжены, лицо стало твердым, «летящим», пронзительно-голубые глаза словно выцвели от напряжения до полной прозрачности…
— Ловкий ты парень,— хмыкнул Пановский.— В свободном поиске без году неделя— и надо же! Честно говоря, я и сейчас не верю… Загипнотизировал ты меня своими рассуждениями, да и Ю-поле, наверное, действует, потенциал уже выше барьера безопасности…
— Ю-поле тут ни при чем… Кстати, почему эту штуку назвали КУ-объектом?
— Первым его увидел и описал три года назад Константин Уткин, отсюда и сокращение… Он пропал без вести после второй встречи со своим «открытием». Изотов повернул голову, несколько мгновений смотрел в серые непроницаемые глаза Пановского, словно пытаясь прочесть его мысли, потом расслабился и пожал плечами.
— Одна из тех случайностей, которые подстерегают любого из нас. Посмотрите на анализаторы: материал КУ-объекта — безобидный водяной пар, вернее, облако ледяных кристаллов. Правда, магнитное поле что-то великовато для обычного облака… Подойдем поближе?
Пановский отмахнулся.
— Не сходи с ума!
Модуль проходил уже над краем «гвоздики», достигшей размеров Евроазиатского материка Земли, и в этот миг что-то произошло.
Пановскому показалось, будто из центра КУ-объекта ударила яркая . синяя вспышка. Модуль сотрясла мучительная дрожь, он импульсивно изогнулся, как резиновый карандаш, оборвалось пение приборов в рубке, ослепли экраны, наступила глубокая тишина. И в этой тишине люди «услышали» Голос! Глубокий, нечеловеческий Голос- вскрик, он пронизал оболочку модуля, прошел сквозь все защитные экраны и сквозь тела людей, и умчался в космос, в неизмеримую даль,— бестелесная молния, сгусток мысли неведомого исполина. Это было последнее, о чем подумал Пановский. Потом боль выключила сознание…
Зал связи Ю-станции «Корона-2» тонул в тусклом серожелтом сиянии юпитерианского серпа: станция проходила над ночной стороной планеты. Гул переговоров отражался от стен зала, смешивался с гудками и свистами работающей аппаратуры и возвращался таинственным шепотом и негромким смехом, хотя никто в зале не смеялся. Четыре видеома отражали такие же, как этот, залы — и группы людей у пультов связи и управления.
В зал вошел высокий бледный человек с узким, словно лезвие гильотины, лицом. На рукаве его куртки алел шеврон научного директора станции. Возле главного видеома расступились люди, давая ему пройти.
— Какие новости?— спросил он, почти не разжимая губ.
— Второй. КУ-объект мы прозевали,— сказал смуглый до черноты Генри Лисов.— Вернее, не знали, где ждать. Третий успели захватить почти в начале образования. А потом — как отрезало, никаких следов, Видимо, существуют периоды активности КУ-объектов, когда они появляются довольно часто. Но какова длительность такого периода — неизвестно. Нужны новые наблюдения.
— Самое интересное, что третий КУ-объект ничего не излучал, в отличие от первых двух,— сказал полуседой Сабиров.— Но приборы обнаружили слабое волновое эхо в пространстве сразу после его выхода.
— Вы полагаете, что это был…
— Приемник, вернее, приемная антенна, если пользоваться земными аналогиями. А первые два были передатчиками. После выхода их в эфир станции слежения за орбитами Нептуна и Цербера поймали «следы» импульсов, направленных в сторону шарового звездного скопления омега Кентавра. Только что с Земли сообщили, что импульсы эти, по всей видимости, одномоментные передачи огромных массивов информации.
— Итак, КУ-объекты суть аппараты юпитериан,— медленно проговорил Зимин.— Цивилизация на Юпитер е— не миф!.. Вы хоть представляете себе грандиозность сего факта?!
Сабиров переглянулся с Лисовым, но директор станции не ждал ответа.
— Три года мы возились с легендой о КУ-объектах, не подозревая, что они существуют реально… Вы говорите, период появления КУ-объектов неизвестен? Три года — период их появления, вернее, период появления «передатчиков». А мы в течение трех лет видели только «приемники»… Кстати, почему их невозможно фотографировать?
Генри Лисов помялся.
— Гипотез много, но дельных ни одной… Может быть, все дело в излучении КУ-объекта? Или влияние Ю-поля на аппаратуру…
Зимин кивнул.
— Может быть. Выясните это в ближайшее время. Что ж, мы на пороге величайших открытий за всю историю человеческой цивилизации! Что?
Сабиров откашлялся.
— У меня сложилась иная точка зрения. Уже сто лет человечество изучает Юпитер, из них около полувека — активно, с помощью автоматических зондов и обитаемых у станций. Множество экспедиций в атмосферу и на дно, тысячи потерянных зондов, гибель исследователей. Едва ли юпитериане не замечают нас, по-моему, это невозможно, но тогда их молчание говорит об одном —’об отсутствии интереса к нам! Об их равнодушии к контакту. А если они нас просто не замечают, значит, отличаются от нас по всем параметрам жизни и мышления. Да и как им не отличаться? Я до сих пор не могу представить, как на этом газо-жидкостном шаре могла возникнуть жизнь! А уж о разумной жизни!..
— При чем тут твой скептицизм, Баграт?— улыбнулся стройный и красивый Вульф,— Факты — упрямая вещь. Вот насчет контакта я с тобою согласен. Но речь и идет пока лишь о накоплении материала. Взаимопонимание — дело далекого будущего!..
— Вопросы ко мне есть?— спросил Зимин, переждав шум.— В пятнадцать тридцать я отправляюсь на Землю.
— Есть,— сказал Сабиров.— Что с Пановским и Изотовым?
Зимин нахмурился
— По мнению экспертов, их модуль тюпал в краевую зону излученного импульса. У обоих шок, общий паралич… Их отправили в медцентр на Курилах. Еще вопросы?
Вопросов больше не было.
— Тогда прошу всех вернуться к своим обязанностям. Помните, на всех нас падает огромная ответственность. Как бы ни был далек контакт, начинать его придется нам.
Зимин подошел к главному обзорному видеому вплотную и несколько минут смотрел на слабеющее дымное свечение юпитерианского серпа. Когда от него осталась лишь тонкая бледная полоска, стало заметно тусклое багровое мерцание в толще ночной атмосферы планеты — отблеск небывалых по величине гроз, а может быть, и результат титанической работы неведомых ее обитателей.
— Гениально, что бы вы там ни говорили!— сказал Старченко.— Это же по-настоящему сенсационное событие, зачем же умалять его значение?
Наумов молча разглядывал переносицу заместителя, удивляясь его недальновидности или… нежеланию вникнуть в суть дела. Сенсация… Неужели для него это только сенсация? Максимализм исследователя или неопытность? Или, может быть, равнодушие? Ведь для тех двоих…
Он перевел взгляд на молочно-белые кубы реаниматоров, скрывающие в своем чреве ученых с Юпитера, пострадавших от неизвестного излучения. Вот уже месяц, как крупнейшие медики Земли — невропатологи, нейрохирурги, психотроники, специалисты в области биоэнергетики и физики излучений — пытаются спасти этих людей. Но все, что удалось пока сделать,— это предотвратить коллапс и паралич нервной системы обоих космонавтов. Тела их с помощью специальной аппаратуры жили, а мозг не хотел просыпаться, пораженный чудовищной дозой неведомого излучения.
Гипотеза Наумова, высказанная им на консилиуме, породила сенсацию, о которой сейчас так ярко и красочно рассуждал Старченко. Гипотеза состояла в том, что Передача юпитериан, предназначенная для неизвестного людям абонента в шаровом скоплении омега Кентавра, была… воспринята Изотовым и Пановским на всех уровнях сознания и подсознания! Мозг обоих «захлебнулся» ливнем чужеродной информации, сфера сознания оказалась переполненной — из-за чего и наступил общий шок, а основная информация осела в глубинах неосознанной психики и привела к параличу всех двигательных центров, что не позволяло освободить память пострадавших обычными путями и почти не оставляло надежд на их излечение
— Сенсация. — пробормотал Наумов.— Это прежде всего горе и боль их родных и близких, вот что это такое…
Наумов был молод, хотя уже в двадцать семь лет стал главврачом Симуширского медцентра нервных заболеваний. Небольшого роста, хрупкий, нервный и легко ранимый в обычной неделовой жизни, вне работы, холодно спокойный в рабочей обстановке, он не был красивым: лицо слегка портила угрюмая складка губ и неожиданно нежный «девичий» подбородок. Но когда он улыбался, а случалось это нечасто,— становилось понятным, почему Наумов избрал полем своей деятельности медицину.
— И все же по сути дела у нас в руках клад с тайнами Юпитера!— упрямо заявил Старченко.— Представь, какие знания мы получим, расшифровав «записанную» в их головах информацию!
— Не знаю,— Наумов отвернулся и подошел к пульту медицинского комплекса. Автоматы продолжали следить за состоянием людей, и красно-зеленая гамма на панели пульта указывала на то, что пострадавшие находятся на грани жизни и смерти.
Головы космонавтов скрывались в сложных ажурных конструкциях энцефаловизоров, но Наумову показалось, будто он видит страдальческие гримасы на белых, как мел, лицах, и ему стало зябко и неуютно.
Тихий звон видеовызова заставил Старченко замолчать и подойти к дальней’ стене зала, за перегородку технических систем. Через минуту он вернулся.
— Снова эта женщина, Изотова. Просит пропустить в зал. Я сказал, что сейчас время процедур и ты занят.
— Впусти,— Наумов нахмурил тонкие темные брови.— Это не просто женщина, это его жена.
— Жена!..— хмыкнул Старченко.— Они же давно не…— врач наткнулся на заледеневший взгляд главного и поспешил скрыться за перегородкой. Белобрысый, высокий, плечистый, шумный, он являл собою полную противоположность Наумову, и тот иногда удивлялся в глубине души, как это они проработали вместе уже два года.
В этот день Старченко был Наумову особенно неприятен. Может быть, из-за того, что в его рассуждениях было рациональное зерно, и Наумову не хотелось в этом признаваться? А может, потому, что эмоциональное поведение заместителя открывало удивительно холодный расчет, когда дело касалось других людей?
«Нет-нет,— не согласился с самим собой Наумов.— Он же врач! И неплохой, кстати, врач, нельзя судить о его мировоззрении по одной неосторожной фразе. И все же…»
Наумов вырастил из стены пару кресел и сел, продолжая наблюдать, как сменяются аппараты над телами больных.
Отчего же пришло острое чувство сострадания? Разве, мало прошло перед ним пациентов? Искалеченных взрывами, после аварий, катастроф… Разве мало он повидал смертей? В тех случаях его не однажды охватывали отчаяние и гнев — медицина слишком часто оказывалась бессильной, и люди умирали, несмотря на все ухищрения ее многосотлетнего опыта. Врачи научились побеждать болезни, прежде считавшиеся неизлечимыми, выращивать новые органы тела взамен утративших жизнеспособность, но мозг — мозг оказался слишком хрупок и сложен, открытие новых его возможностей происходило медленно-медленно…
Из-за перегородки в зал шагнула молодая женщина, высокая, гибкая, с лицом строгим, настороженным, на котором выделялись твердые, властные губы. «Такая не станет ни плакать, ни жаловаться…» — подумал Наумов с мрачным удовлетворением.
— Здравствуйте, Валентин.
Голос у вошедшей был глубокого баритонального оттенка, красивый и уверенный, как и «ееь ев облик.
— Здравствуйте, Лидия,— ответил он, вставая навстречу.— Садитесь, прошу вас.
Изотова посмотрела на видеом, губы ее дрогнули.
— Он?
— Да,— кивнул Наумов.— Слева.
Лидия едва заметно усмехнулась, Наумов чутко уловил струну ее настроения: кому, как не ей, определить без подсказки, с какой стороны лежит ее муж?
Они сели. Лидия с минуту смотрела на видеом, потом повернулась к главврачу медицинского центра.
— Я знаю — вы один из лучших нейрохирургов Земли… Наумов сделал протестующий жест, но Лидия его не заметила.
— Не надо меня успокаивать, прошу ответить прямо: есть надежда? Есть ли надежда, что Сережа будет жить? Наумов с трудом выдержал прямое попадание синего взгляда.
— Разрешите, прежде чем ответить, задать в свою очередь несколько вопросов? Первый: как давно вы… не живете с Сергеем?
Она нахмурилась, прикусила губу.
— Это необходимо для лечения?
— Да,— как можно тверже ответил он.
— Я не живу с Сережей почти три года.
— И…
— Я люблю его.
Сказано это было так просто и естественно, что Наумов не мог не поверить Изотовой. Но… любовь и — три года вдали друг от друга?
— В чем же причина вашей ссоры?
— Он спортсмен…— Лидия заторопилась, заметив удивление в глазах Наумова.— Он спортсмен во всем: в работе, в увлечении… в жизни. Он ни в чем не хотел быть вторым… и в семье тоже.
— Понятно. И вы не встречались с ним… потом?
Лидия словно погасла на мгновение.
— Встречались. Потом он ушел к Юпитеру… Послушайте, ну это же неважно, понимаете?!— в глазах ее плеснулись боль и гнев.— Мы были нужны друг другу, независимо от… И я люблю его, разве этого мало? И я хочу знать, он будет жить?! Именно таким, каким я его знала? Другого мне не надо…
Наумов невольно посмотрел на видеом, но тот уже меркнул: программа процедур закончилась, и автоматы ждали решения человека.
— Знаете, Лидия, положение осложнилось. Дело в том, что Изотов и Пановский попали не под простой лучевой удар, а под удар информационный. Их мозг теперь заблокирован чужеродной информацией, и разблокировать его мы… в общем, пока не в состоянии. Сложность в том, что мы еще сами не разобрались, какие центры и уровни памяти надо «освободить» от ненужных знаний. Может случиться, что в результате операции сотрутся те виды памяти, которые заведуют механизмами памяти наследственной… сотрется «я» Сергея Изотова. Или еще страшней: оживет монстр, которого мы когда-нибудь встретим на Юпитере.
— Нет,— покачала головой Лидия.— Что может быть страшней его смерти?
«Она права,— подумал Наумов,— но что я могу ей ответить? Кто-то заметил: если не знаешь, что сказать, говори правду…»
— Извините, что я так… сразу. Ведь все может закончиться благополучно.
— Спасибо.— Лидия встала, не поднимая глаз.— Я верю вам, верю, что вы сделаете все, чтобы спасти его… Она вышла, не прощаясь.
«Его!.. Эгоизм в самом чистом виде! О том, другом, о товарище ее мужа она даже и не вспомнила, все заслонил любимый… Самый слепой из эгоизмов — эгоизм любви…»
— Нас вызывает Ленинград,— сказал, подходя, Старченко.— Экспертный отдел Академии Медицины.
Наумов кивнул, не отрывая взгляда от пульта. Красные огни индикаторов вызывали ощущение шипов, вонзающихся в незащищенное тело.
Южный циклон принес на Симушир туман и теплый дождь, продолжавшийся с перерывами три часа.
Наумов соединился с Бюро погоды в Южно-Сахалинске, и ему объяснили, что циклон пропущен на материк по глобальным соображениям Тихоокеанского центра изменения погоды.
— Потерпите часа три-четыре,— виновато сказал диспетчер.— Мы понимаем — медцентр, и все такое прочее, но…
— Это не прочее,— холодно перебил Наумов.— Это здоровье пациентов. В медцентре их насчитывается пятьсот шестьдесят, и для них всякое неконтролируемое изменение погоды в зоне Симушира несет дополнительную нервную нагрузку. Понимаете?
Диспетчер покраснел, отворачиваясь.
Наумов понимал, что тот не виноват, но оставлять это дело без внимания было нельзя.
— Предупредили хотя бы,—— сказал он, сдерживаясь.— Мы бы спланировали микроклимат. Дайте мне телекс главного метеоролога, я поговорю с ним.
Выключив видеом, он несколько минут прохаживался по кабинету, поглядывая сквозь прозрачную стену на плотное покрывало тумана, скрывшее под собой бухту Броутона с ее прозрачной голубой водой, пролив Дианы, сопки на северной оконечности острова. Лишь строгий конус вулкана Прево плавал над туманом, словно в невесомости, подчеркивая тишину и покой.
«А может, не так уж и плох этот внеплановый зигзаг погоды? Во всяком случае, создается ощущение, будто впереди тебя ожидает нечаянная радость… Туманы ведь в конечном счете проходят, испаряются… как символы неудач и плохого настроения… Надо проверить сводку утреннего состояния больных: если хотя бы у половины состава отмечены положительные эмоции — следует рассчитать «внеплановые» колебания погоды на год… А то мы превратили Симушир в райский уголок с вечным солнцем и ровным климатом. Мне, здоровому, и то иногда тошно…»
Наумов вспомнил лицо диспетчера и поморщился: зря накричал на человека, меньше всего виновного в случившемся… С чувством недовольства собой он сел за стол и вызвал по селектору заведующих отделениями.
В два часа дня кабинет быстро заполнился светилами земной медицины и представителями Академии Наук. Собственно, живых людей было от силы пять-шесть человек, большинство присутствовало через видеомы, однако по внешнему виду невозможно было отличить «видеопризрак» от реального человека.
Несколько минут ушло на знакомство, потом Старченко сообщил всем о состоянии Пановского и Изотова. Глядя на его уверенное красивое лицо, Наумов снова почувствовал прилив раздражения и тут же дал себе слово пройти курс йога-тренинга: повышенная эмоциональная возбудимость уже начинала его беспокоить.
Первым вопрос задал академик Зимин, научный директор одной из станций, исследующих Юпитер, непосредственный руководитель пострадавших. К удивлению Наумова, он прибыл на Землю и явился в медцентр «материально», и этот не совсем обычный поступок имел для главного врача некий тревожный смысл.
— Подтверждено ли предположение о «перезаписи» информации импульса с Юпитера в мозг обоих космонавтов?
В голосе Зимина явственно слышались позвякивание металла и твердый акцент профессионального руководителя.
— Да,— после некоторого колебания сказал Наумов.
— И как велик информационный запас?
— В битах?— с иронией спросил Старченко,— Или вам нужен наглядный пример?
Не ожидавший подобного выпада от заместителя, Наумов с любопытством смотрел на Старченко.
— Мозг человека способен вместить все знания, накопленные опытом нашей цивилизации,— продолжал молодой врач.— А у Пановского с Изотовым заблокированы чуть ли не все уровни памяти, сознание и подсознание. Так что запас чужой информации, «забившей» даже инстинкты, огромен.
Среди общего оживления Зимин остался бесстрастен и холоден, изучая Старченко, будто выбирая место для удара.
— Существует ли возможность «считывания» этой информации?
Старченко замялся и оглянулся на главного.
«Теперь хоть ясно, куда он клонит,— подумал Наумов.— Что ему ответить? Изложить собственную позицию? А есть она у меня?»
— Теоретически существует,— сказал он вслух.— Но на практике последние сто лет никто с этим не сталкивался. Понимаете…— он помолчал.— Существует метод так называемой психоинтеллектуальной генерации, основанный на перекачке криптогнозы, то есть информации, осевшей в глубинах неосознанной психики, из сферы подсознания в сферу сознания. Но, во-первых, этот метод применялся всего один раз почти сто лет назад, и нет доказательств, что он себя оправдал, а во-вторых, может оказаться, что мы сотрем психоматрицу субъекта. Для моих пациентов это равносильно смерти.
— Я понимаю,— негромко сказал Зимин.— Но в истории известны примеры, когда люди рисковали жизнью во имя гораздо менее значимых целей.
— Да, но они шли на это сами,— так же тихо сказал академик Чернышев,— и в этом их преимущество перед нами. За них никто не решал, не распоряжался их жизнью. По-моему, прав Наумов, мы не должны решать вопросы жизни и смерти, не спросив у тех, кто рискует больше нас. И вообще мы отвлеклись в сторону от основной проблемы — как лечить этих людей. Давайте оставим правовые вопросы дела и вернемся к медицине.
Зимин хотел что-то возразить, но передумал.
Разговор перешел в русло медицины, Наумов больше не вмешивался в обсуждение предлагаемых методов лечения, хотя здесь присутствовали авторитеты в области изучения человеческого мозга. Он только командовал техникой кабинета, показывая палаты, записи, документы, а в голове стучалась мысль: «Не все еще закончено в этом споре, не все аргументы исчерпаны. Зимин не остановится перед хрупкой, по его мнению, преградой этики. И, к сожалению, он не одинок в своем мнении… Но самое страшное— я не чувствую себя противником Зимина. К тому же, в любом случае способы лечения космонавтов небезопасны, и это отвратительно! Это главное, на что сделает упор сам Зимин и его сторонники, выйдя в высокие инстанции. А где найти контраргументы, я не знаю…»
В том, что Зимин обратится в арбитраж более высокого ранга — в Академию Медицины, а может быть, и в ВКС — Высший Координационный Совет Земли,— Наумов не сомневался.
— Предстоит тяжелое объяснение в методсовете Академии,— сказал Чернышев, когда совещание закончилось и кабинет опустел.— Но я с вами, Валентин, можете располагать моим голосом.
— Вы не со мной,— пробормотал Наумов.— Вы с ними,— он мотнул головой в сторону включенного видеома, показывающего реанимационную.
— А я понимаю Зимина,— сказал Старченко, выключая аппаратуру кабинета.— Юпитер изучается более полутора веков, и сколько там погибло исследователей— уж наверняка не единицы! Сравните — за сто пятьдесят лет с грехом пополам определили наличие на Юпитере цивилизации, а тут появилась возможность за несколько минут раскрыть ее суть!
— Я его тоже понимаю,— с горечью сказал Наумов и вспомнил лицо Лидии Изотовой.— Скачок вперед, к новым вершинам знания, к великим открытиям… Если бы при этом не надо было перешагивать через такую малость, как жизнь двоих товарищей…
Издали здание технического центра Управления аварийно-спасательной службы (УАСС) напоминало еловую шишку, растущую прямо из земли. Однако, подлетая ближе, Наумов все меньше находил сходства здания с шишкой. Оно наконец выросло в исполинскую чешуйчатую гору, сверкающую в гранях брызжущим разноцветным огнем.
«Километра полтора в высоту!— прикинул Наумов.— И метров двести в диаметре! Что ж, объемы центра организации, ответственной за безопасность и нормальную работу всей цивилизации, должны соответствовать и размаху ее деятельности…»
Из ближайшей многометровой чешуйки метнулась вдруг к быстролету металлическая лапа, подхватила двухместный аппарат и втянула его в глубину здания.
Выпрыгнув из кабины на пол взлетно-посадочного комплекса малых машин, Наумов несколько минут разбирался в указателях, нашел нужный лифт и через минуту стремительного падения уже стоял перед дверью отдела безопасности космических исследований. Дверь раскрылась лепестками диафрагмы, и он вошел.
В кабинете начальника отдела находились двое: сам Молчанов, невысокий, худощавый, спокойный, с серыми внимательными глазами, и Зимин, Присутствие академика неприятно подействовало на Наумова, он сдержанно поздоровался и сел в предложенное кресло.
— Ну, я, наверное, больше не нужен,— сказал Зимин, заканчивая разговор, и встал.— Всего доброго.
Во взгляде ученого Наумов прочел странное сожаление, и в душе его шевельнулся дремлющий удав тревоги. Однако виду он не подал, ждал, с чего качнет Молчанов.
Тот коснулся сенсорной пластины переключателя на панели видеоселектора и сказал появившемуся «видеопризраку» диспетчера:
— Сима, я буду занят еще двадцать минут, все вопросы переключи пока на Морозова.
После этого начальник отдела обратил неулыбчивое свое лицо к гостю.
Они были знакомы давно, тем не менее с минуту присматривались друг к другу, словно встретившись впервые.
— Ну, что там, Валя?— спросил наконец Молчанов.— Что будем делать?
— А что надо делать?— удивился Наумов,— Если ты в курсе проблемы, то повторяться я не буду.
— В общих чертах ознакомлен,— Молчанов бросил взгляд на дверь, за которой скрылся Зимин.— Что и говорить, открытие цивилизации на Юпитере, на этом газовом шаре!.. У меня и без того проблем хватало, а теперь и вовсе вздохнуть некогда.
Наумов иронически хмыкнул.
Молчанов посмотрел на него оценивающе.
— Что, не время плакаться в жилетку? Ты прав, у кого из нас нет забот… А что, Валя, Изотов и Пановский действительно восприняли информацию юпитериан?— внезапно спросил он.
— В том-то и проблема! Чтобы вылечить космонавтов, надо «стереть» чужую для них информацию, иного выхода попросту нет. Не существует, понимаешь?
— Понимаю. Ну, а если, «стирая» эту информацию, одновременно записывать ее в память машины?
— «Стирать» и «стирать и записывать» — это два разных метода, причем второй из них почти на сто процентов не гарантирует сохранность человеческой психики.
— Не понял.
— Второй метод сложнее первого в несколько раз. Прежде чем записать «стираемую» информацию, надо сначала ее «перекачать» в сферу сознания пациента, а уж потом с его помощью выяснить, что это за информация. Сложность в том, что мы рискуем стереть человеческое «я», личность. Для пострадавших это равносильно смертному приговору.
«Повторяю в третий раз!— тоскливо подумал Наумов.— Последний ли? Каждому надо доказывать… и себе в том числе…»
— Зимин говорил, что и обычное «стирание» может дать тот же эффект.
Наумов сжал зубы так, что они заныли.
— Может… И все же риск уменьшается.
— Риск все равно остается.— Молчанов предупреждающе поднял руку,— Погоди, не спеши доказывать мне обратное, прибереги доказательства и красноречие для ВКС.
Наумов недоверчиво посмотрел в глаза начальника отдела.
— Так серьезно?
Молчанов почесал горбинку носа, утвердительно кивнул.
— Понимаешь, Валя, после неожиданного открытия цивилизации на Юпитере над ним уже погибли два человека…
Наумов побледнел.
— Так что проблема несколько шире и серьезней; чем ты себе представляешь. Открытие взбудоражило всю систему станций вокруг Юпитера, ученые грезят контактом… Кстати, КУ-объектов с тех пор никто не наблюдал… Дальнейшее изучение планеты повлечет новые жертвы… и возможно, та информация, которой обладают Пановский и Изотов, спасет не одну жизнь. Я понимаю,— Молчанов встал и медленно прошелся по кабинету, остановился у окна.— Этико-моральная сторона любого действия ни для кого из нас не является отвлеченным понятием, но она не должна становиться и самоцелью.
— Но я отвечаю за их жизни.— Наумов тоже встал и подошел к окну.— Я врач и обязан думать о своих пациентах.
— А я обязан думать о живых,— тихо сказал Молчанов.
Они несколько минут смотрели на разлив лесов, на неторопливо плывущие облака последнего месяца лета. В душе Наумова копились пустота и холод, страшное ощущение вины. За что? Перед кем? Будто и решения своего он не изменял, и аргументы не все исчерпаны… Но вот уверен ли в своем решении? Нет же, не уверен, иначе откуда взялась бы эта тоска и мука?.. И в то же время… Как это получается у Зимина: жизнь одних за счет жизни других? Молчанов, по всему видно, тоже стоит на его позиции… Но ведь не эгоизм же ими руководит, не холодный расчет — самые благие намерения… Стоп, стоп! Вспомни-ка: дорога в ад… Кто же способен решить, что ценней— человеческая жизнь или знания, добытые ценой смерти?! Нет, не так, страшнее: убить, чтобы спасти!..
Наумов взмок от усилий выбраться из той трясины рассуждений, в которую влез, пытаясь оправдать сразу обоих: себя и оппонента. Вытер мокрое лицо ладонью.
— А ты как думал? — покосился на него Молчанов, словно видел, что творится в душе товарища.— Подчас принять решение трудней, чем пожертвовать собой, уж ты мне поверь.
Юпитер кипел, увеличиваясь в размерах. Вот он закрыл собой Тбоковыё экраны, затем кормовые, рубку заполнил ровный глухой шум — фон радиопомех. Все предметы окрасились в чистый желтый цвет — настолько интенсивным было свечение верхней разреженной атмосферы планеты.
— Бамм!
Модуль содрогнулся, некоторое время шел по спирали, а под ним загудело и загрохотало волнами, и в носовом экране выпятился из сияющей клочковатой бездны странный золотой горб, распустился кружевным зонтом и медленно пополз в высоту, рассыпаясь белыми волокнами толщиной с половину «нормальной» планеты. Одно из волокон настигло убегающий прочь модуль, изображение покрылось черной сеткой трещин.
— Падаю!— раздался слабый, искаженный помехами голос.— Не могу… Прощайте!
Экран потух.
Наумов закрыл глаза и остался недвижим.
— Это их последняя передача,— донесся, словно из преисподней, голос Старченко.— Погибли все трое: Сабиров, Вульф и Гурский. Показывать дальше?
Наумов покачал головой.
— Не надо, на сегодня достаточно. Если у тебя нет дел, ты свободен. Оставь записи, я посмотрю их позже.
Старченко выключил проектор, долго созванивался с кем-то, договариваясь о встрече, и наконец ушел, Наумов посмотрел на часы: было восемь вечера. «Десять утра по среднесолнечному,— перевел он в уме.— Где у них консультативный отдел? Кажется, в Ленинграде, а там тоже утро».
Он соединился с центральной коммутационной станцией ТФ-связи и через нее с консультативным отделом ВКС. Узнал адрес и телекс его руководителя Банглина и с ходу хотел позвонить ему. Однако еще с полчаса сидел в кабинете, постепенно заполняющемся сумерками, и смотрел сквозь прозрачную стену на черный конус пика Прево, врезанный в вишневый тускнеющий закат.
Над далеким Юпитером, в тщетных попытках постичь его суть, тайны бытия и молчаливое пренебрежение к роду человеческому, к попыткам установления контакта с- обретенными братьями по Солнцу, ‘продолжали гибнуть люди, первоклассные исследователи и сильные натуры, и не было этому альтернативы, как нет ее у переднего края, и была только одна возможность выбора— вперед! Сквозь боль собственных ошибок, сквозь ад мучительных сомнений в собственной правоте, сквозь слепую веру в совершенство разума и сквозь собственное несовершенство! Вперед! Ибо Путь назад — это путь в прошлое, а прошлому нет возврата, уж так устроена эта штука — время! Разве что -в памяти человеческой оседает горечь былых поражений, но и она бессильна перед законом: прогресс необратим! Обратима только совесть’— обратная связь человека и природы, и только она способна оценить поражение, делающее человека человечней…
Юпитер — лишь миллионная доля проблем, волнующих человечество. Какой же ценой платит оно за прогресс в целом, если одна проблема требует гибели многих?! И как сделать, чтобы не платить человеческими жизнями ради решения любых, самых грандиозных задач? Или не существует иной меры вещей?..
На пульте слабо пискнул сигнал вызова. Наумов повернул голову, подождал. Сигнал повторился. Тогда он включил видеом. Это была жена.
— Я тебя заждалась, Валя,— с упреком сказала она.— Уже девять!
— Извини, Энн,— пробормотал Наумов, — Я скоро приду, только закончу один не очень приятный разговор.
— Ты плохо выглядишь. Что-нибудь случилось?
— Ничего. Наверное, эффект освещения, у нас тут сумерки.
— Нет, случилось, я же вижу. Это из-за твоих новых пациентов — Пановкина и Изотова?
— Пановского,— поправил он машинально,— Понимаешь, Энн… Их надо срочно оперировать, а я… я боюсь.
Она внимаиельно посмотрела ему в глаза и сказала решительно:
— Приезжай поскорей, слышишь?
Наумов кивнул.
Он сидел долго, уставившись взглядом в угол, потом очнулся и без дальнейших колебаний вызвал постоянную комиссию по этике Высшего Координационного Совета.
Руслан Банглин был очень и очень стар, где-то под сто сорок — сто пятьдесят лет. Кожа на его лице была похожа на макет горной складчатости, из которой озерами выглядывали холодные, прозрачные, внимательные глаза. Волос на длинной, огурцом, голове почти не было, шею скрывал глухой воротник.
Наумов не раз имел разговор с председателем комиссии морали и этики, и всегда у него складывалось впечатление, будто он беспокоит этого страшно занятого и властного человека по пустякам. Впрочем, не у него одного возникала такая мысль, хотя о Банглине ходила слава точного до педантизма и обязательного человека, человека слова.
— Я, собственно, к вам по вопросу…— осторожно начал Наумов, не зная, как сформулировать этот свой проклятый вопрос.
— Пановский и Изотов,— сказал Банглин.
— Да!— кивнул ошеломленный Наумов, тут же подумав о вездесущем Зимине.— Возникла проблема…
И снова Банглин опередил его.
— Выбор метода оперирования, так?
— Да.— Наумов решил больше не удивляться и постарался быть таким же уверенным, как собеседник. Правда, ему сразу стало смешно — если бы он был уверен, этот разговор просто не состоялся бы. — Дело в том, что нейрохирургическое вмешательство в мозг почти всегда чревато последствиями. Даже микро-лазерное и тонкое магнитное сканирование ведет к разрушению соседствующих к оперируемому участков мозга. Хотя в нормальной жизни это не отражается, как правило, но ведь природа зачем-то конструировала запас клеток, который мы уничтожаем? Что теряет человек в результате операции, мы пока не знаем. В случае с учеными изложенный тезис звучит так: метод «перекачки криптогнозы» увеличивает опасность психической перегрузки, а метод «стирания информации» — опасность «стирания интеллекта». Правда, >по расчетам специалистов, вероятности неблагоприятных исходов в обоих методах относятся, как два к трем.
— Вектор ошибки?
— Пятьдесят пять на сорок пять.— Наумов невольно покраснел, но не опустил взгляда.— Но соотношение не определяет ориентировки…
Банглин кивком прервал его речь.
— Полно, Валентин’, эмоции тут ни при чем. Вы сами понимаете, риск остается, а соотношение два к трем не слишком выразительно, Охарактеризуйте, пожалуйста, каждого.
Наумов озадаченно потер подбородок.
— Я ведь до этого случая их не знал, могу рассказать только со слов,,,
— Этого достаточно.
— Тогда… Пановский. Ему сорок один год, специальность — Ю-физик. Начинал работать над Юпитером в числе первых исследователей на стационарных комплексах. Три экспедиции глубинного зондирования планеты, последняя едва не закончилась трагически, их спасли в момент падения… Спокоен, малоразговорчив, не общителен, но всегда готов помочь товарищу… Извините за путаную речь, я волнуюсь, а последняя характеристика универсальна, наверное, для всех космонавтов. Вот, пожалуй, все, что я о нем знаю… Изотов очень молод, он почти мой ровесник, по специальности — конструктор молектронной аппаратуры. Хороший спортсмен — мастер спорта по горным лыжам. («Он спортсмен во всем,— вспомнил Наумов,— В работе, в увлечении… в жизни».) Честолюбив, упрям, любит риск, излишне самонадеян…
В глазах Банглина зажглись насмешливые огоньки, но Наумов сделал вид, что не заметил.
— С женой Лидией не живет три года,— продолжал он.— Но у меня сложилось впечатление, что некоторым образом это устраивало обоих, хотя они и любят друг друга.
— Интересное заключение, — серьезно заметил Банглин.
Он на секунду задумался, мысль его ушла далеко в дебри памяти, в прошлое. Наумов определил это интуицией опытного психолога.
— Мне кажется…— глаза члена ВКС вновь обрели способность видеть настоящее.— Вы преувеличиваете размеры проблемы. И недооцениваете себя. Я не чувствую в вас уверенности, профессиональной уверенности врача, не говоря уж об уверенности психологической, гражданской. Даже не зная всех событий, могу предположить, что вы задумались над шкалой общественных ценностей, так? Но и не имея понятия о существовании определенных нравственных норм, присущих обществу на данном этапе развития, норм врачебной этики, права врача решать — какой метод использовать для лечения больного, можно принять решение, исходя из одного простого принципа: мера всех вещей — человек! Человек, и ни что иное! Да, было бы интересно раскрыть тайны Юпитера, и этот интерес общечеловечески понятен; кто бы мы были, не будь у нас страсти к познанию? Любопытства? И все же пусть вас не смущают доказательства и примеры прошлого. К сожалению, кое-кто прав: как и сотни лет назад, человек иногда рискует жизнью во имя неоправданных целей, а тут — познание открытой цивилизации, случай беспрецедентный в истории человечества! Плюс к этому возможное предупреждение гибели исследователей. Поневоле задумаешься, я вас вполне понимаю. Ведь мы не отступим, нет? Да и куда отступать? Вот и подумайте, разберитесь в самом себе, и когда к вам придет уверенность, когда вы будете убеждены в своей правоте — позвоните мне, и мы возвратимся к этой теме. Только времени у нас с вами мало. Заседание ВКС послезавтра, и к этому сроку вы должны быть готовы.
Он кивнул и отключился.
«А ведь он уже решил!— понял вдруг Наумов.— Он решил, это заметно. И Зимин решил— по-своему, Молчанов — тоже по-своему… А я? Врач?! Чего: я боюсь больше всего: принять неправильное решение или погубить людей? Не знаю… не знаю! В одном меня только упрекнуть нельзя — доброе имя я потерять не боюсь, есть кое-что повыше этого…»
Наумов убрал одну из прозрачных стен кабинета и подошел к образовавшемуся проему.
На другой стороне бухты всплыл узкий серп месяца. Вздыхал перегревшийся за день прибой, где-то в невидимых зарослях прокричала птица: не сплю, не сплю, не сплю…
Наумов подставил лицо призрачному свету, а в ушах вдруг раздался басовитый гул юпитерианских недр, свисты и хрипы радиопомех, писк маяков и исчезающий, задыхающийся человеческий голос:
— Падаю!.. Не могу… Прощайте!..
«Спаси тех, кто сейчас идет на штурм Юпитера и кто пойдет завтра… И спасти двоих, перегруженных чужой информацией… И кто-то снова будет, падать в Юпитер?..»
— Падаю!.. Не могу… Прощайте!..
— А я могу?!— крикнул Наумов в лицо ночи. Молча крикнул, сердцем. И пришло к нему вдруг ощущение удачи, будто он перепрыгнул бездну и готов перемахнуть еще одну, и ярость проснулась в нем, и тихая печаль, потому что одновременно потерял он что-то в душе, может быть — право на ошибку…
А из лесных зарослей, как ножом по горлу, ударил крик проклятой птицы: не сплю… не сплю…
И крик памяти в ответ:
— Падаю!.. Не могу… Прощайте!..
Мера вещей…
Наумов позвонил домой и сказал, что остается готовиться к операции.
