Свердловская журналистка Инна Пешкова собрала большой материал об истории каслинского художественного литья, о жизни и творчестве знаменитых скульпторов и чеканщиков. Богато иллюстрированная книга «Искусство каслинских мастеров» будет издана Южно-Уральским книжным издательством в Челябинске. В ней автор приводит немало еще неопубликованных данных, взятых из архивов — и государственных, и личных, полученных от самих героев — мастеров знаменитого промысла или их потомков.
Ниже мы публикуем некоторые главы из книги Я. Пешковой «Искусство каслинских мастеров».
Касли… Если говорить коротко — этим названием еще 250 лет назад было означено небольшое поселение. С 1934 года Касли стали поселком Челябинской области, а с 1942-го — городом.
А что же означает это слово — Касли?.. Пожалуй, немного есть таких городов, чье имя до сего дня люди объясняют по-разному.
На одном из тюркских наречий «Касли» означает «дорожная вода». На месте нынешнего завода когда-то пролегала большая сибирская дорога. Проходили по ней кочевые племена и назвали лежащее у дороги озеро, а вместе с ним и поселок — Касли…
«Касли» в переводе с татарского означает «голубая яма», или «голубая впадина». Как назвали когда-то татары эту местность, потому что озер было иного…
«Касли» есть и в башкирском языке — это слово, которое составили из двух: «кас» — гусь, «ли» — приволье. Вот и получается, что «Касли» — это «Гусиное приволье». Говорят, давным-давно жили на здешних озерах дикие гуси. Потом, когда люди поселились кругом, гуси улетели, а «Касли» — так и остались…
Легенды, предания говорят самое разное. А вот что было известно о Каслях из официальных источников в 70-е годы прошлого века:
«Селение Каслинского завода весьма обширно,— читаем в одном из них.— По числу жителей… это четвертый из населенных пунктов Екатеринбургского уезда после Екатеринбурга, Невьянского завода и Березовского завода… Только Екатеринбург, Пермь и Кунгур превосходят численностью Каслинский завод».
Главную славу Каслям с давних времен принес чугуноплавильный завод, руки его мастеров, вдохнувших в грубый чугун живую душу искусства.
«Большая часть чугуна переделывается заводом в железо, но много также употребляется на отливку различных изделий из вагранок,— писал известный уральский краевед и ученый Н. Чупин.— Чугунное литье по качеству своему доставило знаменитость заводу. В Среднюю Азию чугунная посуда идет исключительно из Каслинского завода. В особенности славятся изяществом своим мелкие вещи: бюсты, ажурные тарелочки, пепельницы, спичечницы и прочее…»
Итак, завод издавна прославился своим литьем, доведенным до высокой степени художественности…
НАЧАЛО
У каждого города есть свои памятные вехи в истории. Есть они и у Каслей. С 1746 по 1755 год завод строился тульским купцом Яковом Коробковым на землях, купленных им за бесценок у башкир. Затем купец продал завод статскому советнику Никите Демидову, брату известного уральского промышленника Акинфия Демидова. Потом завод перешел к его сыну — тоже Никите Демидову, который завещал его племяннику Петру.
В августе 1809 года горный департамент рассмотрел прошение тайного советника Петра Демидова и вольного 1-й гильдии купца Льва Расторгуева «о позволении первому продать Расторгуеву два — Кыштымский и Каслинский завода с Сорочинскою при них судовой пристанью и со всеми принадлежащими к ним землями, лесами, рудниками, мастеровыми и рабочими людьми… Не нашел препятствий к совершению этой сделки, а потому означенные заводы со всеми к ним принадлежностями продать позволил».
Один владелец продал, другой — купил недвижимость «с мастеровыми и рабочими людьми». Быть может, не стоило упоминать сегодня об этой купчей, если бы имя нового владельца не стало с тех пор упоминаться на многочисленных русских ярмарках, на выставках заводского литья за границей, когда пришла к заводу прочная долголетняя слава.
Впервые Каслинский Льва Расторгуева завод Кыштымского горного округа был удостоен золотой награды — Малой медали Вольноэкономического общества — в 1860 году. Через год к ней присоединилась Малая серебряная медаль Мануфактурной выставки в С.-Петербурге, А еще через несколько лет — почетные дипломы, серебряные и золотые медали на всемирных выставках в Париже, Вене, Филадельфии, Копенгагене, Стокгольме…
Пожалуй, три слагаемых составляли секрет успеха; высокое качество чугуна, выплавляемого на древесном угле, особые достоинства каслинских формовочных песков и мастерство рук заводских рабочих.
Кто же они были, те мастеровые люди? Современники относились к ним равнодушно, и в истории Каслей прошлого века, пожалуй, ни разу не были отмечены их имена. Но сохранились изделия, на оборотной стороне которых, словно визитная карточка, осталась на века вписанная в строгий прямоугольник фамилия формовщика: Самойлин, Пермин, Ахлюстин, Хорошенин, Агеев, Тепляков… И сегодня, вглядываясь в застывшие на металле прямоугольники, мы хотели бы встретиться с этими людьми через многие годы. Чтобы пройти по их дорогам. Чтобы помнить и знать…
ПЕРВОЕ ИМЯ
Скудные сведения оставила нам история о тех, кому в числе первых довелось зачинать, ставить художественное литье из чугуна в Каслях. Скороговоркой проскальзывает упоминание про то, как привез бывший владелец завода нескольких мастеровых из Кушвы, — они-де и стали первыми мастерами. Только вот кто это был, когда, по какому случаю — неизвестно.
Архивные документы утверждают, что еще к началу пятидесятых годов XIX века производство художественного литья из чугуна в Каслях не было налажено, и одной из причин этого явилось отсутствие необходимых мастеров, прежде всего — модельщиков и чеканщиков, кому можно было поручить искусную художественную работу.
Впервые имя мастера — Афанасий Тарханов — встречается в записке, отправленной из канцелярии горного начальника в главную контору Златоустовских заводов. Это был резчик Билимбаевского завода, которого на время вытребовали в Касли для изготовления моделей чугунных украшений памятника Александру Второму: по «высочайшему заказу » его понадобилось срочно реставрировать. В августе 1850 года памятник императору был, наконец, восстановлен, каслинские мастера сделали все необходимое по мелкому художественному литью, но никаких других сведений ни о них, ни о первом модельщике завода Афанасии Тарханове в архивах больше не обнаружено.
ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА
История не сохранила ни одной даты — когда именно среди длинного перечня предметов, что уходили с Каслинского завода на российские ярмарки и базары, появились изящные спичечницы и массивные вазы, ажурные, как из черных кружев, декоративные тарелки, солидные шкатулки и затейливые пепельницы. Разве только по беглым печатным упоминаниям можно определить время — семидесятые годы XIX столетия. Но вот однажды — и на многие десятилетия (а может, и навсегда) — пришла к заводу пора признания и славы за его «художества», и год от года стало расти число названий великого множества чугунных отливок, которые значились в заводском прейскуранте под названием кабинетных вещей.
Судя по всему, семидесятые годы были не только началом, но и расцветом производства нового вида продукции, уверенно утверждавшейся среди множества предметов бытового назначения, которые уже принесли заводу широкую известность. Среди кумганов трех видов, колосников, сковородок, вьюшек, кастрюль, азиатских чаш и т. п. заметное место стали занимать разные статуэтки весом всего только по одному фунту и даже меньше, а также художественные изделия, большинство из которых потом надолго войдет в число непременных наименований заводской продукции: бюсты Крылова и Грановского, два вида бюста Эзопа (навсегда утерянные впоследствии!), изображения коней (ржущего, изнуренного, с волком и собакой), фигурки быка и собак, множество подсвечников и пепельниц, постаментов для часов (подчасники), вазочки, чернильные приборы, карандашницы, даже шахматы. И все это уже тогда находило своих покупателей и ценителей.
Однако успех художественных чугунных вещей неожиданно породил, новые проблемы, решить которые оказалось непросто. В документах тех времен можно встретить сетования, что финансовые соображения тормозят расширение ассортимента художественного литья. Причина усматривалась одна: изделия из чугуна окупали себя только в самых бесхитростных предметах обихода, которые не требовали для производства никаких особых за трат и усовершенствований. А художественное литье обходилось заводчикам достаточно дорого. В результате, встречая на Нижегородской ярмарке более грубые, но более дешевые изделия из чугуна, хозяева каслинских заводов предпочитали не рисковать. Опасаясь конкуренции, они старались продать свою продукцию на месте и выпускать ее наверняка, для чего из года в год на заводе производились одни и те же накатанные, оправдавшие себя модели.
Но последние годы прошлого столетия неожиданно ознаменовались для Каслей широкой волной признания, которая прокатилась от середины России через всю Европу. В 1896 году каслинцы отлили павильон из чугуна для Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде. Павильон вместе с выставленными в нем изделиями привлек особое внимание посетителей, а большая группа мастеров была отмечена наградами за участие в этой работе.
В 1898 году Кыштымский горный округ, в состав которого входили Касли, начал готовиться к международной выставке в Париже. Для показа заводской продукции в ее русском отделе первоначально предполагался павильон, уже одобренный на Нижегородской выставке. Однако масштабы территории, которая отводилась для уральских горных заводов (в Париже она составила 100 квадратных сажен, а в Нижнем Новгороде было 20), заставили отказаться от этого намерения.
Проект нового павильона был заказан архитектору Е . Е. Баумгартену. В 1898 году он был готов, и на заводе началась отливка деталей. В 1900 году в Париж отправилась группа каслинских мастеров, которые на специально подготовленном каркасе Собрали в одно целое из разрозненных элементов покоряющее своей красотой сооружение.
«Кыштымские горные заводы приготовили к отсылке на Парижскую Всемирную выставку довольно большое число вещей чугунного литья. Особое внимание обращает на себя громадный павильон в византийском стиле,—-писал в январе 1900 года журнал «Искусство и художественная промышленность».— Очень тонко и художественно сделаны различные орнаменты, рельефно выделяющиеся на золотистой дублировке сооружения».
Каслинский чугунный павильон 1900 года был признан шедевром литейного искусства и удостоен высшей награды Парижской выставки «Гран-при».
После ее закрытия детали павильона вновь отправились в путь, на этот раз из Франции на Урал. Праздник кончился, а будни не предвещали ничего хорошего. В разобранном виде павильон попал снова на склад завода и здесь, среди пыли и мусора, пролежал почти 30 лет, пока не очутился в новом отделе Уральского областного музея, посвященном художественному литью.
В том же 1900 году в Петербурге на русском и французском языке был издан великолепный каталог художественных изделий Каслинского завода, который, вероятно, случайно был назван каталогом предметов роскоши. В 1903 году в Петербурге издан еще один каталог каслинских художественных отливок. В нем в одну шестую натуральной величины изображено около 700 различных предметов. В 1913 году его переиздали, и там оказалось уже более 750 наименований!
Сегодня трудно судить о том, в каких количествах получала путевку в жизнь каждая модель. Несомненно одно: более половины из отливавшихся на заводе предметов роскоши сегодня почти не встречается.
Причины этого различны. Часть моделей в свое время была снята с производства, другие утеряны в годы гражданской войны, когда упакованные в ящики модели были вызезены колчаковцами неизвестно куда.
ПО НОВЫМ ДОРОГАМ
Однажды мне попала в руки небольшая плоская пепельница, формой своей похожая на раскрытый веер, а на оборотной стороне отмеченная, как ,это было принято среди каслинских мастеров, клеймом с фамилией формовщика и указанием места отливки. Ничего примечательного в ней, пожалуй, не было, кроме этого: где и кем отливалась. И хотя на первый взгляд она совсем не отличалась от традиционных каслинских изделий, именно в этой отливке можно было заподозрить подделку. Выдавало качество чугуна, делавшее пепельницу грубее и толще, чем каслинские.
Фамилия на отливке была из местных — Ахлюстин, а вот заводское клеймо долго не удавалось разобрать, только с большим трудом я наконец прочла: «В-Уфалей». Что же, вполне возможно, что вещица принадлежала руке каслинского мастера, но на новом производстве, в других условиях и ином материала она была только похожей на свой исконный каслинский образец.
Однако в упорной попытке повторить отливку на новом производстве мастеров не всегда постигала неудача. Не случайно поэтому и в прошлом веке, и в наши дни каслинские мастера, сменив место жительства и работу, владея секретами профессии и создавая условия, максимально приближенные к оптимальным. повторяли каслинские отливки и создавали вещи, совершенно не отличимые от оригиналов. Часто на этих изделиях стояли марки уже других заводов, однако почерк мастеров в них проявлялся так же ярко, как и в «художествах» Каслей.
В справочной книге объявлений и адресов торгово-промышленных фирм с броским заголовком «Реклама есть двигатель торговли» за 1902 год есть любопытное объявление чугунолитейного и гвоздарного завода некоего Н . Д. Машарова в Тюмени о выпуске «в большом количестве и по зак азу разных изделий для домашнего обихода». В нем сказано, что все изделия из чугуна высшего качества производятся на заводе в Тюмени мастерами Каслинского завода, откуда «получается и лучший песок для формовки. Вещи отличаются чистотою,
легкостью и изяществом рисунка».
В 1935 году начинает первые опыты по отливке каслинских изделий Уралмашзавод в Свердловске. Инициатором этого стал Василий Митрофанович Уханев, бывший литейщик с Украины, который в 1931 году был назначен начальником еще , строившегося чугунолитейного цеха. Знатоки ценитель художественного литья, Уханев побывал в Каслях и загорелся идеей организовать производство литья на Уралмаше. Для начала он договаривается о переводе на завод четырех каслинских рабочих, а также организует доставку из Каслей формовочного песка.
Каслинские рабочие прибыли со своим инструментом. Для них — отвели небольшой участок, на котором производилась формовка по особой каслинской технологии. После отливки детали очищались, чеканились, собирались. В отдельную композицию могло входить до десятка элементов. Почти все литье на заводе изготовлялось по каслинским образцам, и за три года на Уралмаше было отлито множество самых разных художественных изделий, на которых стояла марка «УЗТМ».
Когда в 1937 году Свердловский оперный театр отмечал свое 25-летие, завод подарил ему художественно оформленную витрину, куда входило 20—25 отливок уралмашевского литья по каслинским образцам. Но сегодня в музее театра можно увидеть только две из них — большую фигуру стоящего Мефистофеля и такого же Дон-Кихота.
К сожалению, до сего времени не удалось точно установить фамилии первых каслинских рабочих, зачинателей этого искусного ремесла на Уралмаше. В печати в разное время появлялись фамилии Самойлина, отца и сына Вихляевых, считают, что к этой работе был причастен один из братьев Зацепиных, однако среди заводских или архивных документов эти фамилии встретить пока не удалось. А хотелось бы их уточнить, чтобы остались в благодарной нашей памяти имена тех, кто повел мастерство Каслей по новым дорогам, дал ему вторую жизнь.
СТРАНИЦЫ НЕНАПИСАННЫХ БИОГРАФИЙ
С. Л. Хорошенин (1864-1936)
…Их часто называли одним словом «бородачи». И каждый знал, что это — про самых уважаемых на заводе рабочих, у которых борода стала непременной принадлежностью внешности.
Семен Лукьянович Хорошенин даже и з бородачей ‘ выделялся: высок ростом, статен и плечист. «Как столб»,— говорили про него. Богатырь был: кустистые брови над ястребиными глазами, крупный нос, большая окладистая борода…
Нравом был крут, суров. Но только немногих так уважали на заводе, как его. Считался он формовщиком первой руки и за мастерство свое много раз был отмечен. С. Л. Хорошенин принимал участие в работе над павильоном для Всероссийской выставки 1896 года в Нижнем Новгороде, где был награжден за высокое качество работы. Ему же принадлежит формовка многих деталей для каслинского павильона к Парижской выставке 1900 года, что также отмечалось и на заводе, и в газетах.
Навсегда запомнился мне разговор с дочерью Семена Лукьяновича — Екатериной Семеновной Ярутиной. Девятый десяток лет отсчитала уже ее память, но не растеряла того, что стоило сберечь навсегда, что воскрешало мастера Хорошенина и поднимало его в полный рост.
— Работал отец на отличку. Браку никогда не было. Лошадок так отливал — гривы будто ветер полощет. В доме всегда его любимые работы стояли: «Трубач», «Лошади на воле», «Крестьянка на лошади», «Джигитовка». Когда дочь Нина выходила замуж, я ей отцовское изделье подарила на память — ажурные тарелочки, что приняла от папы.
Люди всегда говорили про него с почтением. Портрет его сколько годов висел на заводских воротах. Отец на нем в полный рост, а в руках — ложка. Особая ложка, которой чугун льют…
Крепок был, никаких болезней не знал. И всегда в работе. Молодых учил. Помню Ваню Ахлюстина, Мишу Зацепина, Пашу Теплякова. Люди рассказывали; бывало, ученик наформует, а потом брак в отливке. Отец посмотрит: «Хм! Ты ведь не понял, что тебе говорили, господь с тобой!». Возьмет бракованную вещь и начнет рассказывать: то не так, это вот так… И научит.
Когда умер — его из дому хоронили, а из его учеников почетный караул стоял. Венки чугунные принесли. У нас в Каслях, как рабочего человека хоронят, на могилу ему венок отливают. У гроба отца много стояло таких венков. Это — как последний подарок. Чтобы и после смерти человека оставалось с ним рядышком самое дорогое…
К. Д. Тарасов (1863-1936)
В доме Кузьмы Дмитриевича Тарасова в Каслях (а теперь — его сына Николая Кузьмича) есть фотография красивого молодого человека. на тонком лице которого обращают на себя внимание умные задумчивые глаза. С годами, на других снимках, лицо его почти не меняется: тот же пристальный взгляд и сдержанное благородство. Как-то сразу угадывается глубокий самобытный характер.
Близкие подтверждают: таким он и был в жизни. Вернее — таким он стал, обыкновенный каслинский паренек Кузя Тарасов, который рос в бедной семье и рано лишился родителей. Чтобы добыть себе кусок хлеба, подростком пошел на завод. За старание и усердие был направлен в художественную школу при заводе, где учили чеканке, лепке, рисованию, резьбе по дереву. Школу закончил и стал работать модельщиком.
Еще учеником он увлекался лепкой, и в этом увлечении проявился настоящий талант скульптора-самоучки. Предполагают, что именно К. Д. Тарасов стал автором модели детской посуды, которая долгое время отливалась на заводе и пользовалась успехом. Внучка Кузьмы Дмитриевича Зоя Васильевна Злоказова помнит, как одаривал дедушка и своих, и соседских ребятишек выточенной им из дерева посудой.
По моделям К. Д. Тарасова были отлиты миниатюрные сани, причем из двух разновидностей вариант Тарасова отличался выдумкой и изяществом. У санок была крышка из плиточек, она снималась, и тогда санки становились коробочкой, которая могла служить пепельницей или шкатулкой для мелких вещей.
В 1896 году, как одному из лучших мастеров, Тарасову была доверена честь собирать первый литой каслинский павильон в Нижнем Новгороде.
А через четыре года К. Д . Тарасова вместе с другими мастерами ожидала еще более дальняя дорога: надо было собрать и показать во Франции новое изделие завода — грандиозный чугунный павильон. Мастерам нашлась работа в нем и после сборки. Как могли, служили они любопытству публики, в который раз доказывая маловерам, что изящество и текучесть линий, необычайная пластичность форм, ювелирная чистота работы достигнуты на самом привычном и грубом материале — чугуне.
Как известно, искусство каслинских умельцев было удостоено на выставке самой высокой награды, и в память об этом мастеров и всю русскую делегацию запечатлели на фотографии на фоне павильона. Долго хранился такой снимок в семье К. Д. Т арасова, пока не был передан в заводской музей.
Мог ли, прощаясь с Парижем, предполагать Кузьма Дмитриевич, что почти через тридцать лет он снова будет участвовать в сборке этого павильона…
Пролежав много лет в разобранном виде на заводских складах, павильон уже после революции попал в Уральский областной музей. Сотрудники музея решили восстановить его и показать в новой экспозиции, но выяснилось, что собрать павильон своими силами невозможно. Поэтому было решено обратиться за помощью в Касли, откуда могли прислать в Свердловск специалиста. Мастером, на которого пал выбор завода, оказался Кузьма Дмитриевич Тарасов, который и прибыл в Свердловск полномочным представителем Каслей. К сожалению, документов того времени в музее не сохранилось, и мы не можем сказать , за какой срок была выполнена работа.
Стало чуть ли не общепринятым мнение, что знаменитые каслинские мастера в большинстве своем были неграмотными самоучками. — Но все, что довелось услышать от многих людей, хорошо знавших заводского модельщика Тарасова, отвергало начисто это мнение. Кузьма Дмитриевич был очень грамотным, образованным, по своим возможностям, человеком. Он много читал, выписывал домой газеты и журналы, был непременным посетителем читального зала. «Отец даже завидовал тем, кто знает не один язык,— вспоминает его дочь В. К. Злоказова.— У него самого было два самоучителя по немецкому и французскому языку, которыми он, видимо, пользовался, когда был за границей».
От сына К. Д . Тарасова, Германа Кузьмича, мне довелось услышать об удивительной миниатюрной статуэтке — чугунной мадонне, которая много лет бережно хранится в их семье. Мадонна прежде принадлежала Кузьме Дмитриевичу, и он очень ею дорожил. Как память о деде, сегодня эту вещицу хранит его внучка Нина Германовна Тарасова, которая по моей просьбе прислала подробное ее описание. Речь идет о «Мадонне с младенцем», отлитой каслинскими мастерами в чугуне в начале нашего века и имеющей несомненную художественную ценность.
«…Тело женщины покрыто накидкой, ниспадающей складками, видны только босые ноги,— писала Нина Германовна.— Накидка вся в маленьких звездочках. На голове венок из цветов, волосы длинные, распущенные. На руках ребенок в распашонке: поднял ручку кверху, на голове короткие курчавые волосы. Все это выполнено очень тонко. Венок на голове мадонны круглый. Исполнен венок настолько искусно, что можно различить каждый цветок».
Когда и кем была отлита эта удивительная статуэтка? Оказалось, что через лупу можно прочитать: «Касли 1900», Буквы фамилии, проставленные рядом, различаются не сразу, так как прерываются небольшим литьевым выступом, однако понять все-таки можно. Кажется, здесь написано «Пермин»…
Пермин! Известная фамилия. В Каслях в те годы действительно работал искусный формовщик Петр Ларионович Пермин, чье личное клеймо можно встретить на многих первоклассных отливках. Оно стоит, например, на ажурной тарелке, напоминающей тонкую кружевную салфетку. Ему принадлежит формовка миниатюрного пресса и небольшой изящной пепельницы с барельефом женской головки, которые хранятся в Свердловской картинной галерее, искусно выполненного барельефа А . Мицкевича, красивого тонкостенного кумгана, отмеченного медалью выставки,— в коллекции областного краеведческого музея и многих других вещей самого разнообразного назначения.
Имя автора модели нам пока не известно. По словам Германа Кузьмича, перед Парижской выставкой группа каслинцев решила отлить свою, каслинскую, богоматерь, когда мастера собирались во французскую столицу и узнали о соборе Парижской богоматери. И не будет преувеличением назвать формовщика соавтором скульптора — настолько велика доля его участия в создании этого каслинского шедевра.
Д. И. Широков (1874 — 1937)
По внешности среди бородачей его отличал только рост: был он невысок, широк в кости, косая сажень в плечах. Внимательные суровые глаза под крутыми бровями светились умом. Борода небольшая, широкая, с ранней сединой, потом — совсем белая, как и волосы над высоким чистым лбом.
Характером казался замкнут, суров, был человеком твердых правил и привычек, надежной мужицкой бережливости. Всю жизнь проносил Дмитрий Ильич одну праздничную тройку, которую сохранил со дня свадьбы. И сапоги были тоже одни — выходная пара на всю жизнь. И не оттого., что не мог купить новые, а просто не требовалось, обходился. Жил он и умер в одном доме. Здесь и свадьбу сыграл, и детей вырастил, и смерть принял.
Про талант его. двумя словами не скажешь. Еще мальчишкой бывал Дмитрий Широков в мастерской у каслинского скульптора Николая Романовича Баха, смотрел во все глаза, учился. Он так и говорил потом, любил повторять, что это Бах вложил в них, мастеров, искусство.
Стал Дмитрий Ильич искусным чеканщиком, уважали его и как модельщика первой руки. Немногие достигали этого на заводе, но только Широков был среди первых.
Слава для него не скупилась. В тридцатые годы рассказывали газеты про то, как безукоризненно отчеканил Дмитрий Ильич барельеф французского писателя Анри Барбюса. Далеко, за тысячи верст от Каслей, на парижском кладбище Пер-Лашез на могиле писателя нашла свое место работа каслинского мастера, и несправедливо мало знают сегодня об этом французские экскурсоводы.
Был Дмитрий Ильич не просто мастер, а художник. Сам придумал, сделал модели, сам отлил несколько вещей, которые вошли потом в прейскурант завода: «Старуха с кузовом грибов», «Мальчик при выборе чугуна из шлака», «Мальчик, играющий в бабки». Известно, что были готовы еще две модели: «Робинзон Крузо, доящий коз» и «Девушка на стуле», но в чугуне они не отливались.
В 1936 году, когда нужно было послать каслинских мастеров в Москву, чтобы отобрать там модели для Парижской выставки 1937 года, в столицу поехали скульптор Н. Н. Горский, рабочие Н. М. Торокин, М. О. Глухов, Д . И. Широков. Фотография всех четверых в октябре 1936 года попала на страницы газеты «Советское искусство», которая пригласила мастеров на встречу в редакцию и объявила об этом на всю страну.
Но почет почетом, а сам по себе далекий путь в столицу не вызвал у старого мастера особой радости. Непривычное это было для него дело — разъезжать по железным дорогам. Да и в столице не раз он потом отказывался от соблазнов цивилизации. А мастера-товарищи поддерживали: «На машине ехать? Зачем ? Мы лучше пешочком пройдемся».
Не спеша, пешочком ходили каслинцы по столичным улицам, глядели, удивлялись. Но в разговоре с художниками о скульптуре держались на равных, возражали, спорили, да и советовать не стеснялись, потому как дело свое знали отменно.
Его знали и любили на заводе. Его знают и помнят до сих пор.
…Я поднимаюсь на крылечко, прохожу через сени, поворачиваю налево, в горницу — так проходил сюда, старательно вытирая сапоги у порога, Дмитрий Ильич… Вынимаю тетрадку, устраиваюсь за удобным широким столом — тем самым, где он обедал, сиживал с друзьями, читал или работал. Вглядываюсь в лицо сидящей передо мной женщины и в эти минуты неуловимо чувствую его присутствие: что-то откровенно отцовское проглядывает в ее крупных чертах, взгляде, улыбке…
Торопливо, стараясь не пропустить ни слова, записываю слова дочери Дмитрия Ильича — Анны Дмитриевны Клементьевой. Заношу на бумагу все, что еще можно узнать, не упустить, извлечь из памяти. Делаю то, о чем, естественно, и не думали, пока человек, мастер, был жив…
Семья Широковых была немаленькая. Не сразу и не погодками поднимались дочери — их было пятеро: Анна, Мария, Анастасия, Лидия, Валентина. Ослепла бабушка (мать Дмитрия Ильича) и восемь лет в избе просидела. Жена, Анастасия Афанасьевна, умерла вскоре после сорока. В семнадцатом году женился Дмитрий Ильич вторично, и потом уж до смерти была с ребятами новая мамка — Евгения Леонтьевна, Енюшка — как называли в улице.
Хозяин он был непьющий, семьянин. Бабушка удивлялась не однажды: «Ох, девки, ну и отец же у вас! Припозднится — из гостей ли, с работы какой,— по дому на цыпочках ходит, разбудить вас боится». Любил своих девчонок Дмитрий Ильич, возился с ними, рассказывал сказки. И сколько истинной поэтичности угадывалось за нехитрыми сказками, было заложено от рождения, корнями прорастало через всю душу, открытую для добра… Он и любил все это — детей и дом, свою работу, чугун, свои Касли…
Только любовь к людям могла подсказать его воображению художника идущую по дороге старуху, многократно потом отлитую в чугуне. Сколько раз видел он, как собирались по грибы его бабушки, дочери, каслинские бабы… В руках посошок да туесок из бересты, на голове платок крест-накрест от ветра и солнца… А вот мальчишки за такими разными занятиями: один ковыряется в отвалах, выбирает кусочки чугуна, который можно потом сдать на завод и заработать копейки, другой — на досуге: играет в бабки, состязается в меткости.
Когда семье приходилось туго, Дмитрий Ильич уходил на заработки. Но это был именно заработок — не работа. А работа в его жизни — одна.
И всегда тянулась его душа к прекрасному. И дома, и на заводе знали его особую страсть к ажурным шкатулкам, каждой дочери, когда она дорастала Дмитрий Ильич дарил чугунно-кружевной ларец. Пять дочерей — значит, пять шкатулок…
В семье была и шестая: когда уходил ка пенсию, завод вручил мастеру каслинскую шкатулку. Он очень дорожил этим подарком и берег его до последних дней…
Н. А. Вихляев (1868-1951)
Про него писали и рассказывали много. Фамилию Вихляева называли в числе лучших чеканщиков завода, но разговор про искусные руки мастера обязательно сворачивали на одно и то же: как чеканил Николай Афанасьевич своего чугунного окунечка, который точь-в-точь был, как рыбка живая. Высшего класса работа!
Прихотливой бывает слава. Чего только ни приходилось ему работать, какие вещи завершать своими чеканами, а вот поди ж ты! Больше всех оставил памяти махонький, вроде и неприметный окунечек, только и пригодный-то для цепочки карманных часов!..
Было Николаю Афанасьевичу в то время годов 35, не более. И дал ему работу заводской управитель — изладить брелок к часам, чтобы по-готовому вышел он не больше пуговицы, а может, и чуть помельче.
Вытащил мастер окунька из пруда, положил его рядом с чертежиком: живой много крупней. Стал он тогда натуру выводить: наметил на медной заготовке боковые плавнички, прочеканил хребетик.
Забота была — чешуйку делать. Очень уж она мелкая на такой вещице, Сделал, как у настоящего окуня: возле головки дробнее чешуйки, потом — покрупнее, а к хвосту опять помельче и одна из-под другой, слоями.
Сотни он тогда этих окуней начеканил. Булавочку к рыбке приспособил — стальную иглу. На выставке 1896 года гостям, кто в Заводской павильон приходил, прикалывали на память вихляевского окунька.
Жаль, что следы этой уникальной рыбки теперь можно отыскать разве только в печатных источниках. Брелок «Окунь» Н . А . Вихляева — редкая удача для коллекционеров, поскольку давно отошла мода носить часы с цепочкой, оказались потерянными и украшавшие ее мелкие безделушки. Но вихляевские окуньки, как и другие мелкие, ювелирной работы, брелоки из чугуна, оставили собой добрую память об удивительном мастерстве рабочих рук.
Что же еще известно нам о творчестве замечательного мастера каслинской миниатюры, как была названа в последствии работа Н . А. Вихляева? Каким помнили, знали его на заводе, на котором прошли его шесть десятков лет? Чем согрела людей, его близких такая долгая, преданная своей работе жизнь?
Мне повезло: на мое письмо очень тепло и заинтересованно откликнулся внук Н. А. Вихляева, живущий в городе Салавате. «Я действительно знаю о своем деде немало,— ответил мне Виктор Афанасьевич Вихляев,— я был старшим и любимым внуком, он во многое меня посвящал, рассказывал о своей жизни, но изложить это на бумаге мне кажется невозможным: для этого мне понадобилась бы неделя…
Дед был бесподобный человек и мог бы послужить образцом для многих. За прожитые почти 83 года, он никогда не курил, а самое ругательное слово у него было «кикимора»… Он очень уважал людей, особенно детей, за что люди платили ему взаимностью. Его лицо, весь образ его — манеры, привычки и сейчас стоят перед моими глазами…»
Тогда же я получила приглашение от Виктора Афанасьевича приехать в Салават, где, кроме рассказов, меня ожидало то, что нельзя увидеть ни в каком музее. В числе этих неизвестных достопримечательностей упоминалась именная чугунная печать, отлитая Николаем Афанасьевичем самолично, многие фотографии, на одной и з которых, сделанной в 1912 году, была вся вихляевская семья.
Мне повезло вдвойне: я увидела Николая Афанасьевича Вихляева глазами человека, для которого голос памяти и сегодня полон благодарности и любви…
— Во время моего детства,— вспоминает Виктор Афанасьевич,— мастерская деда была местом его деловых встреч. Его просили то замок отремонтировать, что-то подправить, то кружку запаять, и вот мы с ним все делали. Точнее — он делал, а я, малец, только под руками мешался. Бывали и другие просьбы: письмо написать либо прочитать — ведь грамотных, — особенно женщин, в то время было очень немного, а дед считался грамотным, он закончил три класса церковноприходской школы.
Люди его любили за то, что он со всеми был обходителен, для каждого находил время, мог дать добрый совет. А самое главное — у него был ясный ум и трезва я голова. Все называли его ласково «дедушка», хотя он годами еще не был стар.
Дед никогда не пил хмельного, не курил и не ругался, хотя жизнь ему досталась довольно трудная. У него рано умер отец, и он, лет в 18, остался старшим в семье, где было еще пятеро детей. Все заботы о них легли на его плечи, а через несколько лет и у самого была уже большая семья. Дед любил детей и очень много возился с нами, внучатами.
Когда началась Великая Отечественная война, я учился на слесаря в ремесленном училище, а дед уже не работал — по возрасту. Но в 1944 году, когда ему было 76 лет, он возвратился на завод вместе со многими другими стариками и ежедневно в 6-00 по первому гудку шел на работу…
К этому рассказу следует только добавить, что многим каслинским мастерам — всем ветеранам, которые возвратились в конце войны на завод и кто принимал участие в возрождении производства, были вручены именные часы, на которых вслед за фамилией выгравировано: «За восстановление художественного литья на Каслинском заводе. Год 1944-й».
Получили такие часы и мастера Вихляевы — отец и сын. Эти часы были не просто наградой, они словно воплотили в себе символ времени и смысл жизни, полнокровно и полезно прожитой каслинскими мастерами….
ТРИ ПОРТРЕТА
П. С. Малышкин (1877-19 54),
И. П. Кочергин (1870-1954),
М. И. Зацепин (1903-1967)
…Они жили почти в одно время и хорошо знали друг друга, но не это ставит их здесь в один ряд. И даже не то, что все трое были мастерами своего дела. Каждый из них был личностью — и именно это, неповторимая индивидуальность каждого вдохновила художников на создание их живописных или скульптурных портретов.
Как у многих каслинцев, жизнь Павла Малышкина тянулась к заводу с детства. Завод сделал из четырнадцатилетнего
парнишки рабочего человека, обучил чеканке, признал мастером. И всегда уважали на заводе Павла Семеновича Малышкина — мастера художественной чеканки. Уважали за особый талант.
Как у всякого незаурядного мастера, был у него свой почерк, свои секреты. У других — на каждую малость, на всякий случай особый чекан был. А Павел Семенович работал по-другому: умел так подобрать одни и те же чеканы, такие комбинации из них сделать, что давал всегда самое высокое качество.
После войны стал он вместе с другими мастерами вроде инструктора — следил за молодыми новичками из ремесленного училища, наставлял. Учитель из него был строгий, у без поблажек. Если кто неправильно сделает — разговор короткий: «Перечеканивай!» И ни слова больше. Переделывай — и все!..
Про Малышкина нельзя было сказать односложно: боролся за качество. Качество само по себе, без вещи, которая всегда виделась ему живой, значило немного. Не одна техника — нужна была душа в работе; это на всю жизнь постиг он сам и ученикам своим внушить старался.
— Наш цех механическим зовется,— повторял, бывало, Малышкнн молодым ребятам,— только робить механически нам нельзя. У кого вкуса нет, кто своего не может вложить в фигуру, лучше пускай не берется.
Что было характерного в нем? Необыкновенная, несмотря на годы, живость, задиристость, ревнивый азарт в работе. Разговаривал торопливо, скороговоркой, умел подковырнуть за дело, даже просмеять. Ценил себя, но для других без урона. Это ведь и не обидно, если человек ценит себя за дело, достоинство имеет…
Как умелому мастеру, вместе с другими доверили Павлу Семеновичу ответственную работу — «Танковый десант». Сложная оказалась композиция, трудная по исполнению, и потому особенно был он придирчив ко всякой мелочи.
В 1944 году наградили П. С. Малышкина, как и других ветеранов, именными часами за восстановление художественного литья на заводе, и он очень этим подарком дорожил. Любил обратить на них внимание при случае, объяснить с достоинством, за что подарены. И было ему приятно, когда спрашивали про время: не считал за труд лишний раз на свои часы поглядеть. Ведь не простые были часы, а со значением…
В Свердловске жили у мастера сыновья, и он частенько бывал в городе гостем. Когда приезжал, считал за особое удовольствие в картинную галерею наведаться, коллекцией каслинского литья полюбоваться. Здесь и приметил его однажды художник Владимир Александрович Игошев. Разговорился со стариком и загорелся желанием оставить в память об этой встрече картину. Малышкин согласился позировать и немало удивил близких своих и знакомых тем, что сделался знаменитостью, можно сказать, на весь Союз. Дело в том, что работу В. А. Игошева, На которой изображен мастер из Каслей, поместил в качестве большой цветной репродукции на своих страницах журнал «Огонек».
Илья Петрович Кочергин тоже был на заводе одним из лучших в своей профессии. Но не только…
— Это не просто прекрасный чеканщик,— говорил о нем Николай Михайлович Торокин, в прошлом начальник цеха художественного литья.— Исключительный чеканщик! Ему поручались готовые модели — самый высокий класс!
Высокий класс… Сейчас не вспомнить уже, в какой год, после какой работы утвердилась за ним такая отменная аттестация. Где же вспомнить, если был чеканщиком на заводе Илья Петрович ни много ни мало — 70 лет! И давно утвердил в работе свой почерк мастера.
Фамилия его не из Каслей корни взяла. Были Кочергины пришлые работные люди из Средней России. Дед, Петр Яковлевич, был кричником на Каслинском заводе, на кричном железе работал. Туда отбирали самых крепких, выносливых, кому по силам тяжести поднимать: за день не одну многопудовую крицу надо перенести на молот, прокалить ее, выковать полосу железа. Под старость стал он работать уставщиком, а потом хранителем дровяных и угольных складов.
Дед был неграмотным, а вместо подписи своей важно ставил на бумагу большую прямоугольную печать, на которой было отлито «Кочергин». Ее долго берегли в семье, посмеивались, что дедовская печать не хуже, чем иной важной персоны, пока не заиграли ее внуки Петра Яковлевича вконец… Илья Петрович тоже долго не знал грамоты, но под старость пристрастился к чтению.
А когда потребовалось, стал мастер Илья Кочергин учителем, да таким, что его до сих пор помнят,— со своей манерой отрабатывать технику чеканки.
А когда готовили павильон для Парижской выставки, множество деталей прошло через его руки. На все образцы изделий годились его чеканы…
У Ильи Петровича была характерная внешность: небольшая бородка клинышком, ясные, глядящие в душу глаза, непременная фуражка и косоворотка. Внешность его, да еще непреходящая слава мастера привлекали художников, и его частенько пробовали рисовать и лепить. Но, пожалуй, лучше всего, точнее и вдохновеннее изобразил его каслинский скульптор П. С. Аникин, который выполнил композицию . «Мастерство бессмертно».
Два человека обращаются к зрителям в этой скульптуре. Старик протягивает молоденькому ремесленнику свою работу и, чуть откинувшись назад, с любовью глядя на нее, как бы призывает зрителей сказать свое слово, а паренька — продолжить начатое им дело. Убедительно и художественно была выражена мысль скульптора о том, что эстафету творчества непременно должны подхватить и нести дальше молодые руки, ибо мастерство — бесконечно…
Михаил Ильич Зацепин по возрасту был младшим из них, но как-то никто не помнил в нем ученика: рассказывали лишь о хватке мастера, который умел все. Не было такой модели, какую бы не сумел выполнить, как образец, формовщик Михаил Зацепин. Зрелым мастером, для которого труд — творчество, вылепил Михаила Зацепина и отлил свою работу в чугуне скульптор Александр Гилев. Стоит в , его скульптуре Михаил Ильич у рабочего стола, где аккуратно разложены привычные для формовщика инструменты, и позой своей напоминает учителя. Наверное, именно в спокойной сосредоточенности мастера и было то главное, что сумел уловить скульптор в этом человеке.
До конца своих дней работал Михаил Ильич мастером на участке формовки художественного литья. Он умел то, что давалось не всякому: так отлить отформованную вещь, чтобы шовчика не было заметно. После него нечего было мудрить чеканщикам — отливка точно повторяла модель в чугуне.
Случались и у него неудачи. Только плохо отлитую вещь он не показывал никому. Выбросит, времени на переделку не пожалеет, а уж сделает так, что не придерешься.
Многих учил и выучил Михаил Ильич. Был горяч, но отходчив и справедлив. И немногословен. Сделает ученик, как надо, мастер только кивнет: «Тащи в сушилку!». А если плохо — подойдет и сломает без разговоров.
Всю работу Зацепина отличал особый почерк. Был он в своем деле художником — и это, видимо, главное, что вдохновило тогда ваятеля.
При первом взгляде на скульптуру какой-то чересчур гладкой и аккуратной кажется строгая собранность фигуры мастера, перед которым в безукоризненном порядке разложены рабочие инструменты… Как-то не вяжется все это с адом будничных хлопот среди пыли и копоти — привычной для любого формовщика ежедневной работы. Но для Михаила Ильича Зацепина была его работа самой чистой и благородной. Как труд для волшебника, который , умеет творить красоту.
Можно, пожалуй, только удивляться щедрости судьбы, подарившей одному производству так много самобытных дарований: Почти каждый из этих людей был тем удивительным самородком, который невозможно спутать с другим.
У них были разные, порой сложные судьбы и та единственная, главная, на всю жизнь, любовь к делу, которая давала право назвать их всех одним уважительным словом — Мастер.
