Жора Трушкин пришел на аэродром задолго до вылета, и все из-за соседа по общежитию — тот завел свой будильник на пять утра. Не будильник — джаз-оркестр: так загремел, что даже в соседней комнате проснулись. Напрасно Жора зарывался головой в подушку: сон уже не вернулся. Тогда он оделся и, как говорится, по утреннему холодку потопал на службу.
У своего вертолета увидел пузатый серебристый топливозаправщик. Вчера прилетели поздно, поэтому заправляться не стали, и теперь бортмеханик Кузьмич наверстывал упущенное. Он приставил к борту вертолета стремянку, затем вернулся к автомобилю, вытащил металлический заправочный пистолет, взвалил себе на плечо и направился к вертолету. Раскручиваясь с круглого барабана, потянулся черный резиновый шланг. Возле стремянки Кузьмич остановился и только хотел было поставить ногу на нижнюю ступеньку, как вдруг, ойкнув, схватился рукой за поясницу.
— Что с тобой, Кузьмич? — подскочил к нему Трушкин.
— Ох, Жора,— Кузьмич виновато улыбнулся,— опять старый дружок радикулит. Так стрельнуло!
— Ну постой, пройдет! — сказал Трушкин, взял у него заправочный пистолет, сноровисто вскарабкался наверх, открыл топливный бак и крикнул водителю: — Качай!
Заработал насос, по плоскому шлангу будто судорога пробежала, шланг зашевелился, напрягся; и из блестящего наконечника пистолета, нацеленного в заправочную горловину, с шумом хлынула тугая струя едкого авиационного бензина.
Стоя на верхней ступеньке стремянки, Жора весело поглядывал на Кузьмича, который сверху казался старичком-боровичком. «Вот бы плеснуть ему на поясницу! Сразу; небось, радикулит пропал бы».
С Кузьмичем работать приятно: он молчалив, улыбчив, исполнителен. Что ни попросишь— в доску разобьется, а сделает. С первых же дней — а Трушкин попал в экипаж полгода назад, сразу же после училища,— они стали на «ты», хотя, по правде сказать, «бортач» ему в отцы годится. Иное дело — командир экипажа, Аркадий Сергеевич Трубников. Полная противоположность Кузьмичу. Если один рожден, чтобы всю жизнь исполнять чью-то волю, то другой — наоборот. Лидерный характер! Да и внешне: рослый, плечистый, спортивного склада. Взгляд проницательный. Перед таким невольно — в струнку.
Когда бак наполнился, Жора плотно закрыл его дюралюминиевой пробкой.
— Не забудь законтрить,— напомнил ему снизу Кузьмич.
— А то без тебя не знаю!
Трушкин вдел в проушину пробки тонкую полустальную проволоку, затем протащил ее в отверстие на корпусе горловины, выбрал плоскогубцами слабину и, скрутив оба конца проволоки, подогнул их. Полюбовался делом рук своих — приятно стало.
— Слышь, Кузьмич, если с летной работы спишут — в техники пойду! У меня, брат…— он не договорил, увидев, что за спиной бортмеханика стоял командир экипажа. Темно-синяя фуражка чуть сдвинута на затылок, голубая форменная рубашка плотно облегает широкую грудь, брюки так отутюжены, словно собрался он не в полет, а на банкет.
— Что вы у механика хлеб отбираете? — густым баритоном произнес Трубников.
— Да вот смежную специальность осваиваю,— весело отозвался Жора и быстро спустился на землю.
Трубников поморщился.
— Надо прежде всего выполнять свои обязанности!
Жора покраснел.
«И правда,— подумал с раскаянием,— надо было вначале в диспетчерскую забежать, о вылете справиться, а я…»
— Извините, Аркадий Сергеевич, наш Кузьмич приболел, вот я и…
Трубников с прищуром посмотрел на своего правого летчика.
— Вот как? А что об этом в кодексе говорится?
— Что? — заморгал белесыми ресницами Трушкин.
— Глава третья, пункт восемь. «Члены экипажа в случае появления у них физического недомогания обязаны доложить по команде и обратиться за медицинской помощью..?»
Командир знал назубок приказы по гражданскому воздушному флоту, наставления из летных документов. За справками все в отряде обращались именно к нему, и Трубников, не задумываясь отвечал: страница такая-то, пункт такой-то…
— Да вы не слушайте его! — Кузьмич сделал два шага вперед.— Я совершенно здоров, просто немного, видать, спину надуло.
Кузьмич подтянулся, приложив руки по швам, и четко, по-военному, доложил:
— Товарищ командир, вертолет к полету готов!
— Тогда по местам. Нам уже дали вылет,— распорядился Трубников.
С металлическим стуком тарахтел вертолет, и Трушкин, сидя в правом кресле, со скучающим видом поглядывал на унылое однообразие желто-коричневых песков, что раскинулись от горизонта до горизонта.
Лишь изредка проплывал внизу скелетообразный саксаул. Его кусты гнездились на пологих взлобках барханов, напоминая застывшие древние изваяния. Нет-нет и потянется то тут, то там серой свечкой смерч. И снова без конца и края мертвая тоскливая безжизненность. Неведомо куда, подвижные и чуткие к малейшему дуновению ветра, катились шарообразные перекати-поле, как бы ища лучшей доли на этой выжженной земле.
От солнечных лучей нет спасения даже в кабине за желтым плексигласом, и Жора поминутно поправляет великоватые для него очки-светофильтры, лениво думая, что вертолет, пожалуй, тоже чем-то напоминает перекати-поле: то туда, то сюда мотает его над пустыней…
Немногим более часа прошло после взлета, а ему кажется, что минула вечность. Иной раз чудится, что и не летят они вовсе, а неподвижно зависли над океаном песков, где барханы—как застывшие волны, и глазу не за что уцепиться: они убаюкивающи, эти необозримые волны, но Жора упорно борется со сном, заставляя себя смотреть то на приборную доску, сверяя курс, то на полетную карту, то на командира.
Лицо у Трубникова неподвижно и бесстрастно — воплощение собранности. Без этого в авиации, пожалуй, и делать нечего. Это о нем говорят в отряде: «Трубникову — хоть камни с неба! В любую погоду полетит!».
Летал Трубников, действительно, великолепно. Он мог с ювелирной точностью приладить вертолет на крохотный пятачок. А какая пилотская выдержка: часами готов управлять машиной! Так что есть чему поучиться у командира…
Поучиться есть чему, но одно плохо: Трубников редко дает управление своему второму пилоту. А ведь у Трушкина в кармане тоже пилотское свидетельство… Иногда, правда, он и напомнит о своем существовании: мол, не мешало бы и мне подразмяться. Спохватится Трубников: «Ах да, пожалуйста, управляй!». И даже демонстративно сложит на груди руки. Но потом, как бы ненароком, его руки вновь очутятся на рычагах управления, и опять второй пилот остается не у дел.
«Так, пожалуй, и летать разучишься»,— досадливо морщится Жора, отлично понимая, что командир, наверное, и не виноват: ну просто не может он и минуты прожить без штурвала. Вот и сейчас правая рука его четко и методически, как заведенный автомат, совершает замысловатую синусоиду движений, сжимая ручку управления.
Чуть позади Трубникова, прислонившись к правому стояку, сидит на подвесном сиденье, как на курином насесте, бортмеханик Кузьмич. Сидит и мирно похрапывает. Его лысенькая голова склонена на грудь, а на кончике острого носа выступили капельки пота.
«Умаялся наш Кузьмич… И не удивительно: такая жарынь!»
Глаза туманились, и в плавящемся от зноя мареве чудились то сахарно-белые воздушные минареты, то причудливые динозавры, то белогривые скакуны. Но стоило лишь взглянуть на Трубникова — и все исчезало: минареты, скакуны… У командира скептически поджаты тонкие, лиловые губы, у него античный, как на старинной монете, профиль загорелого мужественного лица, тонкая пластмассовая дужка микрофончика у волевого рта. Его не проведешь несуществующими сказочными видениями…
А вот еще один мираж: в бурых песчаных барханах красный кузов легкового автомобиля. Трушкин протер глаза: показалось? Но из машины вдруг один за другим выскочили люди и замахали руками.
— Командир, видите?
Трубников слегка наклонил голову, небрежно обронил:
— Ишь, автотуристы!
Жора толкнул в бок бортмеханика:
— Кузьмич!
Тот сразу открыл глаза — как не дремал. Вначале бросил взгляд на приборы двигателя— все в порядке, затем посмотрел вниз за борт.
— Занесла их сюда нелегкая, — заворчал он,— нет чтобы по трассе ездить, как все добрые люди.
А люди махали и махали руками, словно никогда не видели обыкновенного вертолета. Кузьмич привстал с сиденья и, бесцеремонно оттеснив Трушкина, приник к плексигласу.
— Странно… Может, они заблудились? Командир, сделаем кружок, а?
— Круг почета? — насмешливо бросил Трубников.
Вертолет, даже не колыхнувшись, продолжал лететь прямо.
— За нами бегут! — крикнул Трушкин.— Смотрите, один упал!
Он тронул командира за плечо:
— Аркадий Сергеевич, а может, сядем, а? Наверное, у них машина испортилась.
— Мы не техническая помощь. К тому же я не имею права нарушать задание.
Кузьмич все еще что-то бормотал, не соглашаясь, пока Трубников не прикрикнул на него:
— Кто здесь командир: вы или я?
«И в самом деле, — думал Жора, — мало ли кто будет махать нам с земли? Что же теперь, вокруг каждого куста совершать круг почета?»
Вскоре он забыл про автотуристов, потому что впереди по курсу показалась река. Каким неправдоподобным чудом явилась она среди серого однообразия пустыни. Настоящий оазис!
Там, где речка делала кокетливый поворот, расплеснув свои воды в заливе, берег был в молодой зелени кустарников и деревьев, и стояли две выгоревших добела палатки. На стрекот вертолета из палаток повыскакивали люди и приветливо замахали руками.
— Приехали! — весело объявил Трубников и повел-вертолет на посадку.
Пока на борт грузили какие-то ящики, а командовал погрузкой Кузьмич, Жора быстро искупался в глинисто-мутной речке. Вода показалась парной и, конечно же, нисколько не освежила. Зато какой необыкновенной была вода из артезианской скважины! Хрустальной прозрачности, аж зубы ломило, так бы пил, лил и пил, не отрываясь. Рубашка мигом взмокла, пот покатил градом.
— Ну хватит, Жора,— сказал над ухом Кузьмич,— а то лопнешь.
— Еще глоток — про запас.
— Про запас мы сейчас канистру наполним.— Правильно! Ну и догадлив ты, Кузьмич!
В это время бортмеханика зачем-то позвал Трубников, И тот, не дослушав, подхватился, рысцой побежал к командиру, затем, видимо, получив какое-то указание, нырнул в чрево вертолета. Трушкин поднялся, отяжелевший от выпитого, и, покачиваясь, побрел посидеть в тени карагача, но вскоре его тоже окликнули. Лететь надо. С неохотой забрался Трушкин в кабину. И вот уже фыркнул мотор, выплюнул из патрубкоз сгустки черного дыма, и над вертолетом закрутились огромные лопасти, вначале медленно, но с каждой секундой все быстрее и быстрее, пока не сЛились в сплошной круглый диск. У палаток стояли люди и прощально махали руками. Наверное, им хотелось улететь вместе с летчиками, а Жоре, наоборот,— остаться.
Так надоело мотаться по пустыне в этой грохочущей железной коробке!
Рядом, пригорюнившись, сидел Кузьмич.
— А водица—прелесть!—прокричал, обернувшись к нему, Жора.
Кузьмич кивнул и вдруг, спохватившись, бросился в грузовой салон.
«Вот неугомонный!»
— Взлетай! — раздался в наушниках голос командира.
Жора обрадованно взял шаг-газ. Ликовал: наконец-то ему доверили взлет!
Когда вертолет повис, над землей и стал уже набирать высоту, Трубников вдруг оглянулся:
— А где же бортмеханик? — спросил он.
— В салоне, наверное,— беспечно ответил Жора и тоже оглянулся.
Кузьмича он не увидел, зато бросилась в глаза открытая дверь.
— Командир, мы взлетели без Кузьмича.
— Что за шутки! — нахмурился Трубников.—Ведь он же сидел рядом!
— А потом зачем-то спустился в салон. Я думал, хочет крепления грузов проверить.
— Думал, думал!, Иди хоть дверь-то закрой, будем возвращаться,— проворчал Трубников. Трушкин спустился вниз и… остолбенел: за бортом, сжавшись комочком и крепко обняв подкос, сидел на подножке Кузьмич.
— Кузьмич за бортом! — испуганно метнулся Жора в пилотскую.
— Что-о?!—по лицу командира пробежала судорога.
Вертолет плавно скользнул вниз, и вот уже колеса пружинисто ткнулись о песок и длинные лопасти стали крутиться медленно, на холостом ходу, а Кузьмич продолжал сидеть в той же — скрюченный в три погибели — позе. Трубников тронул Кузьмича за плечо:
— Вставай, приехали!
Тот растерянно улыбнулся и показал на прижатую к груди канистру.
— Вот… чуть не забыли…
Трубников с минуту смотрел на бортмеханика, как смотрят на сумасшедшего, вырвал канистру и с силой швырнул ее наземь.
— Что же ты…— с укором покачал головой Трушкин.
— Думал, что успею, — тихо проговорил Кузьмич, виновато отводя глаза в сторону.
Теперь уже взлет вертолета Трубников взял на себя, всем своим видом показывая, что не доверяет больше никому. Он молчал, но Трушкин понимал, что так просто дело не кончится, и это гнетущее молчание Трубникова — затишье перед бурей. Было жаль Кузьмича, но распирала и досада на него: ведь старый же авиационный волк, а ведет себя, как мальчишка! Да и сам он тоже хорош — взлететь без бортмеханика…
Вертолет начало побалтывать — усиливался ветер. Кое-где уже срывались и поднимались вверх клубы песка.
«Возможна. пыльная буря»,— думал Жора. Лететь, когда песок носится в воздухе, забиваясь во все щели, —гиблое дело. Зато Трубникова, казалось, ничуть не заботило ухудшение погоды. Действительно, ему хоть камни с неба… Но вот показался вдали аэродром с его бетонированными геометрически четкими посадочной полосой, рулежными дорожками и стоянками, с двухэтажным зданием командно-диспетчерского пункта, с низкими служебными домишками.
— Вам посадка в начале полосы,— по-самодетному предупредили с земли.— Учтите, ветер двенадцать-пятнадцать метров в секунду, с порывами до двадцати.
Упрямо набычившись, вертолет мчался навстречу ветру, который свирепо бился о железный корпус машины, швыряясь охапками песка и пыли.
Трушкин вцепился в тугое управление, стараясь разглядеть край бетонки — мела самая настоящая песчаная поземка,— и только когда, наконец, почувствовал прикосновение колес к земле, перевел дыхание и взглянул на командира. С широких скул Трубникова, обтянутых смуглой кожей, медленно стекали капельки пота. И это окончательно убедило, что посадка в самом деле была нелегкая.
На стоянке их встретил командир отряда Маслов, рослый человек с одутловатым лицом и удивительно голубыми глазами.
— Как долетели? — поинтересовался он, войдя в грузовой салон и плотно прикрыв за собою дверь.
— Малость потрепало,—скупо ответил Трубников. Об «эксперименте» с Кузьмичем за бортом — ни слова.
— Близится пыльная буря,— предупредил Маслов.;— Покрепче закрепите вертолет и по домам.
Он повёрнулся, намереваясь выйти.
— Одну минуточку! — остановил его Кузьмич.
Трубников бросил на бортмеханика быстрый настороженный взгляд.
— На маршруте мы увидели странных людей. Они нам махали. По-моему, у них сломалась машина. А ведь это пустыня…
Трушкин ожидал, что командир отряда рассмеется: уж очень наивно, как-то по-детски прозвучало это. Однако Маслов не рассмеялся, вопросительно посмотрел на Трубникова.
— Почему не сели, Аркадий Сергеевич?
— У меня в полетном листе…— начал было Трубников, но командир отряда перебил его.
— А как вы считаете, второй пилот? — обратился он к Трушкину.
Жора не ожидал такого поворота и растерянно оглянулся на Трубникова.
— Я считаю… командиру, конечно, виднее… Но понимаете…
И вдруг, осмелев и сам удивляясь своей смелости, проговорил:
— Разрешите мне, товарищ командир?! Я их найду! Честное слово…
— Не разрешаю!
Маслов открыл дверь, но порыв ветра с силой захлопнул ее.
— Видите, что делается? Закончится буря, тогда уж.
— Но ведь там люди! Они могут погибнуть. Имеем ли мы право?..
— А я не имею права рисковать экипажем! — повысил голос Маслов.— Закрепляйте машину!
…Песчаная буря бушевала четверо суток. Жора Трушкин, сидя в комнате общежития, с отчаяньем вглядывался в рыжую мглу, бесновавшуюся за окном, и не находил себе места от чувства раскаяния: почему он тогда не поддержал бортмеханика? Вдвоем они бы смогли убедить командира. А теперь…
Наконец, буря утихла, и командир отряда Маслов разрешил им вылет. Машину вел Трубников. Чеканное лицо его, как всегда, было сосредоточено, взгляд проницателен и строг, но Трушкину командир уже не казался эталоном мужественности и собранности.
Первым заметил красный кузов машины Кузьмич. Правда, теперь уже кузов не был красным, а каким-то грязно-коричневым, засыпанным так, что еле угадывался в неоглядном море песков. Но где же люди? Наверное, забились внутрь, пережидая непогоду.
Вертолет опустился неподалеку. Жора первым выпрыгнул из него и побежал к автомобилю. За ним, размахивая аптечкой, затрусил и Кузьмич…
Бежать было трудно,— песок расползался под ногами,— но Трушкин все равно бежал, запоздало думая, что напрасно не захватил с собой лопату. Как он будет отгребать от машины песок? Но возвращаться не хотелось из-за Трубникова. Тот опять найдет повод в чем-нибудь упрекнуть.
Жора начал отгребать от машины песок руками. Когда освободилось стекло, он заглянул внутрь, но сначала ничего не увидел: в глазах рябило. Потом, приглядевшись, различил на заднем сиденье, что вроде что-то чернеет. «Живы ли?» Пот градом катился с него — так он старался,— и вдруг услышал голос Кузьмича:
— Жора, поди-ка сюда!
Бортмеханик сидел на корточках перед холмиком песка, из которого торчал ботинок.
Человек лежал ничком, а когда его повернули на спину, то увидели открытые глаза, открытый в предсмертном крике рот. И глаза, и рот, и уши были забиты песком…
Из машины послышался стон, и они, бросив погибшего, кинулись туда.
— Помогите!.. Помогите…
Один голос был громкий, хрипящий, другой вторил ему, уже тихий, ослабевший. Значит, двое в машине еще были живы…
