КРОТОВА ВЫЛАЗКА
Накануне с крыши сторожки дружно капало. Белые облака таяли в вышине, и по небу расплывались влажно синеющие разводы, в которые засматривалось напропалую веселое мартовское солнце.
Из леса, вплотную подступающего к сторожке, тянуло отволглой хвоей, талой водой и тонким — с горчиночкоц — запахом.
На опушке в зарумянившемся вербовнике бестолково стрекотали сороки. Особенно же звонко свистели синицы в этот отрадно пестрый денек, словно бы приветствуя дерзко смелый натиск весны.
Под вечер все лужи затянуло старательно ледком, крыша ощерилась острыми сосульками, и мой хозяин лесник Митрич, у которого гостил я, во второй раз затопил подтопок.
— Не сумлевайся, она — зима-зимушка… она еще покажет себя, даром что по календарю ноне десятое число,— ворчал добродушно Митрич, прикрывая чугунную дверцу.— Слышь: эко дружно загудело в трубе! Ей-ей жомонет к утру!
Митрич словно в воду глядел: ночь выдалась ясной, морозистой. Проснулся в самую глухомань, а от окон, покрытых серебряной сканью, взгляда не оторвать: любопытница-луна, пытаясь заглянуть в сторожку, вкрапила в замысловатые тончайшие узоры мириады драгоценных каменьев.
Поутру, до чая, решил прогуляться в продуктовый ларек за хлебом-сахаром. Предусмотрительный Митрич приневолил надеть его подшитые валенки.
— В твоих боярских сапожках, может, и форсисто, да ногам зябко будет. И скользко ко всему прочему.
Уже в сенцах меня обдало январской стужей.
Стоящие за палисадником ели горделиво принарядились в белые легкие шубы. Под ногами хрумкали леденцы-орешки.
Едва вышел за калитку, как увидел Митричева кота, не ночевавшего дома. Он резвился на тропинке, припорошенной инеем, то припадая к земле, то пятясь назад, то проворно хватая толстыми лапами черный жалкий комок.
— Ты чего тут, лобастый? — спросил я зажиревшего кота.— Неужто мышку поймал?
Рыжий кот трусливо отбежал в сторону, оставив на тропе свою добычу. Я подошел чуть поближе и увидел крота с трогательно смешным рыльцем-пятачком.
Трудолюбивому, выносливому этому зверьку хуже всех приходится зимой. Крот не впадает в спячку, бодрствуя при любых морозах. А проделывать ходы в окаменевшей земле нелегкое дело. Там, где земля промерзла Глубоко, он выходит на поверхность и бежит до сугробов, под которыми грунт податлив.
Вот и в это утро, выбравшись на свет божий, чтобы сделать очередную пробежку, крот и попал в лапы Митричева кота.
Но не успел рыжий бездельник придушить слепушка. Придя в себя, крот резво побежал к сугробу, за ночь прикрывшемуся стеклянной корочкой. Взобравшись на снежную гору, он юркнул в ямку, ведомую только ему одному.
Радуясь в душе тому, что удалось спасти от гибели отважного крота, не забоявшегося мартовского забористого мороза, я зашагал к продуктовому ларьку. Навстречу резво шла чернобровая, с румянцем во всю щеку девушка.
— С морозцем вас! — весело улыбнулась она, поправляя на плече ремень почтовой сумки.
— А вас — с весной! — тоже весело сказал я.
СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ
Собирались после завтрака работать. Да глянул в окно, и сердце обомлело от радостного изумления.
Все вокруг — белым-бело. Расточительно, точно сахарной пудрой, были осыпаны и прокопченная банешка справа, и кособокий сарай перед окнами, и стожок слева, похожий на монашескую скуфейку. Огромные ели, древними стражами стоящие за надворными постройками, тоже приоделись в парчовые ризы.
«Такой праздник нечасто в природе встречается», подумал я, цапая с вешалки шапку и дубленку. Оставив Митричу записку (лесник еще затемно отправился в обход своего участка) , я поторопился в лес.
Когда шагаешь не спеша, присматриваясь к каждому кустику, к каждому дереву, к каждому следу, оставленному на снегу зверем или птицей, лесная жизнь откроет тебе много своих тайн. Так было и в это утро.
Безмолвием встретил меня старый бор, как бы еще все не очнувшийся от ночной дремы. И поработал же ночью мороз: пушистой изморозью от макушки до комля разукрасил он и березы, и ели, и осины, и кустарники. Я шел по
узкой тропе, тянувшейся напрямки через лес к сельцу Востряки с деревянной часовенкой над никогда не замерзающим ключом-бормотуиом. Шел и все оглядывался по сторонам, чутко прислушиваясь к обманчивой тишине.
Возле высоченной ели, вершину которой не мог усмотреть в этом белом — от земли и до неба! — белом мире, остановился, замер на месте. В образовавшуюся вокруг ствола чашу сыпалась легкая янтарная шелуха вперемешку с инеем.
Кто трудился там, в вышине? Белочка? Клест? Прошедший год выдался урожайным на шишки, и лесным обитателям было чем пола кормиться в зимнюю студеную пору. А сверху все сыпались и сыпались на снег в глубокую чашу вокруг старой ели янтарные невесомые чешуйки.
Пошел дальше, так и не увидев ни клеста, ни шустрой белки. Через несколько шагов поднял оброненную кем-то шишку — тяжелую, как бы отлитую из червонного золота. И тотчас увидел сизогрудого поползня, проворно спускавшегося вниз по стволу березы. Занятый своим делом, поползень даже не отлетел в сторону, когда проходил я мимо березы.
Видел в безмолвно-немотное это утро и крупные следы лося, на рани пробиравшегося к водопою, и бусины алой крови, и серые пушинки— прямо на тропе. Возможно, куница собиралась справлять здесь тризну над жертвой — зазевавшейся птахой, но ей кто-то помешал, и хищница ускак ала с добычей в чащу непролазного кустарника.
Как бы запоздало оплакивая жестокую расправу, вдруг печально засвистели где-то совсем рядом снегири.
Но это еще не все, что видел я во время прогулки по старому бору. Мне и раньше доводилось проходить мимо могучей прямоствольной осины при дороге, но почему-то в беспечности своей я не обращал внимания на приткнувшуюся у нее под боком голенастую елку. А нынче вот что-то заставило попристальнее взглянуть на странно толстый комель осины, зеленеющий внизу. И тут я сделал для себя открытие: молодая елка как бы росла из ее корня!
Давно когда-то еловое семечко упало рядом с набирающим силу деревом. А стоило появиться возле осины тонюсенькой елочке, как она словно бы притянула к себе слабую, неокрепшую малышку. Со временем елка окончательно срослась у комля с осиной.
Ель, стремящуюся всеми силами отстраниться от могучей соседки, метрах в трех-четырех от земли соединяла с осиной надежная пуповина. Вероятно, осина в этом месте пустила побег, и он впился в ствол ели, утолщаясь год от года.
«Ну, чем не сиамские близнецы?» — спрашивал я себя, глядя на гордо вознесшуюся в белое безмолвие осину и хилую ель, в своем страстном порыве убежать от коварной соседки даже чуть сгорбившуюся.
Но уж ничто не поможет теперь молодой елке вырваться из плена. Навек соединены между собой сиамские — столь не похожие — близнецы.
НЕЖДАННЫЕ ЗАСТУПНИЦЫ
Остановился у овражка и не спеша огляделся по сторонам, ища какую-нибудь орясину, переброшенную на тот берег. Хотелось мне добраться к сочно пламенеющим по крутояру лозинам красного вербовника с распушившимися барашками-свечками.
Осели, уплотнились волнистые сугробы, застругами перекрывающие овраг, по дну которого, разъедая рыхлый снег, булькал — пока еще невнятно и робко, только что народившийся .ручей. Кругом ни звука, ни шороха в февральском лесу с нависшим над землей угольно-мерклым небом.
Лишь напрягая слух, можно было уловить попискивание стайки гаичек, порхавших по тяжелым ветвям ели, безбоязненно утвердившейся на краю оврага. Вдруг одна из пташек тревожно-громко свистнула, и вся стайка, точно по команде, шарахнулась в заросли кустарника. В это время и увидел я летевшую низко над лесом большую серую птицу. Подумал: «Неужели ястреб-тетеревятник?»
Мерно махая крыльями, птица сделала два-три круга над оврагом. А потом опустилась воровато где-то неподалеку — не то на осину, не то на березку. И до того скрытно затаилась, что я не мог ее разглядеть.
У подножия старой ели, на ветвях которой недавно резвились гаички, весь снег был осыпан чешуйками шишек. Видимо, и белка здесь кормилась.
Лишь собрался податься влево — в той стороне, почудилось мне, было переброшено на противоположную сторону оврага бревно, покрытое наледью, — как по черному стволу ели, в сметанно-кремовых натеках смолы, спустилась вниз белка, легкая на помине. Она покопала лапками — с оттенком брезгливости — жухлый снег, сердито поцокала и поскакала, горбом выгнув спину, к соседнему дереву.
В следующий миг на белку камнем упало что-то темное. И тотчас оторвалось от земли и взмыло вверх, цепко держа в острых когтях трепыхавшегося зверька.
— Кыш! Кыш !— придя в себя, замахал я шапкой на ястреба-тетеревятника, но было уже поздно.
Хищник поднимался все выше и выше, намереваясь, по-видимому, опуститься на ближайшее дерево, чтобы растерзать свою добычу.
И тут, откуда ни возьмись, появились стрекочущие возмущенно сороки. Длиннохвостая дружная стая бесстрашно набросилась на ястреба.
Хищник вертел в разные стороны головой, свирепо выкатив желтые глаза, угрожающе раскрывая клюв. Он стремился уклониться от погони, но сороки храбро бросались на ястреба и сверху, и снизу до тех пор, пока он не выпустил из своих когтей неосторожную белку.
Раненый зверек упал в сугроб по ту сторону оврага. Возможно, он и оправится от потрясения, заживут и его раны.
Сороки же, нежданные и смелые заступницы белки, еще долго преследовали ныряющего между ветвями деревьев ястреба, пока он не забился в самую чащу молодого ельника.
И подумал я с веселой ухмылкой: «Не зря говаривали в седую старину наши пращуры-славяне: «Смелость города берет!».
