В юности я рассуждал так: страна большая, жизнь коротка, и поэтому каждый отпуск надо проводить в походе по незнакомым краям. После Подмосковья, Урала, Карелии, Алтая, Кавказа наступила очередь Памира.
…Наш маленький отряд — шесть туристов, проводник-памирец и два тяжело загруженных ишака — осиливал подъем на Банчский хребет. Мы достигли приличной высоты. Ишаки наши стали останавливаться, а нам хотелось непременно пройти через два хребта. Маршрут был сложный. Много лет спустя, пролетая на вертолете над этими горами, я удивлялся, как мы прошли тогда,— такими неприступными казались глубокие провалы, висячие ледники, крутые склоны хребтов.
Были и опасные переправы через бешеные реки, от одного вида которых дух перехватывало, и пятитысячные перевалы.
Река Ракзоу, вдоль которой мы шли, не имела берегов. Вода цвета какао — на наших глазах рушились подмытые слои глины — бесновалась в каньоне, стенки которого были сложены из ненадежного сыпучего конгломерата. Каньоны Ракзоу неопределимы— иной раз приходилось обходить их, поднимаясь на высоту московского университета, У горцев есть пословица: «Путник, на тропах Памира ты — ка к слеза на реснице». Над Ракзоу не было даже тропы…
После трех недель похода увидели сверху долину Бартанга. Вдоль реки тянулась автомобильная дорога, заплатками смотрелись среди гор маленькие поля, кишлаки, о круженные тополиными рощами и абрикосовыми садами.
К людям идти было неудобно: заросшие лица с потрескавшимися губами, оцарапанные руки и ноги, разорванные грязные ковбойки и штормовки, полуразвалившиеся горные ботинки… Мы остановились у края кишлака. Памирка в красном платье, окруженная кучей босоногих ребятишек, принесла нам поднос с чайником, сахаром, «ноном» — плоскими лепешками.
В Хороге застала нелетная погода, и мы поднялись в Памирский ботанический сад. Директор — профессор,
доктор биологических наук Анатолий Валерьянович Гурский— полдня водил нас по саду и рассказывал о Памире. И как рассказывал!.. Об исмаилитах, о действии ультрафиолета на горные растения, о рубиновой горе Кули-ляль… О петроглифах и древних индийских крепостях огнепоклонников — сиахнушей… И о Сарезском озере, и о своих друзьях-памирцах — садоводах, чабанах.
Потом я путешествовал снова в разных краях, бывал в экспедициях посложнее. Но часто вспоминал Памир. Стал читать о Памире все, что мог достать.
Мне снова удалось уговорить друзей. На этот раз мы пошли к Ляджуар-дара. Ляджуар— по-шугнански означает лазурит. Я знал об этих местах из книги писателя и исследователя П. Лукницкого; глава из «Путешествий по Памиру», где описывается месторождение лазурита, меня просто заворожила. Хаос камней и густая синева неба. Слева — пик Маяковского, оттуда все время раздаются глухие раскаты: обламываются и рушатся висячие ледники. Высота — около пяти километров.
В студенческие годы я бегал на длинные дистанции. Помню, на последних кругах темнело в глазах, только кусочек дорожки проступал из мрака. Горячие удары крови, и приказ самому себе: «Догони!» Так же было и здесь. Несколько шагов — и остановка, чтобы успокоилось сердце. Одна мысль: дойти! И вот там, где уже, кажется, можно дотронуться рукой до фиолетового неба, стали встречаться каменные блоки с вкраплениями.
Несколько дней мы тащили рюкзаки, набитые лазуритом и другими редкостными камнями, вдоль Дапшай-дары. Ущелье вдруг резко сузилось, вода побежала по дну глубокого и у з ко го каньона, который, как ножом, разрезал гору пополам. Пришлось перейти на «овринг» — шаткую висячую тропу, выложенную из веток и плоских камней. Потом она поползла к самому небу. Стало темнеть. Назад возвращаться нельзя, идти вперед — значит оступиться… Памир заманил нас в ловушку.
К счастью, нашлась крошечная площадка на тропе. Легли вшестером, вплотную друг к другу, а ноги над пропастью…
Назавтра, в солнечный полдень, мы поднимались на Шахдарьинский хребет. На последних метрах словно шагнули навстречу четыре ледяных гиганта— вершины Гиндукуша. Казалось, они стояли совсем рядом — притягательно красивые, на их ледниках начинались притоки Инда. У подножья лежал сказочный Кашмир.
Я приезжал сюда снова и снова. И за верность Памир открыл мне лучшее, что у него есть.
…В лагере геологов, выше кишлака Куги-Ляль, никто не спросил, кто я,— просто протянули миску борща и кружку компота. Потом начальник участка дал мне рабочую одежду и каску. Я видел, как в гору вгрызаются перфораторы, а после взрывов рабочие откатывали вагонетки с породой, тянули в подземелье электрические кабели, вентиляционные трубы, шланги для сжатого воздуха. На прощанье мне показали главное: маленький мешочек с белыми камнями, внутри которых красовались малиновые кристаллы благородной шпинели…
На ледник Фортамбек (это белая стена высочайших вершин от пика Коммунизма до пика Евгении Корженевской) приезжают альпинисты со всего мира. Таджики говорят: «Стоит потерять сердце, чтобы сюда дошли глаза». С нависающих ледников каждый час-другой сходят лавины, увлекая вниз чудовищные массы снега. Альпинисты, собравшиеся у желтых палаток на морене,— смелые симпатичные парни — счастливо улыбались: настала их очередь подниматься туда, где рождаются лавины.
Я побывал и на Сарезском озере, в царстве неправдоподобной, необыкновенной синевы. Дикие горы спрятали это синее чудо. Увидишь его — и кажется: большей красоты не может быть на земле…
Самые лучшие, самые счастливые дни провел я на Памире. На горе Куги-Ляль встречался с геологами, на Фортамбеке — с учеными и врачами, на леднике Федченко — с метеорологами, на Сарезском озере — с вертолетчиками, гидрологами, в Ишкашиме и в Мургабе — с туристами и колхозными шоферами. Памир стал моей землей. Его образы — громады солнечных гор, прохлада кишлаков, дружеские руки, протягивающие тебе пиалу чая,— живут во мне; это как любовь, которая всегда и всюду с тобой.
Нет такой дороги, которую можно пройти до конца. Вот почему я еще много раз буду возвращаться на эту землю.
