Толик прощупывал палкой качающуюся, залитую тяжелой черной жижей тропку. В его кедах давно уже хлюпало, но шерстяные носки не давали ногам застыть. Лорке в резиновых сапожках тем более было нипочем. Однако девочка почему-то примолкла. Волосы выбились у нее из-под капюшона, и она их не поправляла. Остренький носик брезгливо морщился: действительно, здесь пахло гнилью, листья ивняка покрывала ржавчина, кое-где торчал мохнатый от старости и мха сухостой. Липкая паутина неприятно оседала на лицо, а летучие паучки, падая сверху, копошились в волосах, впивались в шею. От них долго зудело и чесалось тело.
— Дядя Толя, а лес нас не любит?
— С чего ты взяла?
— Ну, вот в парках белки не боятся брать у меня сахар из рук, а в лесу ни одна не покажется. И еще там деревья прирученные, а здесь какие-то дикие, хмурые. Вроде задумались о чем.
— Мало ли что может показаться! Раньше люди вообще считали, что в каждом дереве человечки живут. Если дерево срубить, они умирают.
Насочиняли всяких сказок из-за таких вот дремучих мест…
— Значит, про лес ерунду говорят?
— Конечно. Лес как лес. Глухие деревья да комары. Пусто…
Толик размахнулся и гулко стукнул палкой по стволу березы.
— Ну, на тропинку мы с тобой выбрались. Теперь строго по солнышку, скоро дом!
Вдогонку им зашелестели листья. Хрустнула ветка. Чуткая предзакатная сырость уже подстерегала лес.
