Как многие из нас, северян, Геннадий Михайлович был белобрыс и веснушчат, южному солнцу не доверял и, видно, чтобы уберечься от его лучей, носил шерстяную рубашку.
— Я быстрее тебя к серпантинам приноровился, вишь какое дело,— продолжил разговор Астраханцев.— Оглянусь — тебя нет. Жду: мало ли что…
— Потом-то и я на колесо тебе сел! Мы ведь тогда с ним дорогу разведывать ездили,— пояснил Верняев мне.— На другой день ребят повели. Мы хоть бы хны, а они, смотрю, отстают. Ну, думаю, есть еще у меня порох в пороховницах. Правда, устал я тогда, но был доволен: нормально трассу прошел. А еще через день гляжу и не узнаю своих мальчиков. Крутнули по газам, и только их и видели. Жму, жму, а достать не могу. Чувствую: вот тут можно бы и побыстрее катнуть, а газу наддать рука не поворачивается. Веришь — до слез муторно на душе стало. Все, думаю, ясно: пора закругляться, откатал свое. В нашем деле так: коли стал опасаться скорости, на поворотах тормоз давить да к тому же уставать уже после первой сотни верст — надо бросать. Все равно ни машине нагрузки, ни себе радости.
Эта тема была, видно, его больной мозолью. Нет-нет да вздохнет:
— Вот мы однажды… А теперь уж куда, в сорок-то лет…
