Со смертью Данилы Кондратьевича Зверева, можно считать, кончилось старое поколение горщиков, прославившее уральские самоцветы на весь мир.
Это было особое племя людей, фанатически влюбленных в уральский камень, всю жизнь проводивших в тайге, в ≪горе≫, как называли в старину шурфы и копи, рисковавших не только здоровьем, но и жизнью ради самоцвета, ≪которого мир не видел≫.
Я не раз бывал у Данилы Кондратьевича уже в последние годы его жизни, когда он жил в Свердловске. Помню, меня всегда удивлял своим умом, обаянием и поразительным знанием горного дела этот благообразный седой старик в сером картузе и сапогах с короткими голенищами. Друзья-горщики, да нередко и ученые тоже, в том числе академик Ферсман, который дорожил давней дружбой со старым горщиком, в шутку называли его ≪профессором≫. И называли так не только за великолепное знание минералов, но и за его интеллигентный, ≪профессорский≫ вид.
Я долго не мог понять, кого же он мне напоминает своей окладистой бородой, крупным лбом мыслителя и острым, цепким взглядом, пока однажды не услышал от него рассказ об одном забавном случае.
— Иду я это по улице Ленина, рассказывает Данила Кондратьевич, — а за мной башкир. ≪Скажи, спрашивает, где улица твоего батка?≫. Долго не мог понять, что он от меня хочет, народ, уж собрался, башкир сердится, твердит про улицу ≪моего батка≫, а тут кто-то и говорит: ≪Да ему, наверное, улицу Карла Маркса нужно! ≫ Башкир обрадовался, благодарит, а я смеюсь — из-за бороды попал в сыновья Карла Маркса…
Жил ≪мурзинский профессор≫ очень скром но — в полуподвальном помещении по Коробковской улице. Одна комната в квартиле была проходной, в ней обычно ночевали заезжие горщики из деревень, товарищи по охоте за камнем. Во второй комнате чувствовался некоторый комфорт — на полу разостланы половики, у одной из стен — березовый диван с двумя креслами по бокам, на другой — старинные, из бисера, картины. В этой комнате происходил прием гостей и угощение чаем.
А во дворе, перед окнами квартиры, находилась знаменитая ≪кладовуха≫, . заваленная камнями: в ящиках, на полках и деревянных ларях. От обилия камней буквально глаза разбегались, но Данила Кондратьевич точно знал, где лежит каждый минерал, и никогда не тратил времени на поиски.
Дом, в котором жил Зверев, до революции принадлежал тоже знаменитому в своем роде человеку — Прокопию Самойловичу Южакову. В то время как Южаков из простого горщика на перепродаже уральских самоцветов вышел в купцы и разъезжал с камнями по всей Европе, Азии, Африке и даже Америке, его земляк, Данила Кондратьевич, продолжал бродить с бадожком по ложкам и речкам Мурзинской округи.
Первое время, пока не постарел, он там и жил — в деревнях Сизиковой, Сарапулке, Шайтанке, Липовке, Колташах и самой Мурзинке. Обладая большим опытом и чутьем на камень, он советовал горщикам, как, в каком направлении вести разработку копей, а когда след жилы терялся, сам спускался в шахты или ямы и, внимательно, сантиметр за сантиметром исследуя горные породы, находил ≪поводок≫ или ≪отмешь≫ потерянной жилы.
Как-то я спросил: «Почему вы стали горщиком?≫ Данила Кондратьевич усмехнулся, помолчал, а потом рассказал целую историю, признаться, для меня, так давно его знавшего, довольно неожиданную. Тем более, что другим, случалось, он рассказывал ее и иначе.
— Родители мои,— рассказывал Данила Кондратьевич,— точно были против ≪каменной≫ работы. А меня манили только камушки. Я их собирал, узнавал названия им, и все тайком, против воли родителей, вдоволь насмотревшись на ≪фартовую≫ жизнь старателей. Жили-то мы в Колташах, рядом с Мурзинкой!
Однажды к нам в деревню приехал молодой горщик — сын знаменитого в свое время Самойлы Южакова из деревни Южаковой. Прокопий, или как его тогда все звали, Пронька, хорошо зная камни, определил собранные мной минералы, много рассказал о самоцветах такого, о чем я и не подозревал. А потом показал свои штуфы и ограненные камни. Я не мог оторвать от них глаз. Помню, во сне даже видел южаковские камушки.
Вот тогда я и решил окончательно пойти за камнем.
Прокопий увез меня в Южаковку, и там вместе с отцом своим и братом Якунькой стали учить камнерезному делу. Мне тогда было шестнадцать лет.
Южаковы научили меня обрабатывать и гранить самоцветы на гранильных станках, которые у них были дома, а потом вместе с ними я стал ходить на копи и научился добывать камни, работая и забойщиком, и подсобным, и наблюдателем в артелях, хозяевами которых были вначале сам Пронька, потом Якунька или Самойла, а впоследствии, после смерти Самойлы, его жена Самошиха.
Пронька Южаков, быстро богатея, превратился в Прокопия Самойловича, купил себе дом в Екатеринбурге и устроил меня к себе ка квартиру. Я у него выполнял разные поручения: покупал камни, продолжал разработку копей, а главное — помогал горщикам добывать самоцветы.
В то время я ездил чуть не по всему Уралу за редкими и красивыми минералами, из которых часть отдавал на перепродажу Южакову, а часть оставлял себе. Во время этих поездок я и познакомился со знаменитым в наше время горным деятелем Евгением Никитичем Коротковым.
Коротков, надо сказать, любил камень беззаветно. Организовал, помнится, в 1896 году минералогическую мастерскую при Уральском обществе любителей естествознания. Вот в эту мастерскую я и доставлял минералы, а Евгений Никитич меня обучал минералогии.
…Рассказ шел за рассказом, и я сейчас очень сожалею, что не записывал их сразу. Но кое-что из рассказов Данилы Кондратьевича запомнилось на всю жизнь. Особенно меня поразил рассказ о съезде горщиков, на котором Зверев выступил с обвинениями горного начальства, преследовавшего горщиков за добычу камней.
На этом съезде, единственном в своем роде, собранном художником Денисовым-Уральским, собралось сто пятьдесят человек, и только пятнадцать-двадцать из них не сидело в тюрьме за ≪незаконную≫ добычу камней.
В этом месте рассказа Данила Кондратьевич вытаскивал газету ≪Голос Урала≫, где был описан съезд, и говорил: ≪Ha-ка, почитай вот тут≫. Сам он был неграмотным.
Я брал газету и читал: ≪Человек может подумать, что на съезд действительно съехались воры, преступники и беглые каторжники. Нет, это рядовые уральские крестьяне, кустари и люди, желающие добывать честным трудом и розысками самоцветы на землях, где их никто не ищет. К чему это приводит? В недрах пропадают втуне богатства, а кустарь покупает втридорога германский камень, который мог бы отлично иметь у себя…≫
— Вот-вот,— говорил Данила Кондратьевич,— царь считал все самоцветы в горе своими, потому и хитники были. Воровали, тайком камень добывали, а их — в тюрьму.
Любил Данила Кондратьевич вспоминать и о Д. Н. Мамине-Сибиряке, который в очерке ≪Самоцветы≫ так описывает свое знакомство с горщиком:
≪Ну, а в Колташах кто занимается скупкой?
— Кроме Данилы некому… Он, значит, ищется, а потом в город камни возит.. Приедете в Колташи и спросите прямо Данилу, а уж он все вам обозначит≫.
Там, в Колташах, они и познакомились, и дружба их продолжалась довольно долго.
— Однажды, — рассказывал с усмешкой Зверев,— это было в конце прошлого века, Дмитрий Наркисович пришел ко мне и предложил, чтобы я каждый день в течение месяца приходил к нему, за что он мне будет платить. За мои рассказы.
Я согласился. Все, что я ему рассказывал, он записывал. Даже записал, как женился мой сын Дема, какие были гости, как проходила свадьба, какие были фамилии рабочих, как назывались шахты, ямы… Затем он вдруг спросил: умею ли фантазировать? Я сказал, что умею. Тогда он стал записывать мои фантазии об убийстве, о любви, о торговле… Хвалил, что хорошо говорю, нравился ему мой говор. А потом сказал, что мои фантазии являются действительностью, так как я их подтверждал всякими случаями из жизни, но что это не плохо, а хорошо.
Бывал у Данилы Кондратьевича в гостях и другой уральский писатель — П. П. Бажов. Одного из героев своих сказов он назвал, кстати, Данилой.
Но больше всего Данила Кондратьевич любил рассказывать о своем друге академике А. Е. Ферсмане.
— С Александром Евгеньевичем мы познакомились в 1912 году. Он впервые тогда пришел на квартиру. Сказал, что адрес ему дал и рекомендовал меня Владимир Иванович Вернадский.
Александр Евгеньевич был в то время еще молод и уральских камней почти не знал. Заставлял меня рассказывать о минералах, о месторождениях, об истории их открытия, и несколько дней все записывал, что я ему говорил. Его особенно интересовали народные названия самоцветов. Записывая их, он говорил, что эти меткие народные термины помогут ему понимать рассказы местных горщиков.
Вышло так, что мы учили друг друга, потому что он мне говорил, как такой камень зовется по-научному, а я — по-нашему, по-народному.
А потом мы поехали в Колташи, на открытое мной россыпное месторождение рубинов, где произвели промывку песков. А из Колташей — в Мурзинку, объехали все главнейшие копи.
Показывая мне свою ≪кладовуху≫, Данила Кондратьевич говорил: ≪Вот этот камень для науки. Приедет Александр Евгеньевич — это ему, для науки приготовил≫.
Академик Ферсман высоко ценил знания ≪мурзинского профессора≫, пригласив его позднее, уже после революции, в Москву оценщиком драгоценных камней в трест ≪Самоцветы≫, а потом и во Внешторг. К нему, старому уральскому горщику, ставившему вместо подписи крест, приходили профессора и академики для выяснения сложных минералогических вопросов, особенно по уральским камням. Президент Академии наук А. П. Карпинский в знак особого уважения и дружбы подарил ему свою любимую трость из красного дерева с набалдашником, изображающим человеческую голову.
Но бывали и курьезные случаи.
—Приходит однажды ко мне профессор один, —рассказывал Данила Кондратьевич. —Принес изумруд и спрашивает: из какой, по моему мнению, мурзинской копи этот камень? По мнению самого профессора —так из алабашской, но никак не с Адуя. А я посмотрел и сразу увидел, что камень не уральский, а забайкальский. И говорю ему: ≪Константин Константиныч! Это изумруд и не алабашский, и не адуйский. Это забайкальский камень≫.
А профессор аж вспылил:
—Чем докажешь? — спрашивает.
—А ничем, —отвечаю. —Нужно лучше смотреть на камень. У каждого свое лицо.
Вот у вас, Константин Константиныч, свое лицо, а чем докажешь, что оно ваше? Так и у камня.
— Профессор, — смеялся Данила Кондратьевич, —ушел от меня рассерженный.
Так и не поверил, видно, что камень не алабашский.
—А вот еще случай был, —начинал новый рассказ Зверев. — Приходит ко мне молодой инженер, только что институт кончил. Говорит: командировал его директор треста ≪Самоцветы≫ ко мне, выяснить, сколько там, на копях, туфты, что нужно делать, как с ней бороться? Просмотрел, —говорит мне инженер, — кучу литературы, но нигде не нашел, как определяется минерал туфта≫.
Пришлось ему объяснить, что туфта —это не минерал, а обман, жульничество, приписка объема работ. Тогда он уж и сам стал смеяться.
А однажды Данила Кондратьевич сам пришел ко мне. Сел, улыбается и говорит:
— Клад сегодня вызывали оценивать.
—А что же смешного? —спрашиваю.
И тут он рассказал, что приехали из одного важного учреждения за ним на машине. Привезли, провели в комнату, а там на столе разложены самоцветы, прикрытые газетой. Попросили его оценить клад.
—Ну, я снял газеты, посмотрел и не удержался —рассмеялся. Не камни это, а стекла, хитники когда-то подделали под камень.
Таков был ≪мурзинский профессор≫, всю свою долгую жизнь отдавший камням и знавший их, несмотря на свою неграмотность, не хуже академика.
