Пятый день в окнах избы Шабанова допоздна горит свет. Пятый день, снедаемый сомнениями, животным страхом, непрерывно сосущим под ложечкой, ждал Мартынов Нифонтова. В хромовых сапогах, в галифе цвета хаки, в застиранной нижней рубахе, нервно расчесывая костлявую волосатую грудь, изъеденную за время похода из Пещерского клещами, сидел Мартынов под образами на лавке и медленно тянул из глиняной кружки подмоложенную Евсеем кисловато-приторную медовуху.
Он хотел было крикнуть и позвать запропастившегося куда-то Евсея, но в эту минуту заскрипела дверь и на пороге показалась Глашка. Растерянно остановившись, Глашка испуганно смотрела на штабс-капитана, не в силах тронуться с места.
Мартынов, не спуская с нее взгляда, стал медленно подниматься с лавки. Он уже поднимал руки, чтобы схватить замеревшую Глашку, но та опомнилась и, юркнув в дверь, столкнулась с вошедшим в избу Евсеем. Тот загородил дорогу Мартынову, схватил его за кисти рук, да так нажал на них, что они сразу омертвели.
— Грешно, грешно, ваше благородие, в моей избе-то руки распущать, — процедил сквозь зубы Шабанов и, отпустив его, повернул, снова подвел к столу.
— Вместо сироты-то, ваше благородие, лучше на гаденыша взор-то оборотить, — подмигивая и наливая медовухи себе и Мартынову, загадочно начал Шабанов.
Мартынову не сразу стал понятен смысл его слов. Только сделав несколько глотков, он вопрошающе поднял глаза.
