Коридорный звонок с деликатной настойчивостью напомнил о начале десятиминутного перерыва. Комната мгновенно ожила. Одни сотрудники собирали бумаги и прятали их в ящики столов, другие торопливо дописывали начатые фразы, третьи быстро исчезали за дверью, на ходу ощетиниваясь сигаретами. Проходя мимо меня, иные приглашающе кивали на дверь: чего, мол, мешкаешь?
А мешкал я, во-первых, потому, что курить бросил еще в мореходном училище, а во-вторых, меня увлекли книги.
Через минуту мы остались в комнате вдвоем с Виктором Петровичем. Но вот и он, собрав бумаги и придавив их тяжелым справочником, поднялся из-за стола, подошел к окну, без труда дотянулся до форточки и настежь распахнул ее. Потом неторопливо повернулся и двинулся, сутулясь, прямо ко мне.
Старик, видимо, пожелал взглянуть на первые результаты моих трудов, а у меня даже рабочая тетрадь не была раскрыта.
— А в общем-то, как он там? — спросил Виктор Петрович как о деле, касавшемся только нас двоих. Оперся руками о мой стол, наклонился ко мне, могучий и грузный, и я почувствовал себя притиснутым в угол.— Как поживает?
— Кто? — не понял я.
— Енисей.
— Нормально. Хорошо поживает.
— Н-даа…— Виктор Петрович вздохнул и уставился поверх моей головы. Это был печальный вздох о чем-то давно прошедшем, и я вдруг почувствовал смутную неловкость за разницу наших лет.
